Жизнь наверху - Джон Брэйн

— Благодарю вас, — сказал я.

Но она меня, по-видимому, не слышала.

— Как ты думаешь, чем он занят сегодня вечером? Стреляет из лука! Он уже был дома, прочел мою записку, но не обратил на нее ни малейшего внимания. Поел хлеба с сыром и отправился в кабак, где теперь пьет пиво, стреляет из лука и якшается со всяким сбродом и где все его, конечно, обожают. Еще бы, это же им льстит — ведь он «настоящий джентльмен».

Она презрительно подчеркнула эти два слова — совершенно так же, как я сам когда-то.

— Не злитесь и не расстраивайтесь понапрасну, дорогая, — заметил я. — Марк совсем не так плох.

— Вы всегда стоите друг за друга, — сказала она. — Я сама стояла за него горой десятки и сотни раз. Но теперь с этим покончено. Я вижу его насквозь. О господи, я просто не знаю, что мне делать. — На этот раз в ее голосе прозвучало подлинное отчаяние.

— Ей-богу, вам надо выпить, — сказал я.

— Мне надо забыться, — сказала она. — Забыться, отдохнуть как следует. Я так устала от вечных оскорблений и обид.

— Ты можешь остаться у нас, если хочешь, — предложила Сьюзен. — Комната Гарри теперь свободна, можно поставить там раскладную кровать.

Она быстро, оживленно начала рассказывать, как все можно отлично устроить; получалось так, будто я всю жизнь только и мечтал спать на кушетке и поселить в своем доме Сибиллу с ее Толсторожими Крикушами. А сама она отнюдь не была в таком восторге, когда я как-то на днях предложил пригласить дядю Дика и тетю Эмили погостить у нас в субботу и воскресенье.

— Ты ничего не имеешь против, Джо?

— Нет, конечно, — сказал я.

— И Герда остается до пятницы, так что мы все сообща отлично сможем присмотреть за ребятишками.

Я открыл жестянку с арахисом.

— Ну разумеется, дорогая. Рад буду помочь.

— Вот и прекрасно. Значит, решено.

— Ты бы все же спросила сначала Сибиллу, хочет ли она у нас остаться.

Сибилла сказала жеманно:

— Ты так добра, Сьюзен… Но я думаю, что лучше не стоит. Я должна обдумать все и решить в холодном, трезвом свете дня… — Она поднялась.

— Просто не знаю, что бы я делала без вас эти последние дни. Да благословит вас бог, вас обоих.

Внезапно она снова разрыдалась.

— Как бы я хотела умереть! — восклицала она. — О, как бы я хотела умереть!

Сьюзен обняла ее.

— Бедная Сибилла! Не расстраивайся так, дорогая, мы тебя не оставим.

Я сунул пригоршню арахиса в рот — для обеда уже не оставалось времени.

— Я ухожу, — сказал я Сьюзен. — Приду сегодня рано. — Она машинально кивнула мне. Все ее внимание было поглощено Сибиллой. Шумная неопрятная горесть Сибиллы заполнила всю комнату; мне показалось, что она просочилась даже вслед за мной в столовую, где Герда раздевала Барбару.

— Где остальные дети? — спросил я Герду.

— Они в саду за домом, — сказала Герда. — По-моему, они все ревут…

— Я опять поколотила Линду, — сказала Барбара, вылезая из-под джемпера. — И она убежала. И Вивьен, и Хэлин убежали тоже, да, они убежали.

— Ты скверная девочка, — сказал я, но не смог сдержать улыбки. Барбара улыбнулась мне в ответ без малейших признаков боязни. Я поднял ее и держал на высоте плеч; она болтала ногами и извивалась у меня в руках. — Ты очень, очень скверная девочка, — сказал я.

— Я спою тебе песенку, — сказала она.

— Папе пора уходить, малышка.

— Летнее солнышко ярко блестит, радость на крыльях к нам в гости летит… — она умолкла и нахмурилась.

— Ну, дальше, — сказал я.

— Я поколочу их снова, если они возьмут моего мишку, и моего уродика, и мой велосипед.

Я расхохотался.

— Ай да дочка, вся в меня! — сказал я. — Никому не даст над собой командовать.

Она озадаченно поглядела на меня.

— Как ты сказал, папочка?

Я поцеловал ее.

— Неважно. Ты и я… мы с тобой понимаем друг друга.

Она кивнула. И комната сразу стала как будто просторнее, и мне показалось, что на столе полно еды. Голодный, раздосадованный, я неожиданно чуть не прослезился от избытка счастья.

9

В доме Марка всегда стоял запах рыбы. Но не такой, как в рыбных закусочных — веселый, теплый, уютный, хотя и грубоватый, и не такой, как на морском берегу — острый, свежий, чуть сладковатый — запах крабов и устриц. В доме Марка пахло так, словно там каждый день на завтрак, на обед и на ужин ели вареную треску. Но никто, кроме меня, этого, по-видимому, не замечал. — одна только Барбара как-то раз заявила об этом во всеуслышание. А может быть, ничего этого в самом деле нет, не раз приходило мне в голову; может быть, это просто оттого, что в доме поселилось несчастье.

Но в тот вечер этому запаху было там не место. Марк и Сибилла помирились. Они решили начать жизнь сначала ради детей. По случаю примирения был устроен праздничный обед: мы должны были — как, смущенно запинаясь, объяснила нам Сибилла — преломить с ними хлеб на вечную любовь и согласие.

Когда мы все уселись за стол, она прижала платок к глазам.

— Что случилось, дорогая? — спросил Марк.

— Я так счастлива, — сказала Сибилла. — Вот мы здесь вместе, в нашем доме, обедаем с нашими друзьями… Мне просто как-то даже не верится…

Что можно было на это ответить? Я ободряюще — так мне во всяком случае казалось — улыбнулся ей и отхлебнул ложку супа. Суп был чуть теплый и как-то странно хрустел на зубах; от него слегка попахивало куриным жиром.

Сибилла погладила меня по руке.

— Не сердитесь на меня, — сказала она. — Глупо, что у меня и сейчас еще глаза на мокром месте. Но ведь мы, женщины, такие вздорные, нелепые создания. Правда, Марк?

Марк кивнул. Глаза у него подозрительно блестели — верно, уже подкрепился чем-нибудь более основательным, чем этот херес, которым они нас угощают, подумалось мне.

— Вы более чувствительны, — сказал он. — А мы в общем-то толстокожий народ. Вы согласны со мной, Джо?

— Не ищите у меня поддержки, — сказал я и хлебнул вторую ложку супа. Она не показалась мне вкуснее первой.

— Я так благодарна вам и Сьюзен, — сказала Сибилла. — Если бы не вы, мы бы не сидели здесь все вместе сегодня. Да благословит вас бог, мои дорогие.

— И особенно Сьюзен, — сказал Марк.

— Выпьем за их здоровье, — предложила Сибилла.

Она была просто наверху блаженства. Она была героиней этой драмы, и весь свет прожекторов был устремлен на нее. И на мгновение, глядя на ее сиявшее счастьем лицо, я подумал, что все остальное не имеет значения: тесная столовая, которую вечно продувал сквозняк, ярко-голубые обои в немыслимом сочетании с зелеными портьерами и красным ковром, и несъедобный суп, и еще более несъедобное второе, которое, вероятно, за ним последует, и то, что новое тускло-бордовое платье Сибиллы было слишком претенциозным и кричащим и словно нарочно подчеркивало, что ей скоро стукнет сорок пять и она никогда не заботилась в должной мере о своем цвете лица и фигуре. Да, все это не имело значения — она возродилась к жизни. Бедная, толстая, глупая Сибилла возродилась к жизни. Большинство людей почти всегда обижено жизнью; даже во сне их преследуют либо тигры, либо палачи, и никому не дано увидеть людей такими, каковы они на самом деле. И до этой минуты я никогда не видел настоящей Сибиллы, я как бы судил о ней по ее поведению в кресле дантиста. А вот на этот раз передо мной была Сибилла, которая не чувствовала себя обиженной; быть может, она даже верила, что Марк изменился и не будет ее обижать и впредь. Она была счастлива. Докучная необходимость жалеть ее отпала, и мне, вопреки всем ожиданиям, стало приятно и весело. Непрожаренные телячьи котлеты были на редкость безвкусны, горошек какой-то клейкий, мороженый торт растаял, а югославский рейнвейн был заморожен так, что сводило скулы, но я получал от всего удовольствие, потому что смотрел на все глазами Сибиллы, и для меня все это стало лишь материальным выражением ее праздника, лишь символом ее примирения с Марком.

Сьюзен была очень молчалива и почти не прикасалась к еде. Однако и она была захвачена происходящим. Я давно не видел, чтобы ее лицо было таким мягким и женственным, так светилось нежностью. И никогда не выглядела она такой юной. Ее белое платье из органди, несмотря на глубокий вырез, было похоже на наряд для конфирмации. Ну можно ли поверить, что она мать двоих детей, — с себялюбивой гордостью обладателя подумал я. Внезапно я испытал чувство, похожее на страх. Я понял, откуда эта мягкая женственность, эта нежность: Сьюзен созрела, Сьюзен стала Матерью, Сьюзен опекала Марка и Сибиллу, она помогла им воссоединиться. Я почувствовал, как мое уважение к ней перерастает в почти благоговейное преклонение: она сделалась лучше, стала такой, какой она еще никогда не была, и сразу — при мысли об этом я испытал странное чувство облегчения — возвысилась надо мной, стала несравненно лучше меня.