Золотой эшелон - Виктор Суворов

И вот он стоит теперь на персидских коврах в сафьяновых сапогах с булавой атаманской и половодье тачанок вокруг. При нехватке бензина, самое мудрое решение — вернуться к конным повозкам, к легкости птичьей. Четверка коней да пулемет. Маневр да огневая мощь. И во главе всей этой степной резвости друг его по имени Богдан Савела. Жаль, что совпадение такое. Лучше бы Зуброву попасть к людоедам племени тум-букту, с теми хоть перед смертью потолковать можно, а через Савелу не пройдешь. Не любит Савела коммунистов и не пропустит их. И Зубров коммунистов не любит, но не имеет права ни с того ни с сего степному волку их отдавать. С Савелой не договоришься, это Зубров знал — не согнешь его и не купишь, и потому тут и кончится путь Золотого эшелона. Тут весь батальон Зубров и положит и сам ляжет, защищая жизнь коммунистов, которые ему ничего никогда хорошего не сделали, как и всей его стране. Бесчестно это — людьми расплачиваться. Чем он тогда их лучше?

Открыл Зубров дверь, выскочил перед ним первый взвод, выстроился, взял на караул, а весь батальон спецназа крыши эшелона облепил, как мартышки банановую ветвь. Ступил Зубров на ковры, по взгляду видит, что узнал его степной властелин, но виду не подал. Поклонился Зубров атаману Савеле, обнял его Савела и облобызались они троекратно. И, увидев это, ударили музыканты в бубны да литавры, понес степной ветер по дальним сухим балкам глухой ритм плясового перебора. Звонче да веселей стук барабанный. Хряснул, не выдержав, шапку оземь пулеметчик и пустился в пляс, а запевалы, поддев друг друга локтями, взвопили плясовую, поддали звуку пулеметчики на тачанках, разом включив «сони» да «грюндики», и пошла в пляс вся рать, а за ней и батальон спецназа. А батько Савела ведет Зуброва на прайват дискашн.

Сели. Коньяку выпили. Для начала, как в дипломатии принято, поговорили о погоде и о затмении Луны, на будущий год предсказанном. А потом взял батько Савела Зуброва за ворот и поинтересовался, понимает ли Зубров, что тут конец его пути пришел. Слегка остыл, удостоверившись, что Зубров это понимает.

— Слушай, — говорит Савела. — Ты мне друг, и я тебе помогу. Решение есть. Выведи всех коммунистов (вся Украина знает, что ты их в поезде везешь) и сам поруби их саблей (саблю я тебе дам): нам хорошо, и тебе радость душевная. А после того поезжай на все четыре стороны, я тебе дорогу построю хоть до самого Ростова.

— Нет, — говорит Зубров.

А несгибаемый пахан не теряет оптимизма приемлемый компромисс найти:

— Ах, Зубров, Зубров. Ты коммунистов не хочешь убивать, да я перестану их убивать, так что ж о нас люди подумают! Да какие же мы после того интеллигенты?

— Нет, — говорит Зубров. — Убей, батько, меня, а уж потом любого из моего эшелона, кто приглянется.

— Нет, друг мой, ты меня тоже за вампира не держи и на штаны мои не поглядывай. Не я такое придумал. Даже президенты в Америке общественное мнение учитывают и одеваются в соответствии со вкусом большинства. Так вот, ты мне друг, и я тебя спасу. Коммунистов я не могу пропустить через свою территорию, мне этого толпа не простит, а кроме того, не простит и моя совесть. Но есть решения в любой ситуации. Давай вроде жребия бросим. Кому фортуна на колесе улыбнется, тот и пан. Черт с ней, с моей репутацией, ради тебя, Зубров, я ее и подмочить готов. Завтра возмещу: тут коммунистов по степям знаешь сколько рыщет. Готов жребий бросать?

— Готов.

— Ну, пошли к народу.

Появились они из шатра, и мигом бубны стихли, пляски замерли. Взобрались степные витязи на свои тачанки, а зубровские солдатики — на крыши своих вагонов. Поднял батько Савела бунчук атаманский и стихло все, замерло.

