Красная луна - Елена Крюкова

VIP-пара подошла к бронзовым детям. Остановилась. Цэцэг слега поморщилась. Повернула румяное, надменное раскосое лицо к любовнику.

Фу, какой ужас, — выдохнула она. Закусила губу, чтобы не рассмеяться. — Гляди, какой замечательный урод на этом бронзовом пеньке! Как, по-твоему, что он символизирует?

Предпочитаю об этом не думать. — Ефим пожал плечами, рассматривая бронзовые фигурки. — Гавриил уже в том статусе, когда художник делает что хочет. Вот мы с тобой — мы же делаем что хотим, верно?..

Верно. Еще как делаем. — Алый лук губ Цэцэг искривился. Она не сводила глаз со смеющегося бронзового уродца. — Нет, Фима, все равно страшно. Не хочу. Не хочу бояться. Не хочу испытывать неприятные эмоции. Я люблю в жизни приятное. Я, знаешь, в свое время, — помедлила: говорить или нет?.. как отнесется к ее словам?.. — много всего неприятного испытала. И больше не хочу. Не хо-чу! Здесь шампанское дают или нет?.. Ага, в том зале — фуршет, да?..

В анфиладе залов проглядывался зал с накрытым белоснежной скатертью столом, уставленным презентационными яствами. Цэцэг недвусмысленно облизнулась, подмигнула Ефиму и отвернулась от скульптурной группы.

Идем?..

Она кивнула на маячащий в перспективе пиршественный зал. Продела руку Елагину под локоть. Он дернулся, быстро повернулся.

Что ты?.. Что ты трясешься?.. Кого ты там увидел?.. Киллера?..

Не знаю. Мне показалось.

Что — показалось?

Ничего.

Считаешь, на тебя будут охотиться здесь? — Она пожала плечами. — На закрытом правительственном вернисаже? Где вход строго по пропускам? Где все люди сосчитаны, как скот, по головам?

Где угодно. Я знаю законы охоты. Я сам охотник. Не будем об этом. Ты права, надо расслабиться. О, Иван Петрович, дорогой, и вы здесь!.. Какими судьбами?.. А, вы с Филом?.. Рад, рад, очень рад, дорогой господин Доусон! Судя по вашим довольным лицам, господа, ваши совместные дела успешно продвигаются?..

Владельцы нефтяных компаний. Акционеры авиаконцернов. Учредители новых престижных банков. Промышленная и финансовая элита незаметно, но плотно переслаивала яркое, броское цветное тесто актеров, режиссеров, музыкантов, знаменитой артистической богемы. Елагин стрелял глазами. И эти, эти, те, кто следит за ними за всеми, тоже должны быть здесь.

Как же без них.

«Интересно, есть ли сегодня здесь мои люди, внедренные в ИХ среду? Должны быть. Я не просил, не приказывал, не связывался ни с кем, но есть те, кто великолепно делает это за меня. Я могу быть в безопасности. Я охраняем. Я слишком персона грата, чтобы стать нон грата в одночасье. Цэцэг замечательно владеет собой. Она не даст сто очков вперед. Ну да, женщины часто оказывались в опасности и смелее, и бестрепетней мужиков. Я мужик или нет?! Ты мужик, Ефим, хватит, угомонись, иди глотни шампанского. А лучше — коньяка».

Они прошествовали анфиладами к белому столу. Петушков, отирая пот с лысины, весело приветствовал их обоих. Мистер Доусон, нефтяной магнат из Оклахомы, предложил ему обратить особое внимание на скважины на русском севере: «Там у вас, уважаемый, особенно на Кольском полуострове и на Ямале, непочатый край подземных драгоценностей, начиная от „черного золота“… и заканчивая, между прочим, отличным камешками!» Доусон разбойничьи подмигнул ему. Елагин понял: знает про месторождения алмазов под Архангельском. Его опередили; некая канадская компания заключила с архангелогородцами, с Иваном Скобелевым и с банком «Тэра» очень выгодный долгосрочный контракт на разработку месторождений и продажу добытых алмазов бельгийской знаменитейшей фирме «Де Бирн». Тут можно было бы много поиметь, и даже увиливая от уплаты налогов государству; он сэкономил бы миллионы, сотни миллионов долларов… что теперь говорить. Под струю вина вовремя подставляют стакан.

Банк «Тэра» имел связи с Парижским клубом. Международный валютный фонд «Тэру» опекал, давал ей всяческие льготы. В чем тут было дело? А, наплевать. Он узнает потом. Сперва — шампанское. Мыльный напиток, конечно, напиток баб… дам, экскьюз ми. Но в голову ударяет. Пусть мне ударит в голову. Пусть я забуду на минуту, что на меня кто-то смотрит из толпы.

Кто-то уродливый, страшный, смотрит на меня из толпы — и хохочет.

Цэцэг стукнула хрустальным бокалом о его бокал. Притронулась рукой в прозрачной белой перчатке к лацкану его смокинга.

Прекрати. Я повелеваю!

Слушаюсь, дочь Чингисхана. — Он заставил себя рассмеяться, ответно стукнул бокалом о ее, чуть наклоненный, и вместе с тонким рассыпчатым звоном из бокала Цэцэг выплеснулось шампанское и брызнуло на светлый смокинг Ефима.

