Канатная плясунья - Морис Леблан

Сама она нагнулась и, вынув из раны кинжал, осмотрела жертву. Бездыханный труп.

Эррингтон никого не нашел на лестнице, а остальные нигде в комнате не обнаружили ничего подозрительного.

— Что ж теперь? — жалобно и беспомощно шептал нотариус, сидя на скамейке, потому что его ноги опять забастовали и отказывались служить. — Что ж теперь?

Он уверовал теперь в Доротею, предсказывающую несчастье, и ждал от нее защиты и распоряжений. Сама Доротея испытывала ощущение, что истина бродит где-то около, но что она никак не может ее схватить и оформить. Как она допустила такую глупость, чтобы угол с кроватью в течение нескольких минут оставался в темноте и без присмотра? Он этим воспользовался. Он? Кто он?..

— Что же теперь? — не переставая твердил нотариус, как в бреду.

— Постойте, господин Деларю. Сейчас сообразим… Прежде всего практическая сторона дела. Есть смерть, есть преступление. Нужно ли уведомить власти немедленно или отложить это на день-два?

— Отложить? Нет, нет. Такие вещи откладывать нельзя.

— Ведь вы же не пойдете в Перьяк?

— Почему?

— Потому что банда, осмелившаяся на наших глазах разделаться со своим сообщником, не постесняется перехватить вас по дороге.

— Вы думаете?

— Я уверена в этом.

— Ой-ой, — почти плакал нотариус. — Как же быть? Я не могу здесь оставаться навсегда. У меня есть обязанности… Я должен быть в Нанте. Жена… дети…

— Поезжайте. Рискните… Но прежде чем уйдете, распечатайте и прочитайте нам приписку к завещанию.

— Не знаю, имею ли я право при таких обстоятельствах…

— При чем тут обстоятельства? В письме маркиза сказано определенно: «В случае, если судьба мне изменит и вам не удастся меня воскресить, вы сами распечатайте конверт и, узнав, где находятся драгоценности, вступите во владение ими». И так как мы знаем, что маркиз умер, основательно, крепко умер, то оставленные им четыре бриллианта принадлежат нам всем пятерым… пятерым…

Она запнулась… В самом деле, бриллиантов четыре, а наследников пять. Противоречие такое бьющее, что мимо него нельзя пройти. Нотариус тоже спохватился.

— Стойте! Действительно! Вас ведь пятеро! Как же я раньше не заметил этого?

Дарио объяснил:

— Мы, вероятно, потому не обратили внимания, что у нас все время перед глазами были четверо мужчин, четыре иностранца.

— Да, да, вероятно, поэтому… Но все-таки, черт возьми, вас пятеро! Пятеро, а у маркиза было четыре сына, и он послал каждому из них по одной медали. Всего четыре медали. Вы слышите? Четыре медали.

— Может быть, четыре он разослал сыновьям, а пятая… так… сама по себе, — заметил Вебстер и взглянул на Доротею.

Не найдет ли она в этом неожиданно возникшем инциденте ключа к разгадке? Подумав немножко, Доротея сказала:

— Или, может быть, пятая медаль была кем-нибудь подделана по образцу других и впоследствии передана одному из нас.

— Как же это проверить?

— Сличим медали. Фальшивую нетрудно угадать. Вебстер первый предъявил свою медаль. Она не имела никаких признаков, которые позволяли бы сомневаться в ее подлинности. Также не имели никаких особенностей и ничем не отличались друг от друга медали Эррингтона, Куробелева и Дарио. Нотариус, осмотрев их все, протянул руку за медалью Доротеи.

К поясу Доротеи был приколот небольшой кожаный кошелек. Она развязала его, всунула руку… и застыла. Кошелек пуст. Она потрясла его, вывернула. Ничего.

— У меня ее нету больше… нету…

— Потеряли? — спросил нотариус.

— Нет, потерять я не могла. Тогда я должна была бы потерять и самый кошелек. В нем, кроме медали, ничего не было.

— В таком случае как же вы объясните?

— Не знаю… Я не могла ее потерять… Если ее нет в кошельке, значит, она…

Доротея хотела сказать: «Значит, она у меня украдена». Но не кончила фразы. Сказать так — это бросить обвинение, и не кому-то вообще, а одному из присутствующих. Вопрос стоял так: «Моя медаль украдена. Но здесь все четыре медали налицо. Моя среди них. Следовательно, один из этих молодых людей — вор».

Эта мысль была так ясна и приводила к такому поражающему выводу, что Доротее стоило большого труда сдержаться и не выдать себя. До поры до времени, пока она не обдумала все как следует, нельзя показывать, что кто-то заподозрен.

— Вы правы, господин Деларю, я ее потеряла… Но как? Не могу понять… Где и когда?

