Одержимый ею (СИ) - Белая Яся

Но, блядь, когда это всё у меня шло по плану.

Влетает Айгуль и тарахтит, как сбрендивший мотор:

— Там этот… как его… ну противный такой… он не хочет переделывать платье… Инга Юрьевна плачет.

Так, что там за хер бессмертный мою Белль доводит до слёз? Мозги суке вышибу.

На всякий случай засовываю за пояс пистолет, под дикий взгляд Айгуль, и бегу следом за ней.

Примерочную устроили в той маленькой комнатке, где, до переселения в мою, кантовалась Инга.

Захожу, какой-то пидорского вида мужичок приторно воет:

— Вы что не понимаете, это же дизайнерское платье! Оно не перешивается. Это всё равно, что Рембрандта попросить перерисовать, потому что вам цвета на его картинах не нравятся!

 Ах ты мудила грёбанный! Я тебе сейчас такой вернисаж устрою!

— Что здесь происходит? — для начала интересуюсь спокойно, хотя внутри от вида полных слёз глаз Инги всё начинает дрожать.

Моя девочка не должна плакать! Я же обещал ей!

— Понимаете, — начинает этот пидорюга своим противным голоском, — ваша женщина просит меня подогнать платье ей по фигуре.

— И в чём базар? Просит — подгоняй!

Да, моя Инга — не ваши швабры-модели без жопы и сисек. Она хоть и тоненькая, но всё на месте. 

— Это невозможно! Такое платье — произведение искусства!

— Слушай ты, ценитель прекрасного, Ван Гога знаешь?

— Причём тут Ван Гог? — удивляет пидорёнок и хлопает своими подведёнными глазёнками.

— У него уха не было, слышал.

Модельер судорожно сглатывает: доходить стало, ублюдку.

— Хочешь уйти от сюда с двумя ушами — лучше держи язык за зубами. А то и его отрежу. Понял?

Он кивает.

Я встречаю взгляд Инги — но не осуждающий: в фиолетовом омуте плещутся бесенята.

Возвращаюсь в кабинет — работы ещё хуева туча до завтра. Но день сегодня явно не мой.

Уже под вечер, когда я собираюсь поужинать с Ингой, а потом вновь затащить её в постель, на пороге появляется Айгуль.

И, судя по лицу, опять с нехорошими вестями. Пора вводить штрафы за дурные сообщения.

Служанка хлопает раскосыми глазами и лепечет:

— Валерий Евгеньевич, там Артем Евгеньевич Ингу Юрьевну до слез довел и ругается очень, к себе не подпускает, вас требует!

 Что этот засранец опять удумал? Да и вообще, как смеет он третировать посторонних? Инга ему никто, а он ее до слез доводит, скотина!

Конечно же, Тема заметил, что Инги в его комнате нет. Вот и сорвал на бедной свою неуемную и незаконную в общем-то злобу, довел до слез девочку ни за что.

Врываюсь к ублюдку, рычу:

— Что ты себе позвляешь?

Он фыркает:

— А ты? Уже добрался до мякоти, подмял, да? — шипит он зло.

— А тебе какое дело, подонка кусок? Она тебе не жена! — зло и холодно чеканю я.

 — Тебе тоже, — ухмыляется он. — И никогда не будет. Поэтому лучше уступи её мне. Мы в этот раз официально поженимся, а ты трахай сколько влезет. Она всё равно не в моём вкусе. Ну, давай, соглашайся, я же тебе помочь хочу.

— Обойдёмся без твоей помощи, — отрезаю я.

— Предпочтёшь, чтобы Ингу ославили шлюхой и твоей подстилкой. Давай, вперёд. Когда это дойдёт до её родителей — не жалуйся.

— Мы разберёмся, — выскакиваю прочь, хряпаю дверью.

Беситься я могу сколько угодно, но в одном Тёмыч прав — что-то решать со статусом Инги надо как можно скорее. Пока наша связь не ударила по ней…

Глава 14

ИНГА

Я жарю оладушки для любимого мужчины и размышляю о случившемся…

Мой Валерий — настоящий ураган в постели. Впрочем, не только в постели, но и под душем, и на столе в кабинете…

Вспоминаю о том, что случилось в эти два дня — и щёки заливает пунцовый румянец.

А какое пробуждение он устроил мне сегодня утром!

И теперь я хочу, чтобы каждая моя ночь и каждое моё утро начинались и заканчивались им. Чего уж лукавить хотя бы перед собой — я хочу быть не просто его любовницей, но и его женой. Родить ему детей, создавать уют, окружать заботой… Просыпаться от его ласк… Печь ему оладушки в конце концов.

Более того — я понимаю, что не с ним всё это невозможно. Никакому другому мужчине никогда не позволю прикоснуться ко мне. Лучше умру. А значит, такие простые радости как счастье материнства и семья мне не светят.

Когда я ухаживала за ним, избитым спецназовцами, Валерий ясно дал понять — никаких «нас» не существует.

У наших отношений нет будущего.

И думать иначе, на что-то надеяться — мучить любимого, который не сможет дать мне то, чего я так желаю.

Поэтому мечты надо давить в корне и жить одним днём, здесь и сейчас.

А завтра…

Завтра у нас не будет. А, может, не будет и нас самих. Не зря же Валерий сказал, что враги пока что только затаились. И что ударят обязательно, выбрав момент наибольшей слабости и уязвимости.

Тяжело вздыхаю.

Клавдия Свиридовна смотрит на меня с сочувствием.

— Эх, деточка, — произносит она, — я бы могла сказать, что рада за вас с Валеркой, потому что такая любовь, как у вас, — она ловко переворачивает румяный стейк, — редкость в нашей жизни. Вы же когда вместе — светитесь, как две лампочки. Только вот не радостно мне, детка, а тревожно. И за тебя, и за него. Не та атмосфера в этом доме, чтобы любви цвести. Скорее, она здесь чахнет…

Давлю слёзы. Нет, плакать не буду. Это тоже нечестно по отношению к Валере. Если увидит мои слёзы — почувствует себя виноватым. А вина разрушает и делает слабым. Больше никогда не позволю ему чувствовать вину. Мне хватит тех ужаса и отчаяния, которыми фонило от него тогда в библиотеке.

Решительно дожариваю оладушки и принимаюсь за салат.

К стейкам Клавдия Свиридовна меня не подпускает. К ним, говорит, нужен особый подход.

Зато по салатам — я непревзойдённый мастер.

Нарядно сервирую поднос и несу в кабинет, где трудится мой любимый зануда. Ставлю поднос на стол, и тут же оказываюсь в кольце сильных рук.

Меня усаживают на колени.

— Сокровище ты моё! — говорит Валерий, и я тону в его сияющем взгляде. Клавдия Свиридовна права — такая любовь, как та, в которой купают меня, в наши дни —  музейная редкость. —  А сама? —  интересуется он.

Мотаю головой:

—  Уже перекусила на кухне.

Получаю лёгкий удар по попе.

 — Ай! За что?! — возмущаюсь.

— В следующий раз давай кушать вместе.

Согласно киваю: неизвестно сколько осталось у нас этих «вместе»…

… Дальше мой день просто мчится со скоростью поезда.

Приезжает модельер с платьем. Платье великолепно. Я даже думать не хочу о ценнике. Раз мой мужчина решил подарить мне такой наряд — я его приму.

Модельер, одетый, как попугай, — на нём малиновая футболка со стразами, кислотно-зелёный спортивный костюм с подкатанными холошами, кроссовки на громадной «тракторной» подошве, тоже малиновые и со стразами, — оглядывает меня как-то слишком скептически.

— У вас нетипичная фигура, — выговаривает он, наконец, противно растягивая гласные. — «Скрипки», «песочные часы» сейчас не в моде.

О да, фыркаю про себя, у вас всегда в моде одна фигура — швабра.

Развожу руками, произношу с притворной грустью:

— Сама страдаю. Одежду шьют или сорокового или сорок второго размера. А у меня, скорее, сорок первый.

— Нет! — фыркает модельер. — Нет-нет и нет. Проблема не в этом. У вас грудь и задница, мадам.

Боги! Это существо не знает, что у женщин бывает грудь и задница? А, ну да, судя по его внешнему виду и манере поведения, он больше по мужчинам.

— Грудь-то всего второго размера, — говорю, густо краснея. Некстати вспоминается, как уютно моей груди в ладони Валерия.

— Это проблема! Под моё платье предусмотрен нулевой! Понимаете, мадам, ну-ле-вой!

— Ну можно же подогнать… — робко предлагаю я.

Он взрывается:

— Подогнать! Резать шедевр!

— Это всего лишь платье! Его у вас купили! Оно моё, и я вправе ждать, что товар подойдёт мне! — этот «радужный» гад начинает меня заводить.