О, извини…

Это же хорошая примета, — через силу, растягивая губы, как резиновые, улыбнулся он. — У вас же, монголов, если капля вина выльется из сосуда, это значит… подношение богам, да?..

Да. — Она отпила шампанское; он выпил все, до дна. — Боги всегда довольны жертвоприношением.

А сейчас?

Что сейчас?

Сейчас, сегодня, боги довольны жертвами, которые приносят им глупые люди?

Цэцэг отвернулась и небрежно поставила бокал на поднос, подставленный услужливо согнувшимся, вовремя подбежавшим лакеем. Она ничего не ответила Елагину.

Вернисаж жужжал. Вчерашние люмпены нагло играли в аристократию. Настоящие аристократы тонко улыбались. Новые русские смотрели фертом, победоносно. Понаторевшие в денежных битвах олигархи играли в скромняг. Актеры и художники выцепляли глазом в толпе богачей будущих спонсоров, покровителей, меценатов, заказчиков, покупателей. Ловили их на крючок собственной славы. На живца суперпроектов. На золотую блесну собственных женщин. Мужчина стоял в стороне, попивал шампанское — женщина, во всеоружии красоты, шла по минному полю переговоров, соблазнов, большой политики, подписывая договоры взглядами, ставя печати ослепительными перстнями на холеных пальцах, накрашенными несмывающейся помадой, смеющимися губами.

«Что бы мы делали без женщин. Что бы я делал без Цэцэг. Что? Жил бы. Делал бы дела. Неужели я уже привязался к ней? Неужели я уведу ее от мужа и женю на себе? Нет, она мне не нужна. Мне нужна свобода. Мне нужно делать то, что я делаю».

Он подошел к Судейкину, мило беседовавшему с этой, рослой блондинкой, кажется, представительницей банка «Тэра», русской из Парижа. Почтительно наклонил голову.

Рад приветствовать художника такого ранга. Гавриил, вы превзошли себя. Я, откровенно говоря, от вас такого не ожидал. Вы делали это в Америке и потом везли сюда… или?..

Здесь. Я работал здесь. — Высокий человек в черном берете, с крестообразным шрамом через всю щеку, с улыбкой неожиданно белозубой, обезоруживающей, посмотрел на Елагина сверху вниз. — Петушков предоставил мне замечательную мастерскую в Москве. Я доволен. В Нью-Йорке я делал другие вещи. Статуи людей-кузнечиков, людей-птиц. Такие сказочные герои, знаете… фантастика.

Люди-кузнечики, — Елагин снова вздрогнул, обернулся, — вам не кажется, что все мы действительно кузнечики, прыгающие туда-сюда по планете?

Не кажется. — Улыбка мгновенно стерлась с лица Судейкина. Он повернулся к Ефиму здоровой щекой. — Мы не кузнечики. Мы, разумеется, люди.

И созданы по образу и подобию Божию? — Ефим кивнул на детей-уродов.

Да, созданы. И сами изменяем Создателю. И будем, возможно, наказаны. Как будут наказаны дети этих детей… если они родятся. Ваше здоровье, господин Елагин!

Звон бокалов резанул уши. Судейкин пил коньяк. Лакей налил в бокал Ефима тоже коньяку. Ну вот, так-то лучше, чем эта шипучка.

Эта русокудрая парижская стерва улыбнулась ему обворожительно. От выпитого коньяка все поплыло перед глазами. «Ого, я пьянею быстро, как старый алкоголик». Он подцепил вилкой себе на тарелку куски красной рыбы, ветчины, положил белых грибов в сметане из металлического судка. Закусил. Снова вскинул глаза. Снова ему показалось. Пора уходить.

Он невежливо отвернулся от Судейкина, от белокурой русской парижанки, делающей ему недвусмысленные глазки, и пошел по залу вдоль стола — искать Цэцэг. Стоящие у стола ели, пили, улыбались, щебетали. Он отошел и увидел, что люди и впрямь, как жуки или кузнечики, со всех сторон обсели стол, чуть не прыгают на него, хватают лапками еду и питье, стрекочут, распускают крылышки. «Люди не насекомые, Ефим. Ты бредишь. Люди — это люди. Тебе надо выспаться. Хоть один раз в месяц — хорошо выспаться. И не с женщиной, а одному».

Он подумал: усну, и приснится этот, с жуткой корявой улыбкой, с изрезанным бритвой лицом. Он подошел к Цэцэг, взял ее под локоть.

Они уходили с вернисажа. Они удалялись. Покидали праздник в его разгаре. Когда он сходил по мраморной лестнице под руку с сияющей, румяной Цэцэг, довольной вернисажем, общением, выпивкой и шведским столом, он внезапно, ни с того ни с сего, подумал о ее прошлом: а ведь я не знаю ее прошлого, ничего не знаю, кроме ее работы в «Фудзи», кто она, что она, откуда? В чьих руках она побывала, кто ее мучил, кто ее шлифовал? В какие переделки она попадала?.. У девочки было наверняка темное прошлое. «Ну и что, это же тебя не должно волновать. У нее слишком прозрачное настоящее». Какие-то слухи… какая-то невнятица. Он знал, что у нее взрослый сын, музыкант, пианист, она родила его в шестнадцать лет… смелая.