Она задумалась, как будто стараясь припомнить и сообразить, как могла затеряться медаль. Ее компаньоны тоже молчали. Свет из окна падал прямо на нее. Сильно побледневшая, она закрыла лицо руками, чтобы скрыть мучительные мысли.

Она вспомнила последнюю ночь в деревне Перьяк, когда фургон чуть не стал жертвой пожара. Как случился этот пожар? Несомненно, поджог. И она вспомнила, как на помощь неожиданно явились крестьяне, случайно проходившие мимо. Пользуясь суматохой, один из этих «спасителей» мог забраться в фургон, а кошелек висел там на гвоздике.

Овладев медалью, вор спешно направился к развалинам замка, где ждали его сообщники, где был изучен и исследован каждый закоулок и где уже давно все было приготовлено к дню 12 июля. Вероятно, экстренно состоялась репетиция и потом сообщник, предназначенный для роли маркиза Богреваль, был усыплен. А сам вор в полдень явился к часовой башне и, предъявив медаль, вместе с другими иностранцами присутствовал при чтении завещания. Вместе со всеми он поднялся в башню и принимал участие в воскрешении маркиза. Еще момент, Доротея отдала бы конверт с припиской, и цель достигнута. Такой хитрый и наглый план мог быть составлен одним Эстрейхером, никем больше. Но только ли составлен? Нет, и осуществлен под его непосредственным руководством, ибо битвы подобного сорта кончаются победой лишь в присутствии вождя.

«Эстрейхер здесь, — думала Доротея. — Он бежал из тюрьмы и сейчас здесь, в этой комнате. Его соучастник мог изменить ему, выдать, и он убил его. Он один способен так поступить. Он тут… Вон он стоит. Сбрив бороду, сняв очки, остригшись догола, прицепив руку на повязку, надев фуражку русского солдата, прикинувшись не говорящим по-французски, изменив походку, стараясь все время держаться в стороне, он неузнаваем. Да, это не Куробелев, не русский, это Эстрейхер. Сейчас он не спускает глаз с меня… Старается уловить, не разгадала ли я его переодевания, и думает, не наступил ли удобный момент, чтобы с револьвером в руке заставить нас отдать ему конверт с припиской…»

Доротея не знала, что делать. На ее месте мужчина решил бы вопрос просто и прямо: броситься на врага, свалить его, скрутить. Но женщина? Ей не осилить… Она боялась. Боялась не только за себя, а и за трех молодых людей, которых тремя револьверными выстрелами Эстрейхер уложит в один миг.

Она отняла руки от лица и, еще не поворачиваясь, чувствовала, что на нее смотрят и ее слов ждут все четверо. Эстрейхер стоял в общей группе. Она чувствовала на себе его свирепый взгляд, которым он следил за ее малейшими движениями, стараясь угадать ее намерения и предупредить их.

Она сделала шаг к двери. План был таков: добраться до двери, преградить дорогу бандиту, посмотреть ему прямо в лицо и стать между ним и молодыми людьми. Припертый к стене, с отрезанными путями отступления, он не сумеет отразить натиска трех сильных и решительных мужчин. Она передвинулась еще на один шаг. Всего три метра отделяли ее от двери.

Чтобы отвлечь внимание, она притворилась страшно расстроенной и сквозь слезы говорила:

— Вероятно, я потеряла ее вчера… она лежала у меня на коленях… я встала и забыла ее…

Вдруг она сделала большой прыжок.

Поздно! Секундой раньше Эстрейхер, предупреждая ее, сам прыгнул к двери и остановился, держа в руках два револьвера.

Ни Доротея, ни Эстрейхер не промолвили ни одного слова. Но и без слов молодые люди поняли, что убийца самозваного маркиза перед ними. Под угрозой револьверов они инстинктивно подались назад, но, быстро оправившись, готовые к отпору устремились вперед.

Доротея выскочила им наперерез и стала между ними и Эстрейхером, уверенная, что он не посмеет спустить курок.

Продолжая в правой руке держать револьвер наготове, Эстрейхер левой ощупывал дверь.

— Пустите же нас, мадемуазель! — вне себя закричал Вебстер.

— Одно ваше движение, и он меня убьет. Стойте спокойно.

Эстрейхер нашел дверь, пригнулся, скользнул наружу и захлопнул ее за собой.

Как сорвавшиеся с цепи собаки, бросились молодые люди к двери. Ткнули, нажали…

Нет, тяжелая дверь крепко была заперта хитрым механизмом маркиза Богреваль. Открыть ее можно лишь с той стороны, наступив на три камня верхней ступеньки.

Глава 15. Похищение Монфокона

Дверь поддалась только тогда, когда Вебстер и Эррингтон стали бить по ней досками, которыми было заколочено окно. После нескольких ударов где-то что-то щелкнуло в хитром двухсотлетнем механизме, и дверь открылась. Трое молодых иностранцев бросились вниз по лестнице. Доротея кричала им вслед: