Бронзовая птица - Анатолий Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Видно, был большой подхалим, – заметил Миша.
Генка опять не поверил:
– Один камешек стоит полмиллиона рублей золотом? Больно дорого!
– Представь себе – полмиллиона, – продолжал Славка. – Это был знаменитый алмаз Санси… Вот интересная история. Этот алмаз был вывезен из Индии лет пятьсот назад и принадлежал Карлу Смелому Бургундскому. Карла убили на войне, и алмаз подобрал один швейцарский солдат. Но он не знал цену алмаза, думал, что просто красивый камень, и продал какому-то священнику за один гульден, то есть за один рубль. Священник, не будь дурак, загнал алмаз португальскому королю Антону. Король Антон, тоже хороший спекулянт, продал его за сто тысяч франков французскому маркизу Ле-Санси. С тех пор этот алмаз называется Санси. Теперь слушайте, что произошло дальше. Слуга Санси вез к нему этот алмаз. На слугу напали разбойники и убили его. Но слуга успел проглотить алмаз. Санси велел вскрыть труп своего слуги и нашел алмаз в его желудке.
– Веселенькая история! – заметил Генка, протягивая руку к животу в том месте, где, по его предположениям, был желудок.
– Затем, – продолжал Славка, – короли опять начали спекулировать алмазом. Санси продал его английскому королю Якову Второму, Яков Второй – французскому королю Людовику Четырнадцатому, потом он попал к Людовику Пятнадцатому. В общем, его долго перепродавали, пока наконец, в 1835 году, Павел Демидов не купил его для Николая Первого… Вот какая история…
Мальчики помолчали. Потом Миша сказал:
– Ты, конечно, провел серьезное исследование. Но какое это имеет отношение к усадьбе?
– А то, что одна из дочерей Демидова вышла замуж за Карагаева.
– Ну и что?
– Может быть, алмаз Санси вместе с приданым перешел к графу Карагаеву.
– Но ведь Демидов отдал алмаз Николаю Первому?
– Он мог ему отдать поддельный. Ведь все там было построено на жульничестве.
Генка свистнул:
– Наверно… Попробуй надуй Николая Первого с его Бенкендорфом.
– Видишь ли, Славка, – сказал Миша, – конечно, трудно предполагать, что алмаз попал к графу. Но допустим даже, что это так. Что же из этого?
– Как – что? – обиделся Славка. – Возможно, как раз его и ищут. Ведь все говорят, что здесь всегда искали клады. Может быть, и сейчас ищут.
– Может быть, – согласился Миша. – Но это только подтверждает, что мы должны идти в лес. Этот ли алмаз или что-нибудь другое, но факт, что ищут. А когда ищут драгоценности, то и убивают друг друга. А нам важно узнать, кто убил Кузьмина, и тем самым оправдать Николая.
– Разве я возражаю? Я только указываю на то, что именно ищут.
– Вот и хорошо, – заключил Миша. – Значит, сегодня ночью мы пойдем в лес.
Глава 39
Костер
Сегодня ночью они пойдут в лес, на Голыгинскую гать. Конечно, от ребят этого не скроешь. Но все понимали, что это не просто тайна: если лодочник проведает, что мальчики отправились на гать, то он может их проследить, а потом в лесу и убить. Он и его парни на это способны. Убили же они Кузьмина.
У всех ребят на лицах было то серьезное, таинственное и даже несколько торжественное выражение, которое бывает перед всяким важным, а тем более опасным предприятием. Все вели себя как нельзя лучше и всячески старались угодить Мише и Генке – кто знает, в каком виде они вернутся и вернутся ли вообще. Мише так надоели эти жалостливые взгляды, что он ушел на реку, на то место, где любил сидеть вечерами и смотреть на пламенеющий за дальними горами закат.
К тому же у Миши была еще одна тайна, маленькая тайна, принадлежащая только ему одному: он сочинял стихотворение.
