Летные дневники. Часть шестая - Василий Ершов

орил: к лету надо зарабатывать по 50 тысяч, к осени по 100. В Норильске металлургам и шахтерам так и добавляют. Им – находят. А мы только что не голодаем. Надоело. Хочу масла.  Не хочу ждать. Моя жизнь уходит, а морда Гайдара все холенее. Затоптал я остатки совести и растер сапогом. Буду брать взятки и возить зайцев. 27.05. Слетали в Мирный. Два хороших полета. В Мирном был ветерок, болтанка, затягивало под глиссаду, но к торцу все собрал в кучу и совершил мягкую посадку. И дома то же самое. Немножко отвык за зиму от термической болтанки.  Зато заход от эшелона до четвертого разворота – на малом газе. Ну, второму пилоту хороший пример. Он пока присматривается, желания летать особого не выказывает, зато коммерция… Пошел он в Мирном в вокзал, нашел дежурную, та просит взять на приставное кресло человека, ну, как обычно в Мирном. Он ей прямо: рыночные отношения. Ты мне находишь и приводишь как можно больше зайцев до Красноярска, а я беру твоего на приставное. Все ясно, договорились. Ну, заяц нашелся всего один, разодрали, поделились с проводниками; ну так, на кило масла и полкило сыру досталось каждому. Все ж недаром. Да прихватили летчика со стеклянным билетом; ну, это штурману нашему стимул: он нас развозит по домам на своей машине. Заправка сейчас стоит дорого. У нас начальнички из АТБ и наземных служб положили глаз на списанные и ржавеющие под забором самолеты в дальнем углу аэродрома. Тут же организовали какую-то контору по сбыту металлолома: какие-то договоры с алюминиевым заводом, ты мне, я тебе… Короче, опять за нашей спиной и за наш счет. А когда им стали пенять, они, оглянувшись через плечо, тихонько так говорят: а кто тебе мешал? Шумишь то чё? Чё шумишь то? Вот-вот. Я в этих делах не смыслю, я ездовая собака, а кругом рыночный капитализм, дикий, совковый, полуворовство у всех на виду. Пока я летаю, вырабатываю самолетный ресурс, эти за моей спиной подсчитают дивиденды, примут у меня доведенный мною до кондиции самолет и оприходуют за валюту. А мне выпишут 20 тысяч деревянных, да еще я их буду выхаживать неделями. Денег на жизнь нет, ну, нашел доброго человека, одолжил 10 тысяч. Надя между делом договорилась в магазине заменить двухкамерную «Бирюсу-22» на вожделенный морозильник. Сегодня едем выкупать.  Пошли в сберкассу и выдавили со сберкнижек все остатки: наскребся чек на 5 тысяч; ну  хоть эту мелочь от Гайдара спасли. Кто гарантирует, что я в июне получу свою зарплату? Егор и его команда вполне могут и заморозить, и конфисковать, вот люди и хапают, пока деньги еще в цене и можно на них хоть что-то купить. Надо, надо воровать. Ворованное будет целее всего. Ворованное – всегда в наличии, твое, в руке. А заработанное – пока еще  в небе, поймаешь ли. Наложат на него лапу и скажут: ну что ж, потерпи, всем тяжело, другие вон… А я терпеть не хочу. Я и работаю, и шабашу, и приворовываю, чтоб моя семья жила более-менее сносно. А кто-то, может, в задрипанном НИИ кроссворды разгадывает – он тоже потерпит, и ему тоже будет тяжело. Вот он пусть и терпит, а я пойду вкалывать. Но чтоб Гайдар свои лапы мне в карман не совал. Мой труд тяжелее и весомее многих иных, я имею право не терпеть. Я натерпелся там. 4.06.  В Ростов добирались с нарушениями по топливу: нагребли в Челябинске под пробки, чтобы потом, если потребуется, хватило бы перелететь на дозаправку в Волгоград. Потребовалось. Перелетели в Волгоград; после бумажной волокиты (рыночные отношения!) нас обслужили. Но поставили на маленький пятачок, всего  о двух стоянках, так, что только под буксир. А что такое искать буксир в чужом порту в час пик. Ну, пока, не высаживая, заправили… со всеми возможными нарушениями: один трап, без пожарной машины… И тут рядом, на левую стоянку, зарулил еще один Ту-154. Мы-то рассчитывали извернуться и вырулить самостоятельно через левое плечо и через эту стоянку; теперь занято. Некуда выруливать. Пятачок по размерам нестандартный, стоянки чуть просторнее обычных, и вокруг есть немного места. Техники предложили вырулить через правое плечо; правда, при этом, во время разворота на 180,  был риск хлестнуть струей по соседнему самолету. Мне нужен был только хороший импульс вперед; места для разгона вроде хватало. Уговорили диспетчера руления, он разрешил; техники оттащили в сторону стремянки, отвели подальше соседских  пассажиров, откатили топливозаправщик. Я продумывал, как решить задачу. Дал команду на запуск. Взвыл стартер. Экипаж соседнего самолета шел от АДП; остановились, качали головами. Место было. Но… маловато-таки для разгона вперед, чтобы