А76 (сборник) - Алексей Олексюк

Как во времена ископаемых.

Это Борис Пастернак. А вот Владимир Маяковский:

И вот,

громадный,

горблюсь в окне,

плавлю лбом стекло окошечное.

Будет любовь или нет?

Какая —

большая или крошечная?

Откуда большая у тела такого:

должно быть, маленький,

смирный любёночек.

Она шарахается автомобильных гудков,

Любит звоночки коночек.

Любили ль его? Вопрос. Не знаю. Похоже, что нет:

Радуйся,

радуйся,

ты доконала!

Теперь

такая тоска,

что только б добежать до канала

и голову сунуть воде в оскал.

Губы дала.

Как ты груба ими.

Прикоснулся и остыл.

Будто целую покаянными губами

в холодных скалах высеченный монастырь.

Безлюбье. От того и стрелялся.

Как говорят, инцидент исперчен,

любовная лодка разбилась о быт…

Эпилог. От «Облака в штанах» к «Муравьям в штанах»

Улица.

Иду.

Огромный, во всё небо, рекламный плакат:

Новая молодёжная суперкомедия

«Муравьи в штанах»

Невольно вспомнил Владимира Владимировича… Его тетраптих.

Но там ведь о душе! – а тут…

Грядущие люди!

Кто вы?

Вот – я,

весь

боль и ушиб.

Вам завещаю я сад фруктовый

моей великой души.

Катящий камни

Эпиграф:

Но соль солипсизма слизнувши с ножа,

Я взрежу реальности жилы:

И кровь бытия – солона и свежа —

Докажет Фоме, что мы живы.

Из ненаписанного

Introduction

(Тезисы доклада, прочитанного 10 февраля 1924 года в ДК им. Пабло Пикассо (здание бывших конюшен графа Мангросса) кубофутуристом Иваном Бездомным (известным также как сэр Доброслав Кихано-сан) в рамках публичного диспута с наркомом просвещения А. В. Луначарским)

Стоит ли заниматься искусством? Стоит ли искусство того, чтобы им занимались? Тем более, чтобы посвятить ему всю жизнь? Стоит ли оно стольких жертв?

Нельзя сказать, что искусство бесполезно. За искусство не платят. Платят за ремесло: если бы И.-С. Бах писал свои токкаты и фуги менее виртуозно, ему платили бы за них меньше, но, если бы он писал их более проникновенно, вряд ли бы ему стали за это доплачивать.

Искусство не приносит никакой материальной пользы обществу. В лучшем случае его терпят, как неизбежное зло. В худшем – пытаются поставить на службу общественным интересам. Возможные извращения: исторический обзор воспитательных, образовательных, развлекательных, пропагандистских и иных целей, навязываемых искусству. Результат – либо полное отрицание необходимости творческой деятельности, либо высокоинтеллектуальные разговоры о тайне, непознаваемости и мистической природе искусства.

Единственное предназначение искусства – служить единению людей, передавать от человека к человеку или от поколения к поколению духовный (чувственный) опыт, который никакими иными способами передан быть не может. Любое художественное произведение – кусок души автора. Но душа есть у всякого человека: даже у негодяя или ничтожества. Любое гениальное произведение больше, чем авторское «Я». Разграничение понятий «души» и «духа». Понятие о «духовном космосе», как коллективном (родовом) опыте всего человечества. Гениальный художник, как линза, концентрирует и преломляет своей душой окружающую материальную и духовную реальность. Парадокс: чем пристальнее и пристрастнее он к окружающему, тем индивидуальнее, уникальнее его восприятие и, наоборот, чем больше он обращен на себя, на собственные чувства, тем более посредственен и поверхностен. Сила в искусстве – это сила преломления, т. е. сила чувства, преломляющего насущный хлеб действительности.

Произведение искусства существует лишь в восприятии. Это всегда послание. Мы же разучились сопереживать, мы ленивы и не любопытны. Нам нет дела до чужой души. Зачем напрягаться? Нам хочется, чтобы нас развлекали, а не «загружали» малопонятной ерундой. Буржуазное, коммерческое искусство (массовое оно или элитарное – не важно) обращает в продукт всякое живое движение души. Идеология же (пролетарская или любая другая) превращает искусство в костыль для духовных инвалидов. Мы существуем в «безвоздушном» пространстве. Бывают эпохи, сам воздух которых требует художественного воплощения; в наше же время нужно быть сумасшедшим, самоуверенным идиотом или, на худой конец, полностью утратившим чувство реальности ярыгой, чтобы всерьёз заниматься таким гиблым делом, как искусство.

Тезис: иногда, чтобы создать нечто гениальное не грех и напиться.

Антитезис: умному человеку не обязательно напиваться, чтобы создать нечто гениальное.

Вывод: подлинное искусство всегда бескорыстно.

Glyadya v Nebo

(Из посмертного интервью Федерико Феллини)

– О чём ваш последний фильм? Это притча?

– Я не снимаю интеллектуального кино. Вы, вероятно, путаете меня с кем-то из русских. Моя фамилия Феллини. Федерико Феллини. И мои фильмы – это всегда истории. Весьма простые, в сущности, истории. Однажды я увидел на автостраде рекламный плакат, на котором был нарисован Сизиф, катящий в гору огромную голову голландского сыра. Меня поразила странная мысль, я подумал: если Сизиф обречён вечно катить свой камень, значит он жив до сих пор, он существует где-то рядом с нами. Мне представилась группа молодых людей – знаете, из тех, что любят экстремальный отдых, – пробирающаяся через поросшие густым лесом горы. Они шли весь день и к вечеру порядком устали. Неожиданно перед ними открылась неширокая прямая просека, на дне которой была видна странная борозда или канава. И вдруг по этой борозде с чудовищным грохотом скатывается огромная, отполированная словно бильярдный шар каменная глыба. А следом за ней появляется здоровый голый мужик. Сизиф всегда виделся мне подобием Кинг-Конга: огромным и волосатым. За долгие годы он отвык от человеческого общества. Даже говорит с трудом, «выдавливая» из себя короткие корявые фразы на древнегреческом и активно жестикулируя, когда не хватает слов. Но он, по-прежнему, гостеприимен, весел и хитроват. Этакий Челлентано с мускулатурой Шварценеггера. Он чертовски рад гостям, рад возможности пообщаться, узнать, что происходит в мире, рассказать о себе. Его ежедневное существование только кажется монотонным: на самом деле за две с половиной тысячи лет случалось многое. Мне интересно было столкнуть два мира: прошлое и настоящее. Сизиф существует как бы вне времени, в отношении многих вещей он невинен и беспомощен как ребёнок. Но, с другой стороны, он мудрее и взрослее молодых оболтусов, которые даже не подозревают в своём невежестве с кем беседуют у костра, кто так радушно потчует их жареной бараниной с острым сыром и терпким вином.

– А вам не кажется эта ситуация несколько надуманной?

– Не более, чем наше с вами интервью.

– Ну, хорошо, допустим. Но почему центральное место в фильме занимает рассказ Сизифа о встрече с апостолом Петром и его учеником Марком?

– Я никак не ожидал, что эта троица затеет спор, который едва не кончится дракой. Слишком уж разные люди сошлись вместе.

Пётр видится мне худощавым чернобородым стариком со всеми типичными чертами своей нации. Он неграмотен, не умеет ни читать, ни писать и с трудом говорит по-гречески. В Петре мне хотелось изобразить человека идеи: ограниченного и деспотичного, как все фанатики, но вызывающего искреннее уважение своей убеждённостью, бескорыстием и самоотречением. Он чётко видит цель и сознательно идёт к ней, не взирая ни на какие преграды. Первоначально я даже хотел, чтобы он говорил, как человек недавно вышедший из заключения, с проскальзывающими поминутно жаргонными выражениями и соответствующими интонациями, но потом это показалось мне слишком утрированным, и в окончательном варианте я оставил ему только небольшую наколку на руке.

Марк же, напротив, представляется мне типичным интеллигентом, который «набит» книжной мудростью, но при этом абсолютно беспомощен в делах житейских. Он хороший оратор, более того: умеет и любит поговорить. Однако никто не воспринимает его рассуждения, да и его самого всерьёз. Даже внешне он выглядит «неубедительно»: высокого роста, достаточно крупного телосложения, но весь какой-то «рыхлый», нескладный. Для него жизнь – занимательная книга, которую он пишет. Или игра, в которую он играет. Развлечение. Тем же христианством он увлёкся не по зову сердца, как Пётр, а из праздного интереса, просто как очередным экзотическим учением. Для него вера не столько хлеб насущный, сколько пьянящее воображение вино. Марк никогда не делает того, что ему не интересно; у него нет чувства корысти или чувства долга. Это «божья птаха», которая поёт просто потому, что у неё хорошее настроение.