Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Кейбелл

— Думаю, мы с этим немного погодим, — сказал Мануэль. — Я от всей души не хочу быть связанным пергаментами с позолоченной графской печатью, а хочу путешествовать, чтобы увидеть пределы этого мира и их оценить. В любом случае, милая Фрайдис, на данный момент меня вполне устраивает наш маленький домик, а политика может подождать.

— Все же в связи с этим что — то следует сделать, — сказала Фрайдис. И, так как Мануэль имел упорное предубеждение против любой моровой язвы, она напустила на Асмунда проклятие, из — за которого он оказался подвержен всем незначительным недомоганиям, которые могли иметь место между мозолями на ногах и перхотью под короной.

На Морвене Фрайдис своими чарами возвела скромный дом, построенный из яшмы, порфира, желтой и фиолетовой брекчии. Изнутри каменные стены повсеместно были покрыты замечательными ажурными рельефами, а через равные промежутки инкрустированы кругами и квадратами из фаянса бирюзового цвета. Пол, конечно же, был цинковый, защищавший от недружелюбных Альвов, которые находились в постоянной войне с Ауделой, и, более того, дом огораживал палисад из ивовых прутьев, намазанных не животным, а растительным маслом и связанных лентами без узлов.

Все было очень просто, по — домашнему, а когда возникала необходимость, им прислуживали подданные Фрайдис. Падшая королева теперь стала серой колдуньей — конечно же, не по внешнему виду, но по возможностям, которые не были ограничены рамками черной или белой магии. Она обучила дона Мануэля магии Ауделы, и они с Мануэлем в ту весну и в то лето посвятили много времени вызыванию для собственного развлечения в перерывах между супружескими утехами древних развенчанных богов, забавных чудовищ и назидательных призраков.

Они больше не слышали о глиняной фигуре, которой дали жизнь, кроме известия, принесенного одним привидением, о том, что, когда хромой веселый малый спустился с Морвена, добропорядочные жители повсюду были напуганы, поскольку он шел, как и был сотворен, совершенно голым, а это не считается приличным. А с запада, из болот Филистии, появился некий огромный жук — навозник и повсюду следовал за одушевленной фигурой, крича и брызгая слюной: «Мораль, а не искусство!» И на некоторое время эта фигура уходит из сказания о Мануэле с этим зловонным спутником.

— Но мы создадим более прекрасную фигуру, — говорит Фрайдис, — так что это не важно.

— Да, — говорит Мануэль, — но мы с этим немного погодим.

— Ты теперь всегда так говоришь!

— Но, моя милая, насколько приятно здесь отдыхать, когда мой гейс выплачен, какое — то время не занимаясь ничем серьезным. Вскоре мы, конечно же, отправимся в путешествие, а когда мы увидим пределы этого мира и их оценим, у меня будет достаточно времени и знаний, чтобы отдать их созданию этого изваяния.

— Не в каких — то далеких странах, милый Мануэль, а в своей земле должен человек искать материал для творений.

— В общем, может, оно и так, но твои поцелуи мне нравятся больше твоей магии.

— Мне приятно слышать такие слова, мой дорогой, но все же…

— Нет, ничего подобного. Ты мне действительно намного милее, когда обнимаешь меня, а не когда носишься по свету, обернувшись свиньей, змеей или молнией, и элегантно истребляешь целые народы.

Сказав это, он поцеловал ее, и спор прекратился сам собой, поскольку в эти мирные времена королеву Фрайдис в глубине души поцелуи интересовали много больше всякой магии. На самом деле, никогда не существовало чародейки более трепетной и нежной, чем Фрайдис. А теперь, когда она стала обыкновенной женщиной, эти черты раскрылись в полной мере.

Если она и раздражалась, то лишь тогда, когда Мануэль признавался в ответ на ревнивые расспросы, что он находит ее не такой красивой и не такой умной, какой была Ниафер. Но с этим, как подчеркивал Мануэль, ничего не поделаешь, поскольку никогда не будет второй Ниафер, и бессмысленно говорить обратное.

Возможно, Мануэль в это верил. Весьма безыскусная, не очень рассудительная и ни в каком отношении не ослепительная служанка вполне могла стать — тем необъяснимым образом, каким происходит все на свете, — женщиной, которую избрало сердце Мануэля и которой в его глазах всю оставшуюся жизнь не должно быть равных. Определенно, ни один беспристрастный судья не постановил бы, что эта смуглая Ниафер, если можно так выразиться, стоит хотя бы мизинца Фрайдис или Алианоры, тогда как Мануэль не утаивал даже от самих этих августейших особ своих личных своеобразных оценок.

С другой стороны, некоторые говорят, что дамы, привыкшие к ежечасному восхищению собой, не могут вынести проходящего мимо мужчину, который, похоже, не от всего сердца восхищается ими. Тот, кто вообще не восхищается, очевидный дурак, и о нем не стоит и беспокоиться. Но вокруг того, кто признает, что «вы достаточно милы», и вроде как проходит мимо, возникает некая тайна. И есть один способ разрешить ее — преследовать этого выскочку. Некоторые утверждают, что косоглазому Мануэлю была известна эта аксиома и он не забывал о ней при отношениях с Фрайдис и Алианорой. В любом случае подобные теоретики никогда не получали от дона Мануэля никакого словесного подтверждения. Ниафер умерла и была для него потеряна, и он, не щеголяя каким — либо беспримерным пылом, влюбился в Алианору. А теперь, когда Фрайдис ради его поцелуев лишила себя бессмертия, у высокого юноши вновь было некое выражение согласия на лице, признающее ее жертву, ее красоту, всю ее власть и мудрость в целом в качестве самой доступной и близкой замены скудному очарованию Ниафер.

Однако другие заявляют более просто, что дон Мануэль был так устроен, что меньше ценил любое желание после того, как оно исполнялось. И они говорят, что он заметил это — опять — таки тем необъяснимым образом, каким происходит все на свете, — теперь, когда Мануэль овладел неземной королевой, которая стала, точно так же, как и Алианора, обычной женщиной и которая в общении со своим возлюбленным вела себя именно как таковая.

— Но действительно ли ты меня любишь, о мужчина из всех мужчин? — обычно спрашивала Фрайдис. — И, не считая этой проклятой Ниафер, любишь ли ты меня чуточку больше, чем любишь какую — либо другую женщину?

— Разве есть какие — либо другие женщины? — удивлялся Мануэль. — О, разумеется, я полагаю, есть, но я о них забыл. Я не слышал, не видел и не думал о тех существах в юбках с тех пор, как появилась моя дорогая Фрайдис.

Чародейка при таких речах мурлыкала и склоняла голову туда, где, по мнению Фрайдис, было место именно для нее.

— Мне бы хотелось верить твоим словам, король моего сердца. Мне теперь приходится прилагать такие усилия, чтобы побудить тебя произнести эти глупые, милые слова. И даже когда наконец ты их говоришь, голос у тебя легкомысленный и веселый, и они звучат так, будто ты шутишь.