набрать импульс скорости. Но если сопли не сосать… Мало меня учили Репин с Солодуном? Ну, решился. Дал хорошего газу; спиной чувствуя, что струя достает аж до находящихся далеко сзади, за магистральной РД, стоянок Як-40, отпустил тормоза. Машина пошла, газон пополз под нос, пора ногу вправо… пошло, пошло вращение… еще 20 градусов; убрать газы! Самолет провернулся на эти градусы, затихающая струя хлопнула по хвосту соседа, и тут же по радио оттуда нервно крикнул бортинженер, с тревогой ожидающий, как я его сейчас хлестну: «убери газ, перевернешь самолет, будут пороть вместе с диспетчером!» Диспетчер с вышки молча наблюдал и трясся. Тем временем самолет развернулся уже на 80 градусов и стал терять угловую скорость. Ну, теперь момент истины: увидим, каков расчет, хватает ли импульса и мастерства. Кругом меня уже был один газон, бетон ушел под кабину, передние колеса за моей спиной катились дугой по самой кромке; струя оглаживала фюзеляж соседа. Справа выезжал угол перрона… еще 15 градусов… ну!  Переехали! Добавил газку, зная, что соседний самолет уже вышел из-под сектора обдува… а там, чуть дальше, стоят пришвартованные Ан-2… потише, потише, но таки на газочке… поддержать импульс… ну, 65, ну, 62… малый газ… Еле-еле, но мы таки доворачивали  на магистральную. Наконец и Ан-2 вышли из сектора обстрела; добавил газу, и мы помчались по осевой. Спросил по радио: как там, нормально? Пауза… Бортинженер соседа буркнул в эфир: нормально. Ну и слава богу, ответил я ему. Подрулили к полосе, связались со стартом, и тут заклинило, в какую сторону взлетать. Неустойчивый ветерок  крутил, можно с любым курсом, но нам надо на север; запросили… наоборот. Диспетчер удивился, уточнил, запретил. Ну, ладно, поехал на полосу… и повернул в другую сторону, все еще не врубаясь, где юг, а где север. Бросил взгляд на компас, дошло, затормозил. Старт  со смехом спросил: что – голова закружилась? Я ответил, что, ага, закружилась, развернулся и порулил куда надо. Взлетели. Кругом были грозы, но мы их как-то прошли. В мозгу все стояли перипетии выруливания с того пятачка. И хоть после выруливания мы все оглянулись, не свалили ли случайно какую стремянку, не упустили ли какую мелочь: ну, галька там брызнула в окно, либо пассажирку какую с ног сдуло, а может, трап покатили, – да нет, вроде бы все в порядке. И претензий к нам нет; все дело заняло, ну, десять секунд… но какие же они долгие! Минут 15 эти мысли все лезли в голову: а что если бы… а что  как вдруг… Потом я плюнул, сказал себе: да пошли они все, козлы, я прав, победителей не судят; хрять из этого Волгограда поскорее, забыть, впереди еще две посадки, кругом грозы, локатор слабоват…  Когда мы еще шли на вылет в Красноярске, как раз выруливал молодой командир со стоянок, забитых самолетами, и на наших глазах нерешительно остановился, едва отвернув под 45 со стоянки. Не хватило импульса, еще не чувствует ни мощь самолета, ни его массу. Ну, добавил газу и дунул на соседа. А там рядом толпа пассажиров и трап между стоянками. Сверкнули голые ноги из-под задравшихся платьев; трап аж наклонился, чуть-чуть не перевернулся. Вот тебе и мастер. На моем месте в Волгограде он полдня бы ждал буксир, и правильно бы сделал. Признаться, теперь, после пережитого, я бы, пожалуй, тоже дожидался бы тягача. Риск был явно не оправдан, элемент лихачества усматривался, особенно на фоне этого жалкого выруливания молодого капитана у нас дома… но, главное,  мои коллеги в Волгограде, шли же мимо меня по пятачку и качали головами. Они-то все видели; наверное, и сейчас еще качают головами: ну и ну… А меня ж заело; ну, я и показал. На пределе пределов. Ну, справился, и пошли они все. Репин летал командиром на «Ту» десять  лет. Я тоже. Инструментом овладел. Рулю я, конечно, лихо. Именно лихо. Очень энергично… но плавно. Плавно страгиваюсь, плавно ввожу в разворот, так же плавно вывожу, но уж на развороте максимально использую инерцию. Углы срезаю рационально, острые сопряжения проруливаю, тщательно соизмеряя инерцию, угловую скорость, осевую, фонари и обочины; торможу и останавливаюсь неслышно, переднюю ногу не насилую ни резкими перекладками, ни клевками. Но тормоза задействованы постоянно, именно ими достигается вся плавность при энергичном рулении. Но весь комплекс чутья машины, вся интуитивная взаимосвязь газа, тормозов, передней ноги, инерции, угловых скоростей, разгонов и торможений, – это все итог десятилетней, постоянной, въедливой и творческой тренировки. И уж если раз дал газу – то ни больше, ни меньше, и рука с газов убрана: нет нужды, все рассчитано. Бывают просчеты, конечно, но