Раньше Миша никогда не сочинял стихов. Это занятие казалось ему несерьезным. Другое дело, когда стихи пишут настоящие поэты: Пушкин, Лермонтов, Некрасов… Или современные поэты: Маяковский, Безыменский… Это поэзия. А то, что сочиняют ребята, не более как рифмованные слова. И плохо рифмованные. К школьным поэтам Миша всегда относился иронически. Конечно, если стихи пишут для стенгазеты, к какой-нибудь знаменательной дате, это куда ни шло – без стихов нет и стенгазеты. Частушки для «Синей блузы» тоже нужны – критика недостатков получается острее. Но вот стихи из-за «настроений» Миша терпеть не мог, как не мог терпеть и сами эти «настроения»…
«Настроения» бывали обычно у мальчиков морально неустойчивых, далеких от общественной жизни. Впрочем, случались «настроения» и у комсомольцев, хотя и реже. «Настроения» заключались в том, что парень ходит грустный, скучный, как в воду опущенный. На все он смотрит скептически, все ему кажется мелким, ничтожным, неинтересным. Да и сама жизнь представляется ему совершенно ненужной. Говорит он философскими изречениями: «жизнь коротка и неинтересна», «все пройдет», «все повторяется», «если уж жить, то от жизни надо брать все». В общем, несет вздор. Как правило, такой «упадочник» говорит об одиночестве, о том, что никто его не понимает и никогда не поймет, и читает при этом упадочные стихи. Да и сам сочиняет упадочные стихи – о загадочном мире, о бренности жизни и прочее в таком духе…
Директор школы Алексей Иванович сказал как-то на педсовете, что «настроения» – неизбежный спутник переходного возраста. Конечно, Алексей Иванович человек умный, опытный педагог, но все же некоторые понятия у него старомодные. При чем здесь переходный возраст? И что это за переходный возраст? Возраст как возраст. Миша был твердо убежден, что «настроения» есть не более как проявление моральной неустойчивости. Отсюда и сочинение упадочных стихов. Как только кто начинает сочинять стихи, значит, у него непременно начались «настроения».
И вдруг, совершенно неожиданно для себя, Миша сам начал сочинять стихи. Вернее, он сочинил одно стихотворение. И то не до конца. Он никак не мог подобрать рифмы к двум последним строчкам. Конечно, не упадочное стихотворение, а настоящее революционное. Оно зародилось в те часы, когда он сидел на берегу Утчи вечером, смотрел на пламенеющий за дальними горами закат и вспоминал маленькую железнодорожную станцию, удаляющиеся огоньки поезда, эшелон красноармейцев, Полевого и большой плакат, на котором был нарисован рабочий, разбивающий тяжелым молотом цепи, опутывающие земной шар…
Неожиданно возникла рифма: «шар земной – рабочий молодой», потом другая: «мосты – бойцы»… И в результате почти двухнедельного труда появилось стихотворение, несовершенство которого Миша сознавал, но которое все же ему очень нравилось. И он надеялся со временем подобрать последние две строчки. Вот это стихотворение.
Пока живы, не забудемВсе, что видели тогда:Эшелон на бой уходитЗа Республику Труда.
Широко раскрыты двери,И толпой стоят в дверяхБойцы в разорванных шинеляхИ в стоптанных сапогах.
И, опутанный цепями,Пламенеет шар земной,И молотом тяжелым цепи рубитРабочий молодой.
Хоть крут подъем и взорваны дорогиИ падают убитые бойцы,Мы рельсы выложим, нарежем шпалы,Туннели вырубим и наведем мосты.
Борьба лишь начата, и нам передан молот,Цепями все еще опутан шар земной…. . .
Последние две строчки Миша никак не мог сочинить. Не подбирались рифмы. К слову «земной» можно бы подобрать – в крайнем случае опять повторить «молодой», – но к слову «молот» Миша никак не мог найти рифму. А менять это слово Миша не хотел. Уж очень красиво звучало:
Борьба лишь начата, и нам передан молот…
Молот, молот, молот… Какую же рифму к нему подобрать?
Миша мусолил карандаш, напрягал воображение, но ничего подходящего найти не мог… Все слова, которые приходили ему на ум, не годились. Молот, долот, сколот, проколот…
Искал Миша рифму и вечером, на костре.
Костер в этот вечер был не похож на другие костры. Обычный разговор не вязался. Никто не шутил, не рассказывал веселых историй.
Зина Круглова попробовала было пересказать смешной ответ одной крестьянки на уроке ликбеза, но никому ее рассказ не показался ни смешным, ни интересным.
Все сознавали ответственность момента.
Торжественное, романтическое состояние охватило и Мишу.
Его так и подмывало прочитать свое стихотворение. И в то же время было стыдно: вожатый, а сочиняет стишки. Но они так вертелись у него на языке, что он не удержался и сказал:
– Знаете, ребята, сейчас, когда мы с Генкой и Жердяем пойдем на Голыгинскую гать, мне кажется, что мы там узнаем что-то очень серьезное и важное. И это поможет нам не только оправдать Николая, но и открыть какую-то тайну. И мне сейчас припомнилась история с кортиком: Полевой, Никитский и все другие. И как-то само собой у меня сочинились стихи. Если хотите, я их вам прочту.
Все изъявили желание послушать. Миша встал и, немного волнуясь и боясь, что он забудет какую-нибудь строчку, прочитал стихи.
Ребята молча слушали. Молчание царило еще некоторое время после того, как Миша кончил читать. Потом Генка спросил:
