Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая - Сен ВЕСТО

Меня вежливо взяли за рукав.

– Братишка, ты боксер?..

Я старался пока не глядеть на здоровые переспелые физиономии, плохо различимые в отсветах факелов.

– Бульдог, – сказал я, попытавшись с ходу преодолеть препятствие, придерживая до поры дыхание и сохраняя на лице привычное в таких случаях простое выражение. Но это был, видимо, неверный ход. – Можно пройти?

Я принудил себя остановить пустой взгляд в проеме меж новых собеседников и добавить бесцветности в голосе. Похоже, это не очень мне удалось.

Руки ломать всем, внезапно подумалось мне с ненавистью, и чтобы этот повесил свою челюсть на входную дверь, это будет справедливо. Но сейчас, конечно, нужно было не мечтать, а подумать о себе и своем здоровье. Просто удивительно, как меня местная сволочь любит, прямо в лице меняются. И всем чего-то надо. Очень не спеша подшаркал и встал за спинами третий. Подшаркал, в общем, оглобля немытая, встал за спинами дружков и стоит, изучает то есть. И пока я ловил краем глаза прилегающие окрестности, оглядывался тут потихоньку, прикидывал, значит, что тут у них к чему, присматриваясь к самому квадратному подбородку, как раз успев определить, что до ближайшего поворота бежать не так уж далеко, как сзади вдруг бесцеремонно выдохнули, меня крепко похлопали по плечу, и изумленный комендантский голос в совершеннейшем одурении возопил: «Ты что же это, череп, мне погоду в заведении портишь? Ты, т-твою…»

Я даже подумать до конца не успел, о чем думал, как механизм во мне какой сработал, честное слово. Зря они все-таки тут по плечам хлопают, дурной знак. Нe теряя времени и толком не закончив даже еще разворот, я как бы невзначай, не очень аккуратно, но с силой, как умел, вынес здоровый локоть ему прямо навстречу, стараясь достать повыше, куда придется. Повернулся и от души добавил еще ногой под ремень. Пришлось крепко. Полегчало значительно. С секунду я наблюдал, как новый лихоимец совершает на пустом бетонном полу приседающие движения, таращился, как в столбняке, со стесненным, беспокойным чувством прислушиваясь к тревожным сигналам, уже неопределенное время шедшим откуда-то из глубин моего плясавшего танец живота сознания, словно вот я только что должен был наконец совершить нечто безумно важное, нечто, обещавшее долгожданные и благотворные изменения к лучшему – и не сделал. При полной тишине болезный пахарь, согнувшись пополам, плотно прижимал голые волосатые коленки друг к дружке, стремясь к ним локтями и медленно-медленно начиная раскрывать черный рот, готовясь заорать. Вспомнив в конце концов, чего же мне все это время по-настоящему не хватало, разворачиваясь снова назад, я широко, едва успев подвернуть левый кулак, от самой пятки с отчетливым треском врезал по наиболее кубической из представленных здесь сегодня челюстей и без промедления во весь дух бросился по коридору вперед, далеко перед собой выбрасывая пятки, надеясь успеть первым и успеть в хорошем отрыве. Сзади ясно слышалось учащенное прерывистое дыхание и топот башмаков, с грохотом собиравших по пути все стулья, которые я сосредоточенно им поставлял, горшки и хрупкий декор летели на пол, с ними не церемонились.

Я едва успел свернуть за угол, как над моей головой неторопливо прошел, с орбитальной центростремительностью переворачиваясь в воздухе, темного дерева хороший стул, с хрустом сходясь с бетонированным косяком и крупно разлетаясь на отдельные фрагменты; провалившись в налетевшую на меня черным провалом дверь подвала и сверзясь со скользких каменных ступенек, я без промедления влетел в обжигающе ледяную, смачно вонявшую лужу. Лужа оказалась глубокой и неожиданно просторной, откашлявшись, путем не разобравшись еще, что это такое со мной было, я в то же мгновение взял на свое робкое безрассудство мощный спурт и едва не встретился лбом с зубастым краем кирпичной стены, миновал поворот под космами проводки, свисавшей до самой воды, коленчатые трубы, прошел другой поворот и совсем было уже набрал необходимую мне скорость в узком, почти неразличимом в темноте коридоре, но передумал, быстро вернулся на исходные позиции и, придержав дыхание, осторожно, боком придвинулся к углу, тихо гнившему в обрамлении голых труб и изоляции: мне вдруг пришло в голову, что преследователи могут ошибиться тоннелем. Этот вход в подвал, судя по обилию порогов, как будто был не далек от узлового, и рукавов канализации здесь имелось несколько.

По густой, глянцевой, тускло отсвечивавшей поверхности неспешно скользили ко мне ленивые масляные круги, преследователи изучали возможные пути дальнейшего продвижения. Они оба уже присутствовали тут, на самой последней ступеньке неширокой каменной лесенки, но пускаться в погоню пока не торопились. Один из них сидел на корточках, свесив с мясистых ляжек кисти больших натруженных рук, и задумчиво смотрел в мою сторону. Другой, придерживаясь для равновесия рукой за плечо сидевшего товарища, освободил белую ступню от растерзанного гигантского башмака, напрочь успевшего позабыть что такое шнурки, и теперь осторожно пробовал кончиком большого пальца воду непосредственно у парапета. Вода явно никоим образом не входила в их планы. Можно было не сомневаться, что с этого момента у входа будет поставлен надежный заслон – надолго и несокрушимо. На неделю активной жизни можно рассчитывать. Если удастся найти чистую воду, подумал я.

…То …сь? …сь?..?

Шарканье усталых ног. Шаркающий отзвук.

Звон редких капель, пронзающих мертвый горький сумрак.

Влажные, шлепающие, лязгающие голоса вонючей воды, которая и не вода вовсе, – словно бы не здесь и не отсюда. «Спа-ать… – невнятно проблеяли над ухом. – …ть …ть…»

«Спаааа-а-а-а… ть…»

Где-то дальше другой, слабый и дрожащий со сна, сухой голос произнес надтреснуто: «Послушай, дружок, что я тебе сейчас скажу…» – однако он тут же был перебит кем-то новым, несравнимо более отдаленным и зычным:

Но скажите мне, какие у него цели, – и я скажу вам, какие ему близки средства, и если идти дальше, то получится, что, в конечном счете на выборе целей и средств всегда сидит окружение, и всякий, кто пытается выбирать, должен рано или поздно смыть, вычеркнуть себя из списка всех живых, просочиться насквозь. Или остаться и стать другим.

…Мммммммммммолоток… к… к…

Нет, мне нравится.

…Кто здесь? Кто здесь?

Звон редких капель.

…Да. Так вот. Он – нестандартно оттесанный камушек в бесконечной череде четко и давно уложенной брусчатки. Ему холодно, ему, бедному, неуютно, пока его не успели еще оттесать как нужно, как это здесь принято. Но он, видимо, все-таки твердый камушек, раз его до сих пор еще не оттесали, как нужно.

Ничего, оттешут еще… Значит – будут лететь искры, значит – будут спотыкаться люди, и задевать шины, и стучать подковы…

Дурачок, спать же! …спаааа-а-а… ть… ть… Голь замкнутого пространства. Спать как-то никто не соглашался. Только сопели шумно.

Голень шагающих капель.

…к …Ммммолоток… к… к…

Точно.

…Понятно, что подковы стучат и на ровной мостовой, но ведь какое различие в тональности и чистоте звуков. А вон уже на горизонте маячат фигуры рабочих, деловито влекущих за собой необходимый тяжелый инструмент, и уже готова подняться вокруг недоразумения суета, и уже явственно рядом натужное сопение: а н-на тебе!.. Чтоб не высовывался.

…Сейчас над ними со всей неотвратимостью встает старый вопрос: чего хотеть?

…Да… то… сь? Тось… сь… сь…

А… простите, зовут вас-с?… Изумительно. Да вы проходите, не стесняйтесь… сь, чувствуйте себя ма-ма-ма!..

«Кто здесь?» да «Кто здесь?». Да кто здесь может быть?

Я уже слышал это. Тут постоянно это слышно: болото, мол. Будет, мол, болото – будет и все остальное. А что болото, что болото?

…и получается, что все средства, которые были и будут когда-либо использованы, обусловлены исключительно содержанием окружения. Но это неинтересно. Это скучно, в конце концов, мне интереснее тот, кто должен был уйти и ушел. Это – уже от Мироздания. Это – симптом. Как он живет? – как он будет жить, не может же он, в самом деле, жить в безвоздушном пространстве…

Звон капель, взрезающих мрак.

Hизкий бетонный потолок с разводами потеков навис, уходя своими корнями в темноту, слежавшийся намывной песок под ногами перестал проваливаться, больше не тянулась вдоль долгих трещин одеревеневшая цепкая проволока узловатых сучьев, никогда не видевшая света, притихший коридор разросся чуть не до размеров пустого подземного гаража, онемевшего под тяжестью своей глубины и неисчерпаемости. «…Но пиченьку-то мы можем себе позволить на ночь?..» – раздался убедительный мужской голос с хриплыми интонациями стоического терпения, тут же перекрытый раздраженно несколькими децибелами выше: «Довольно уже было на сегодня пиченек и бумажек!..» Тихий безлюдный коридор дальше местами темнел сваями кубических опор, запах тут стоял неожиданно знакомый, как в прихожей реанимационного отделения. Впрочем, нет, не совсем пустой и безлюдный, тут опять кто-то был, здесь тоже кто-то разговаривал – одиноко топтались, путаясь в белье и недобро прищуриваясь глазами, какие-то понурые, ломкие беспризорные тени на синих убитых горем больничных стенах. Персонал, судя по всему, из дежурной части и их пассия, зажатый в самый дальний угол к сдвоенным стеклянным дверям щуплый мужчина, весьма сердитый, встрепанный, сильно небритый и бледный, в спутавшейся у ног просторной белой рубахе. Мужчина настороженно наблюдал, как двое рослых жердистых молодцов и главврач в медицинских халатах и шапочках с тесемками теснили его ближе к дверям, разведя в стороны ладони и стараясь не производить до времени много шуму.