Поцелуй теней - Гамильтон Лорел Кей

– Так и было, – кивнул он.

– Можно мне проверить твою ауру?

Он улыбнулся мне через плечо. Шрамы на его спине сморщились, образуя контуры.

– Аура – это нью-эйджевский термин. Фейри его не употребляют.

– Ладно, личную силу, – сказала я, не сводя глаз с его спины. Рубашку я задрала ему на плечи. – Ты был связан, когда он это сделал?

– Да, а что?

– Не можешь сложить руки так же, как они были связаны?

Он вдохнул, будто собираясь спросить зачем, но потом просто поднял руки над головой и распластался по двери. Руки он поднял как можно выше, чуть расставив в стороны в виде буквы Y.

Рубашка свалилась, и мне пришлось снова ее задрать. Но я нашла, что искала. Ожоги в виде ладоней сложились в картину.

Это было изображение дракона или, точнее, верма, длинного и змееподобного. Несколько восточного облика, потому что сложен из ладоней, но определенно это был дракон. Однако ожоги складывались в картину, только когда Джереми стоял в той позе, в которой его пытали. Когда он опустит руки, шрамы разъедутся и превратятся просто в шрамы.

– Можешь опустить руки, – сказала я.

Он так и сделал, повернувшись лицом ко мне, и начал заправлять рубашку в штаны.

– У тебя мрачный вид. Ты увидела в ожогах что-то, чего никто другой не видел?

– Погоди заправлять рубашку, Джереми. Мне надо наложить защиту на твою спину.

– Что ты увидела, Мерри?

Он перестал возиться с рубашкой, но заправленное обратно не вытащил.

Я покачала головой. Джереми носил эти шрамы веками и не знал, что тот сидхе сыграл в игру с его кожей. Это показывало такое презрение к жертве, такую черствость, что трудно было охватить разумом. Конечно, это могло быть очень практично – жестокость не без цели, как и было. Тот сидхе, кто бы он ни был, мог наложить на ожоги заклятие. Он вполне может тогда вызвать дракона из тела Джереми или превратить Джереми в дракона. Может быть, и нет, но береженого бог бережет.

– Дай мне защитить твою спину, а потом пошли в фургон.

– А время у нас есть?

– Конечно. Отведи рубашку, чтобы открыть ожоги.

Он поглядел так, будто не верит мне, но когда я повернула его лицом к двери, он не стал спорить и отвел шелк рубашки в сторону, позволяя мне работать.

Я пролила силу себе в руки, будто что-то теплое взяла в ладони. Потом медленно открыла руки, ладонями к голой спине Джереми. Почти приложила руки к его коже. Дрожащее тепло стало гладить ему спину, и Джереми поежился от его прикосновения.

– Какие ты руны используешь? – спросил он с едва заметным придыханием.

– Никаких.

Я разливала тепло поперек его шрамов, вниз по спине.

Он стал поворачиваться.

– Не двигайся!

– Что значит – никакие, Мерри? Что еще можно использовать?

Мне пришлось встать на колени, чтобы сила наверняка покрыла каждый шрам. Когда я уверилась, что все закрыто, я запечатала все, визуализуя силу как слой желтого света над кожей. Запечатала края этого света, прилепляя его к коже как щит.

Джереми дышал коротко и шумно.

– Что ты используешь, Мерри?

– Магию, – ответила я, вставая.

– Могу я опустить рубашку?

– Да.

Серый шелк скользнул на место, и защита была у меня перед глазами такой плотной, что на миг показалось: материя должна об нее запнуться, но так не случилось. Шелк прикрыл спину, будто я ничего с ней не делала. Но я не сомневалась, что свою работу сделала отлично.

Он начал заправлять рубашку, еще не повернувшись ко мне.

– Ты использовала для этого свою личную магию?

– Да.

– А почему без рун? Они помогают усилить магию.

– Многие руны на самом деле – символы древних давно забытых божеств или созданий. Почем знать? Я могла случайно вызвать именно того сидхе, который это сделал. Нельзя было рисковать.

Он натянул пиджак, поправил галстук.

– Теперь скажи мне, что тебя так испугало в шрамах у меня на спине?

– По дороге, – ответила я, открывая дверь.

Я вышла в холл, пока он не успел возразить. Слишком много мы потратили времени, но не защитить его спину было бы слишком беспечно, чтобы даже выразить это словами.

Каблуки наших туфель застучали по ступенькам.

– Мерри, что там было?

– Дракон. Точнее, верм, потому что безногий.

– Ты это увидела в шрамах?

Он раньше меня подошел к двери и держал ее открытой по старой привычке. Я вытащила из-за спины пистолет и щелкнула предохранителем.