связаны они обычно с внезапными помехами. Просчетом я считаю дополнительную дачу газа. Свободное же руление дает ощущение раскованной и эстетически законченной связи с машиной. И вода из стакана не плеснет. Мало били? Да нет, хватало. Но, извините, летать –  так уж летать, рулить – так уж рулить, владеть инструментом – так уж  владеть. А другие… пусть качают головами. Конечно, и на старуху бывает проруха, но все же на меня и десять лет спустя нет ни одной расшифровки. Я себе цену знаю. Самолюбование? Нет, самоудовлетворение. За двадцать лет я стал профессионалом и мастером своего дела; вот  теперь учусь искусству учить других. Вступая в авиацию, я, тогда еще интуитивно, неосознанно, стремился: уж если в авиацию – то только летать; уж если летать – то только командиром; уж если командиром – то только на лайнере. Извечное пилотское «лучше быть головой у мухи, чем ж…й у слона» я спокойно перефразирую: «быть головой у слона». Если не будет перед глазами молодых летчиков таких ярких примеров мастерства, если не будет среди них авторитетных мастеров своего дела, то все посереет, ремесло осреднится, и восторжествует троечная посредственность. Да, я самолюбив. Еще как. И вот тут нужен железный самоконтроль, ибо иной раз жаркой  волной бьет в мозги дворянская спесь заслуженного элитарного мастерства при лае из подворотни троечной шавки. Тут я могу потерять голову. И Солодун, помню, был такой же. И это объяснимо. Мы – не серые, заслуженно, горбом не серые; мы – отличники, элита. Когда я только попал на «Тушки», я гордился, что попал в элиту авиации. Но я не понимал еще, что элита – это не полетный вес машины и не дальние рейсы, а то неповторимое, трепетное, но уверенное слияние Личности с Машиной, в высшей, божественной, недоступной большинству степени. Сейчас, глядя на пришедшую нашу смену, я это чувствую особенно остро: им предстоит тяжкий труд познания новой техники, познание себя в новом качестве, своих возможностей и способностей к росту, к полному слиянию с этим благородным железом. Вот Андрюша Гайер это поймет рано, ибо ему – доступно. Этот – будет головой у слона. Толя ушел на пенсию. Гена ушел. Боря ушел. Собирается всерьез Вася. Осторожнейший Валера. Это все летчики одного пошиба, вспоминал Репин недавно. Это люди, у которых закрыт тончайший уровень; они довольствуются средним, рабочим. Может, так в большинстве и надо… но я, разумом это понимая, так летать не могу. Что-то внутри воет и скребет. Ну, как слушать бездарного гармониста. Вчера на рынке в Ростове – да их сейчас и везде развелось – сидит и пилит нечто немузыкальное пожилой мужчина, среди толпы, не стесняясь посредственного исполнения, – на шикарно-строгом, черном аккордеоне прекрасной немецкой фирмы «Ройял Стандард». Ну, режет слух. А чуть дальше – два парня, один на баяне, а другой на таком же, только красном, «Ройял Стандарде», шпарят дуэтом популярные мелодии, чисто, легко, лихо, импровизируя и, видимо, наслаждаясь процессом. Люди бросают деньги, и я бросил, и спасибо сказал. Талант и бесталанность. Я знаю, что у меня к полетам есть талант, чувствую его, а главное, я свой талант могу реально претворять в жизнь, решая сложные задачи, и вчерашнее выруливание было одной из таких решенных задач. Скажите мне, кто в жизни не решал сложную задачу – и без шероховатостей? И сколько на свете задниц у слона? Сырой летчик и летчик, вареный в собственном бессонном соку. Саша мой нынешний, в 45 лет, после вертолета, Ан-2 и «элки», пока сырой. Качественного скачка в мышлении, варения в собственном соку еще не произошло, и, видать, не произойдет. Слишком занят коммерцией и прочими делами, летает явно между прочим, ну, конечно, старается в меру. Видит свою перспективу именно задницей у слона, смирился с этим; да он счастлив этим, он с этой должности берет максимальный дивиденд. Что ж, годы ушли. Если у нас в 50 с лишним ввелись  «молодые командиры» Юра Б. и Гена Ш., так, извините, они всласть полетали командирами на Ил-14 и Ил-18, да и вторыми на «тушке» предостаточно. У Саши же багаж невелик: Ан-2 и легкая «элка»… а годы ушли. Есть пилоты от Бога; этим – дается. Леша Бабаев, Андрюша Гайер, Слава Солодун, Валера Герасимов, Репин, Садыков, Горбатенко… да им несть числа. Есть трудяги, как Юра Чикинев, изучивший РЛЭ наизусть, а на своем грузовом «Фантомасе» оббивший боками весь Союз. Есть талантливые хваты вроде  Мехова, Медведева и Левандовского. Ну… и я где-то посередке между теми и этими. Дома ночью садился с курсом 109, прибирал газы, жался к торцу, прижимал ее под горку – и все равно сел  с толчком: 1,2. Под горку – и не перелететь, это тоже надо уметь. А в Волгограде совпали передняя центровка, на пределе, да горячая полоса, да попутный ветерок, да термическая болтанка. Пришлось подхватить 80-тонную машину на газу, малый газ ставить перед самым касанием и… чуть, едва заметно, чиркнули колесами… должна сесть, на цыпочках… нет, летим-таки.  Козлик… плюх… побежали. Так и не понял, был козел или цыпочки. Скорее всего – козел, ибо если на цыпочках, чувствуется еле слышная вибрация раскручиваемых колес. Но главное не в этих нюансах. Главное – задачи решаются, а шероховатости были и будут всегда. 18.06. В Мирном работала недружная смена: все друг друга боятся, с ментами делиться не хотят. Короче, зайцев мы нашли, большею частью детей Кавказа, но перевозки зашумели; пришлось зайцам срочно покупать билеты и проходить досмотр как положено. В полете мы  с них, сидящих друг на друге, взяли мзду – за то, что они сидят друг на друге, но летят. Мзда была с благодарностью дана и благосклонно принята, правда, в меньшем чем обычно количестве, раз люди вынуждены были купить билеты. Но что такое лишняя пара тысяч для гражданина сопредельного государства. Просто у нас еще есть остатки совести. Но тысячу шестьсот я себе в карман положил. Это на 11 кило мяса. Морозилку-то новую, вожделенную, еще и не включали, а пора бы. Завтра опять Мирный. Туда стал ходить из Москвы беспосадочный Ил-62. Конкуренты. Те совестью не мучаются, и никогда ее у них не было, а задний багажник у них вмещает куда больше, чем наш техотсек. Так что, пока они не пронюхали обстановку, надо брать свое. Оксанин одноклассник после школы все не мог определиться. Хотел устроиться к нам бортпроводником, я даже ходил за него хлопотать, но что-то там не срослось. Он частенько захаживал к нам, но  никак себе не мог ответить на вопрос: как же жить, как обеспечить будущую семью? Ну, учеба в институте у него не пошла. Заглядывался на Оксану, но… не мог удовлетворить ее интеллектуальные запросы. Спортсмен. А потом как-то быстро женился на дочке моего коллеги, родили ребенка, устроился работать на алюминиевый завод. И сейчас зарабатывает честным трудом 23 тысячи в месяц. Ему 23 года – и 23 тысячи. Мне лет чуть побольше, а зарплата чуть поменьше. И я тоже задаю вопросы. Почему рабочий на заводе получает больше и живет лучше, чем я, пилот? Я ему не завидую. Сходите в цех  и гляньте: там такие электромагнитные поля, что лом  между ваннами стоит, качается, не знает  в какую сторону упасть. Но слетайте и со мной в кабине. Неудобно как-то зарабатывать меньше мальчишки. Ну что ж, приворуем. Идет всеобщий, обвальный спад производства. Никто в этой рухнувшей системе не хочет работать: невыгодно. Выгодно торговать, спекулировать, воровать. Растут как грибы ларьки в нашем вокзале. Я не хочу докапываться, какими путями что где достается. Вижу только: жизнь стала темным лесом, где за каждым кустом сидит хищник и дерет с проходящего, а тот, за своим кустом, – с другого. Мне не изменить этот порядок… но и не пережить его в чистоплюйстве. Не тот век. Надо выбирать свой куст. Откуда я знаю, где и как добыл свои тысячи обдираемый мною заяц. Это его проблемы. Обидно ли мне, что стал люмпеном? Да уже как-то и не очень. Жизнь надо принимать как есть. В этой нашей совковой жизни не стало места классикам, их ни к чему не приложишь: Чехова, Достоевского, Толстого… А наши, современные, Солженицын и пр., тоже уже не нужны. И их время прошло. Утром перед вылетом зашел в контору, там как раз сидит наш профсоюзный бог, вхожий во все высокие двери. Короче, он нам выбил гарантированный заработок 23 тысячи, не подходя к самолету, как он выразился. Правительство идет на любые обещания, а значит, не собирается нести никакой ответственности в этом развале. Что такое будут эти 23 тысячи к зиме? Рассказывал нам эпопею, как он хотел сдать чек и получить по нему обратно наличные деньги, что законом разрешено. Ни у нас, ни в Москве ничего не получилось, не берут. Он пошел к министру финансов, взял его за руку и обошел с ним ряд магазинов, аптек и сберкасс. В сберкассе сказал: вот перед вами стоит министр финансов. А тетя из окошка ему: а что мне ваш министр – чеки могут подделывать, зачем мне брать на себя? Короче, выдали деньги только по письменному указанию министра. Такая вот ситуация. Такое вот правительство. Такая вот у него власть. И такое вот наше быдло: никого не боится. Я за гайдаровские пять тысяч на руки работать не хочу. Противно. И бросить не бросишь, и работать нет желания. Так… кантоваться до лучших времен.  Я вынужден брать взятку с пассажира. Только и держит теперь, именно теперь, когда не стало денежной массы, возможность ограбить пассажира. Это наша золотая жила, и пока она не иссякла, надо доить. У нас в бане основной контингент – рабочие алюминиевого завода. Я все допытываюсь у них о роли человека на этом современном производстве. Ну, оно, действительно, современное: аноды-катоды, электролиз, крылатый металл, – это вам не паровоз Черепанова. Опуская все технологические подробности, можно сделать вывод: электролизник – дворник при электролизной ванне. И за это, за две извилины, ему платят. Ну, и за дым, и за стоящие ломы. И выходит, у него зарплата больше, чем у пилота. А ведь у пилота четыре извилины. Нет, несправедливо. 23.06. Норильск с утра был закрыт низкой облачностью, переходящей временами в туман. Обычная норильская погода, правда, характерная больше для конца мая, но нынче лето холодное. Мы потолкались в эскадрилье, где оживленно обсуждалось вступившее в силу с июня тарифное соглашение, потом пошли спать в профилакторий. Но тут Норильск открылся. А в такую погоду ждать нечего: окно должно скоро закрыться. Пошли на вылет. Взлетел Саша Шевченко, он стоял первым рейсом, а мы за ним, примерно через полчаса. У него был  почти полный салон пассажиров, а у нас четыре тонны почты и тридцать человек; у нас «эмка», залили для центровки 4 тонны керосину в балластный бак. Через час полета земля сообщила, что в Норильске выкатился Ан-12 и что Шевченко сел в Игарке; обещали, что полоса в Норильске будет закрыта еще в течение часа. Топлива у нас было много, и мы продолжили полет, рассчитывая в случае задержки покружиться в зоне ожидания минут 20-30: это все же экономичнее, чем садиться и потом взлетать в Игарке. На траверзе Игарки Норильск сообщил, что будет закрыт надолго; мы стали снижаться за 50 км до Игарки, поизвращались на схеме, за один круг сумели потерять высоту и зайти на посадку по РТС обратного старта. Зарулили, встали рядом с самолетом Шевченко; тут же сел и зарулил еще москвич, следующий в Певек. В АДП только что прилетевший из Норильска командир Як-40 рассказал, что Ан-12 сел до полосы, вроде бы дымил, потом диспетчер сообщил, что есть жертвы. Через два часа сидения в самолете, мы увидели, что привели на посадку пассажиров москвичу, потом бегом пробежал мимо нас экипаж Ан-26, мы окликнули их, нам на бегу ответили, что Норильск принимает. Пассажиры были у нас на борту, заправки хватало, и мы взлетели первыми, а Саша задержался посадкой пассажиров. Москвич ушел на Певек, оставив несколько норильских пассажиров нам; Саша их забрал. Норильск давал нижний край 100, видимость 2100, заход на 14, с прямой. Пока снижались, видимость ухудшилась, облачность понизилась так, что к выпуску закрылков  уже было 80/1000. Я подготовил экипаж. Раз самолет лежит у торца, значит, вполне возможны помехи в работе курсо-глиссадной системы. Контроль по приводам, контроль высоты по удалению, контроль скоростей, взаимоконтроль в экипаже, спокойствие; пилотирую я, в директорном режиме, поточнее. Зашли. Я строго держал стрелки в центре. Почему-то диспетчер дал за 8 км при высоте 400 м информацию «подходите к глиссаде». Ведь вход на 500 и за 10 км. Первый нам сигнал: что-то не так, повнимательнее. Напомнил еще раз порядок ухода на второй круг, мало ли что. Еще строже пилотировал; штурман пару раз улавливал легкие отклонения от глиссады, я исправлял, успокаивал. Легкое обледенение смыл дождь, ПОС включена полностью, Алексеич четко ставил режимы, а я старался с ними не дергаться. – 200 метров, дальней нет! Я поставил режим 86 и перевел в горизонт. Нет, зазвенел маркер, я краем глаза поймал отсечку стрелки АРК, убрал режим до прежнего и догнал глиссаду. Пока все в норме, стрелки стоят как вкопанные. 100 метров. Мрак. Метров на 70 в разрывах уверенно замелькала земля. Садимся. Выскочили на 40 метров… аккурат перед торцом, я зебру уже не увидел, ушла под меня, а понял только, что очень высоко, хотя строго держал глиссаду по директору. Машина пустая, центровка задняя, пришлось досаживать силой, с тоской наблюдая, как знаки одни за другими исчезают под брюхом. Полоса оставалась сзади, а мы все летели. На метре, не дожидаясь касания, скомандовал «реверс!», тут же ткнул ее в бетон, не особенно  жестко, где-то 1,25, дождался скорости 220, опустил ногу и полностью, но плавно обжал тормоза. Полоса в Норильске 3700, но так перелетать я себе никогда не позволял. Ну, так нас вывело. Конечно, мы затормозились еще на середине полосы, потихоньку доехали и срулили по 2-й РД. Катастрофа катастрофой, а магазин-то закрывается, и я первым делом побежал туда. Добыл дефицитных электролампочек, кефиру и творожку, подешевле, чем у нас, и получше качеством. А штурман пошел к своему знакомому руководителю полетов, который только что принял смену, и они съездили к месту падения. Ну что. До ВПР они шли нормально, диспетчер старта  увидел машину визуально, у самой земли, потом снова пропали в облаках, и всё. Он сначала подумал, что они сели. Но они упали, чуть за торцом и в километре справа от полосы, т.е. их выбросило под 45 градусов от курса; упали с креном, самолет разлетелся, все всмятку. Ну, еще жив был второй пилот: глаз выскочил, голова размозжена, но шевелился, пытался вытереть лицо… Скорее всего, не жилец. Одежда вся от удара лопнула на клочки. Ну, останки экипажа, сопровождающих и зайцев собрали в кучу, погрузили на грузовик… Врачи разберутся, сколько их всего было, но, где-то, примерно, человек 12. Ребята ходили посмотреть; я не пошел. Здоровье надо беречь С меня хватит и после катастрофы Фалькова. Я особенно и не переживал, зажал намертво этот крантик. Мало я их перевидел… Такое случается на турбовинтовом самолете обычно при отказе крайнего двигателя. На глиссаде отказал и зафлюгировался четвертый. Асимметричная тяга, потащило вправо, ветер слева, заход по ПСП, экипаж видит, что не вписывается, в курс. Высота принятия решения… Это секунды. Еще, может, и не дошло, что двигатель отказал. А газы на «Фантомасе» в руках у пилотов. «Уходим, взлетный!» – сунул; асимметрия тяги превышает предел управляемости по боковому каналу, крен больше, больше… и ведь не уберешь газ: вот она, земля. Ну и… вот она, родная, полон рот. Сколько их, турбовинтовых, так упало. Сам летал, знаю. 4-й двигатель – критический: закрутка струи и прочие отрицательные факторы при его отказе – максимально препятствуют выходу из крена. Да еще дефицит времени и высоты: ясное дело, там облачность была не 80 м; они лезли, как и я лез. Если бы это было чуть повыше, то успели бы прибрать первому до полетного малого газа, внутренним взлетный, а уж потом, по мере необходимости, плавно добавляли бы первому и корячились – но ушли бы и остались живы. Судьба. Ну, будет комиссия, расследуют, может, там что и другое было. Но я предполагаю именно вот такую картину. Пока сажали пассажиров – полный самолет детишек в лагеря, – я вижу, погода-то ухудшается.  Прогудел над головой Шевченко, ушел на второй круг, покружился и выпросил-таки посадку с обратным курсом.  Молодец. Ну, нас выпустили при видимости 200, дали, конечно, положенные 400, по блату, все же РП знакомый. Взлетели, разошлись с уходящим в Хатангу на запасной бортом, на котором спешил к месту катастрофы Левандовский. Саша взлетел попозже, и Норильск закрылся, и сейчас еще закрыт. Так что нам повезло. Прилетели домой в 12-м часу ночи. Поползли спать в профилакторий. Навалилась эмоциональная усталость; я еле волочил ноги по привокзальной площади мимо ряда автобусов с надписью «Норильск. Лагерь отдыха «Таежный». Водители дремали в кабинах, толпа детишек вываливалась на площадь следом за мной; я свое дело сделал. Поблагодарил и похвалил экипаж. Что и говорить: сработали профессионально, да еще на фоне  такого неблагоприятного эмоционального стресса. Думал, долго не усну. Нет, уснул быстро и крепко спал на проклятой койке, а утром долго и со стонами разминал затекшую радикулитную шею. 25.06.  Кто кого кормит в авиации. Все начальство получило свои полные немалые оклады. Всем службам выплатили тоже полностью. Летчикам – тянули-тянули, наконец отпечатали ведомость: по 5 гайдаровских тысяч. Отряд бушует: или все, или ничего! Профсоюзные наши лидеры организовали в отряде какой-то кооператив: спекулируют спиртным. Я с ними разговаривал дня два назад; они говорят: чё шумишь-то? Шумишь-то чё раньше времени? Ты эти пять тысяч в руках держал? Будет день, будет пища. Короче, общие фразы, а когда дошло до дела, профсоюза нет, директора нет, главбуха нет, а зам. главбуха говорит, что и чеков нет, надо писать заявление, переведут в емельяновский банк, пойдете туда, там выпишут чек. А это месяц пройдет. Так что надо бастовать. За чек на пять тысяч я работать не хочу. А с июля ждут новые наценки. Или пойти в отпуск? Отпускные еще выдают наличными, это, пожалуй, единственный путь выручить деньги. Отпуска хватает. Нет, это не жизнь, в подвешенном состоянии. Работать так никакого желания нет. Встретил вчера Сашу Чекина из первого самостоятельного полета. С букетом цветов, при пассажирах, поздравил у трапа, как положено. Из начальства не было никого, станут они еще с цветами встречать, когда тут бунт назревает, попрятались. Ну, поехали с экипажем обмывать, я еще вручил ему командирские погоны. Человек доволен, и слава богу. Экипаж тоже доволен, ребята хвалят молодого командира. Первая моя ласточка, первый блин, – и вроде не комом. 26.06.  С утра разогнал всех на работу, и наступило мое любимое свободное время. Весь день еще впереди, я один, рядом под лампой дремлет кот. В ночь у меня проклятый Комсомольск с разворотом, бесполезный, пустой и тяжкий рейс; одна радость только, что рядом мой верный штурман Филаретыч, а сзади верный бортмеханик Алексеич: собрались случайно вместе, пока Чекин отдыхает. Легче будет коротать бесконечную светлую ночь в привычном кругу старой летной семьи, где нет тайн, где все с полуслова и полувзгляда, на одном касании и едином дыхании. Есть же что-то незыблемое, на что можно опереться в этой суете, и это – слетанный экипаж. Что ж, кто понимает, тот мне позавидует. Надя снова нашла шабашку: вечером будем сажать с нею цветы. Потом едем на дачу, я оттуда поеду в ночь на вылет. Гоню и гоню от себя мысли о пресловутых пяти тысячах. Как-то же проживем. Но обида гложет: ну когда же я, пилот, наконец перестану думать о деньгах? Вот Кутломаметов Александр Кириллыч, КВС Ту-154: пролетал 37 лет. Всю жизнь копил к старости на машину. Скопил 20 тысяч: думал же, хватит еще и на дачный домик, собирался на пенсию. И что же: наконец-то, на 56-м году жизни, отряд ему выделил талон на машину. Но тут же акулой метнулась начальник профилактория, Люба С. и перехватила. Вот ей, сейчас, немедленно, оказалось нужнее. Это у нее, кстати, уже третья машина. Кириллыч заплакал. А дальше началась инфляция, старик гнался, не догнал, деньги вылетели в трубу. Сейчас он впервые получил те же 20 тысяч за один месяц работы. Ну и что: поезд ушел, не догнать. А такие, как С., конъюнктуру нюхом чуют, и они ж знали, что это последняя возможность, и переступили через человека. А сейчас муж ее на Ил-62 возит из Ленинбурга импортный спирт, а Люба, вместе с профсоюзными лидерами и примкнувшими к ним приближенными, торгует им в отряде. Кооператив… Поневоле лезут и лезут эти мысли в голову. Мне обидно: 25 лет пролетал, а так на совковом уровне и остался. А Кириллычу ведь намного обиднее: он уже старик. Правда, ни сединки. В эскадрилье как-то травили баланду, зашел Коля Филиппович, штурман, мой ровесник, кудрявый, но уже весь седой. Так Кириллыч и рассказал. Когда-то давно, еще на По-2, прилетел он молодым пилотом в Краснотуранск. Ну, детишки сбежались, а среди них – вот этот, Коля, в трусиках: «дядя, прокати». А сейчас Коля уже седой весь, а дядя все черный. И все такой же нищий, ибо всю жизнь жил честным трудом. Вот и я, почти месячную саннорму отлетав, перед тяжелым ночным рейсом буду не отдыхать, а шабашить, чтоб зашибить ту копейку, ибо законную зарплату забрали Тимур и его команда, чтоб они ею подавились, суки, а мне надо жить. А уборщица свои пять тысяч получит полностью. А тут слухи ходят, что придется доплачивать за доучивание дочери в институте. Где ж набраться тех денег? Манили-манили нас, как тот заяц лису, заманили между двух берез, втиснули, а теперь… снимай штаны, заходят с курсом 42. И нарушат. А у кого-то в квартирах комнаты до потолка набиты купюрами. 30.06.  Почему Комсомольск проклятый? Да вот по тому самому. В жарищу, отшабашив вечер на посадке цветов, отвез Надю на дачу, два часа подремал, снова за руль – и вернулся с рейса только к часу дня. Два часа подремал – и за работу на даче, кто ж за меня сделает. Вечером банька, умеренная; ночь поспал, с утра поехали к доброму человеку на дачу, там я до вечера на жаре делал ему летний душ, ибо он – профессор-хирург, руками работать ему нельзя, только в рукавицах, ну, только если что подать, принести, поддержать. Пока добрались от них домой, пока поставил машину, помылся, уже ночь, а утром рано на служебный – и в отряд на собрание по поводу зарплаты, а оттуда  на внеочередной, подсунутый нам Благовещенск, а потом, вечером, еще два часа на ногах ждали проклятый автобус; добрался домой в 12 ночи, пока поужинал, уже час. Горячей воды помыться нет… сволочи… Короче, не отдохнул путем, а утром у меня полугодовая медкомиссия… ну и кардиограмма не пошла. Проклятый Комсомольск. Так хотелось спать после взлета и набора высоты, что никаких сил не было терпеть. Уж как я ни делал зарядку для хвоста, как ни разминался, но голова падала и падала, и только громадными усилиями воли как-то держал себя и все пытался завести усталый экипаж на болтовню. Только болтовня в полете и спасает от дремоты. Ну, разболтались и как-то долетели. Будь он трижды, нет, восемнадцатикратно, проклят. На том собрании, не дождавшись конца которого, мы ушли на вылет, было объявлено, что зарплата будет действительно где-то 60 тысяч за саннорму, но… получим полностью только за май, а июньская и отпускные ограничатся пресловутыми пятью тысячами… ну, там, чеки, банк… нам разъяснили.  