– Я думал, что Воинство за много миль, – сказал Джереми.

– Одиночный сидхе мог бы от меня скрыться. – Руку с пистолетом я опустила вдоль тела, чтобы его не сразу было заметно. – Меня не увезут домой, Джереми. Чего бы мне это ни стоило.

Я вышла в калифорнийскую ночь раньше, чем он успел что-нибудь сказать. Многие фейри, особенно сидхе, считают современное оружие нечестным. Нет писанного закона против использования огнестрельного оружия, но это считается дурным тоном, если только ты не в элитной страже королевы или принца. Им полагается носить пистолеты при охране особ королевской крови. Ладно я – особа королевской крови, крошечная затерянная особа королевской крови, но все равно королевской крови, нравится это им всем или нет. Стражи для защиты у меня нет, так что я сама себя охраняю. Любой ценой.

Ночь здесь никогда не бывает по-настоящему темной – слишком много электрического света, слишком много народа. Я эту полутьму исследовала, разыскивая одинокую фигуру. Искала глазами, энергией, расширяя ее тугим кругом, пока мы торопились к ждущему фургону. Были люди в других домах – я ощущала их движения, вибрации. На одной крыше недовольно зашевелилась вереница чаек в полусне, ощутив прикосновение моей энергии. На берегу веселилась компания. Я ощутила, как вздымается энергия, возбуждение, страх, но обычный страх. Стоит мне с ним считаться или не стоит, безопасно ли это? Ничего другого я не обнаружила, если не считать шевелящуюся энергию моря, которая всегда есть у берега. Она как белый шум, то, чего не замечаешь, но она есть. Где-то там, в клубах ее, Роан. Я надеялась, что ему сейчас хорошо. И знала, что мне – нет.

Дверь фургона отошла назад, и я увидела Утера, сжавшегося в полумраке. Он протянул мне руку, и я дала ему левую. Моя рука утонула в его ладони, он втянул меня в фургон и закрыл за мной дверцу.

Ринго обернулся ко мне с водительского места. Он едва умещался там – все эти мышцы, эти нечеловечески длинные руки, эта грудная клетка, втиснутая в сиденье, рассчитанное на человека Он улыбнулся, показав полную пасть острейших зубов, которые разве что у волка увидишь. Лицо у него было слегка удлиненное, чтобы можно было разместить эти зубы, и потому это лицо, в остальном человеческое, казалось диспропорциональным. Когда-то давным-давно Ринго был полностью человеком и членом банды. Случилось так, что группа приезжих сидхе Благого Двора заблудилась в глубоких и темных джунглях Лос-Анджелеса. Их нашли парни из банды. Взаимодействие культур в лучшем виде. Сидхе проигрывали драку. Кто знает, как это случилось? Может быть, они были слишком надменны, чтобы драться с шайкой городских подростков. Или эти подростки были куда как злее, чем ожидали царственные гости. В общем, им пришлось плохо. Но у одного из членов банды возникла светлая мысль, и он перешел на сторону противника на условии, что ему будет гарантировано исполнение желания.

Сидхе согласились, и Ринго перестрелял своих товарищей по банде. А желание у него было – стать фейри. Сидхе дали ему слово выполнить желание, и взять свое слово назад они не могли. Чтобы чистокровного человека превратить в фейри, нужно влить в него дикую силу, чистую магию, и воля или желание человека выбирает, что это будет за магия. Ринго было лет тринадцать-пятнадцать, когда это произошло. Наверное, он хотел выглядеть свирепо, страшно, самым крутым гадом в околотке, и магия дала ему то, что он хотел. По людским меркам он стал монстром. По меркам сидхе – тоже. По меркам фейри – обычным членом банды.

Не знаю, почему он бросил банду. Может быть, она на него ополчилась. Может быть, он сам поумнел. Когда мы встретились, он уже много лет был добропорядочным гражданином, женился на возлюбленной своего детства и завел троих детей. Он специализировался на работе телохранителя и был нарасхват у знаменитостей, желавших, чтобы рядом с ними был такой экзотический телохранитель. Легкая работа без настоящей опасности – только и дела, что светиться рядом со звездой. Неплохо для парнишки, у которого мать была пятнадцатилетней наркоманкой, отец неизвестен. Ринго держит у себя на столе мамину фотокарточку. Там ей тринадцать, живые глаза, аккуратная прическа, миловидное лицо, весь мир впереди. В следующем году она села на иглу. Умерла она в семнадцать от передоза. Ни в офисе, ни дома у Ринго нет фотографий матери после тринадцати лет. Как будто для Ринго все, что было потом, – не взаправду, не с его матерью было.