А решение собрания такое: идти на поклон к губернатору и объяснить ему, что летчик на 5 тысяч не проживет и безопасность не обеспечит. Думаю, губернатору нашему, большевику и помещику Вепреву, это до лампочки. Он прекрасно понимает, что это – конфискация, и навсегда, и за счет богатеньких, в т.ч. и нас, летчиков. Я надрываю сердце в полетах – и за пять тысяч? Не могу с этим смириться. И за эту суку Ельцина еще кто-то голосовал? Ну ладно. Рейс на Благовещенск гнали транзитом из Москвы; обнаружился подозрительный груз, по липовой накладной, с сопровождающим; девчата в бумагах вычислили: ликеро-водочные изделия, 400 кг. Ясно, человек договорился в Москве с грузчиками, дал мзду тому экипажу… Саша было собрался по прилету идти в перевозки, выяснять… Я тут же среагировал: «Стоп! Найти сопровождающего и ободрать». И второй пилот вполне профессионально вытряс из парня три пятьсот: тот клялся, что деньги эти – все что есть, дал пачку пятерок, десяток, даже с бору по сосенке собранную тысячу разномастных, от 50  до рубля, но перевязанных и с надписью «1000». Ясно: они тоже знают, и ждут, и готовятся, и прикидываются казанской сиротой. Ну, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Не хочешь жить как все, на 5 тысяч? Не хочу. Я – не как все. Все кантуются на работе, а я пластаюсь. Всех много, а нас мало. А профессор-хирург, зав. кафедрой, получает 4 тысячи. Их, профессоров, Хирургов от Бога, с Золотым скальпелем, видимо, очень много, лишние они, профессора-то нынче, нахлебники, тунеядцы. Вот шахтеры – да, шахтер – профессия сурьезная. Шахтеры нужны, нефтяники, металлурги… летчики… С этими – заигрывают. Ну, заигрывали. А теперь всех уравняли. Сволочи они все. И как мне ни объясняй логику их поведения и истоки их ошибок, я все равно не хочу этого понимать. Я – ездовой пес, вожак, мчусь за куском мяса, подвешенным перед носом… и задыхаюсь. Им на меня – плевать, я для них – материал. Стряхнут… Вон, Степа Ваньков: еще не остыл. Так за всю жизнь и не видел зарплаты выше 10 тысяч, упал на бегу, щелкнув напоследок зубами на тот кусок… а он хоть и перед носом, но каюром-то Гайдар… Я ж тут было выпросил себе южный рейс; дали Краснодар, на завтра, а  меня зарубили врачи: кардиограмма не идет. Завтра с утра еще одна попытка; если нет, откручу велосипед, если и под нагрузкой не пойдет, придется, видимо, идти в отпуск, за пресловутые 5 тысяч.  И те наличные, что лежат дома, растают быстро. Если бы не десять тысяч, содранные за месяц с зайцев, то вообще была бы беда. На жратву не хватит. А рынок чеки не берет, как и продуктовые ларьки. Кругом саботаж. Так кто же посмеет меня обвинить в том, что я беру, вынужден брать взятки. Пока кушаю изюм: восстанавливаю калий в организме. Сегодня у меня день вынужденного отдыха. И правда, чувствую себя хреновенько. Устал. Ноги, ноги гудят, и это с утра. 1.07. Мой скромнейший Алексеич еще в молодости, из принципа, занимался серьезно каким-то Гегелем и Достоевским. И вообще, замечаю, изменением моего мировоззрения и реальному взгляду на жизнь я, взращенный библиотекой и улицей, в определенной степени обязан выросшему среди людей и привыкшему работать и мыслить самостоятельно моему бортмеханику. Не только ему, конечно, но – в значительной степени ему. Алексеич тоже, как и я, не особо стремился к инженерному диплому, вкалывал руками. Не достигнув 30 лет, попал в авиационное происшествие и покалечился, остался почти без рук. Спасибо супруге его, Нине Яковлевне, что поддержала, помогла как-то восстановить здоровье, сохранила семью, и до сих пор, работая в аэропорту, встречает у трапа и целует перед всем народом. Видно, есть за что. А авария у них была серьезная. На вертолете Ми-4, где он летал бортмехаником, в полете над тайгой рассоединилась муфта свободного хода несущего винта – примерно такая же, как во втулке заднего колеса на велосипеде. Двигатель воет, а винт, извините, отсоединился. Ну, садились на авторотации, на сплошной ковер тайги. Винт, достигнув вершин елок, стал рубить деревья и разрушился, и вертолет отвесно упал в лес с высоты 30 метров. Кабину сплющило тяжелым редуктором, людей поломало; у Валеры выскочили из плечевых суставов руки, а ноги по колени стали синие, ну, еще позвонки, ребра…  Короче, его кое-как вытащили, положили, а комары жрут, мошка, гнус… а рук нету… С тех пор он,