— Спецназ я всегда любил. — И гул одобрения подтвердил, что грозный атаман действительно всегда любил спецназ. — И охрану себе подбирал только из спецов бывших. — И опять гул подтвердил, что так оно и было. — И вот едет мимо целый батальон спецназа, да неужто я его не пропущу? — И удивилась толпа: а могут ли тут быть другие решения? Пропустить, да и только! А атаман свое войско за собой ведет силой логики: — Так не просто ж батальон спецназа едет, а ведет тот батальон друг моего детства Витя Зубров! Дай же я тебя, друже, расцелую.

Обнялись Савела с Зубровым, расцеловались. На тачанках сивоусые пулеметчики поотворачивались да взоры опустили, а бабы-молодухи заревели все разом.

— Та вот же злая судьба: приказали другу моему коммунистов до Москвы довезти. — При этих словах зашумела толпа, и шум сильно угрозой отдавал и полным неодобрением. — Так вот, мне, паны, задача: и коммунистов пропустить не могу, и друга не могу обидеть. Как же быть? — И озадачилась толпа: как же быть? Век думать будешь, так ничего ж и не придумаешь!

— Так вы ж думаете, что я на такую загадку отгадки не придумал? — И загорелись надеждой глаза. — Придумал! — Вздох облегчения пробежал, как ветер по степной траве.

— Так вот, есть у нас Ленечка. — При упоминании имени Ленечки хохот тряхнул тачанки, поприжимали кони уши, а хохот не утихал, мешая Савеле говорить. Поняла братия своего атамана замысел и хохотала, одобряя мудрость его. — Так вот, есть у нас Ленечка, и пусть они у себя там выберут. И пусть Ленечка встретится с тем, с ихним, на кулачки, значит. Правило старое: до первой смерти. Если убьют нашего Ленечку… — Тут хохот довел до слез многих, и ох как трудно было завершить атаману свою речь. Но нашел Савела силы в себе: — Так вот, если убьют нашего Ленечку, так и спорить не о чем: поезжайте себе. А уж если Ленечка победит, то езжайте себе, а коммунистов тут оставьте!

И вышел Ленечка, далеко за два метра, в наколках по самые уши, с железным зубом. А хохот уж и унять нельзя.

Оглядел Зубров Ленечку наколотого и условия принял. До первой смерти так до первой смерти. Есть и у нас в спецназе крупные типы.

— Салымон!

— Чего? — нарушая уставную формулу ответа, отозвался Салымон из первого вагона.

— Покажись! — тоже почему-то нарушил Зубров принятую уставом формулу.

Показался Салымон, и враз стихла толпа.

— Вот, Салымон, тебе объект атаки. Биться без лопат, без ножей, без антенн, без кнутов. Кулаками. Насмерть. Понял?

— Понял.

— Ну так бейся.

Вышел Салымон вперед. Осмотрел противника. Солиден. А Ленечка-противник долго не ждал. Развернулся и врубил Салымону прям между глаз кулаком. Врубил так, что слышен был хруст. И тут же врубил Ленечка Салымону в челюсть. И понеслось. Засвистела, заплясала толпа. И Золотой батальон засвистел: вот тебе и Салымон! Думали — богатырь, думали — непобедим. А Ленечка во вкус вошел, лупит Салымона, как хочет, тот только прикрывается. И уж в крови все Салымона лицо, в синяках. И хочется Зуброву крикнуть командно страшный клич: «Салымон, БЕЙ!» — и не помнит Зубров той магической формулы. А Ленечка вошел в заключительный этап убийства, пару раз ногой Салымона двинул и вдруг замолотил его такой серией ударов, от которой толпа в полный восторг пришла, и знала уж толпа наперед, что темп теперь с нарастанием пойдет. И пошел! И пошел! Все чаще и чаще Ленечка лупит. Знает, что нечего ему теперь бояться, и уж удары его не Салымону адресованы, но публике. Теперь Ленечке себя в лучшем свете показать. Теперь Ленечке эффект нужен…

А потом как-то все сразу оборвалось. Логика нарушилась. Впечатление такое неприятное, как в том кинозале, когда вдруг на самом интересном месте пленка порвалась, свет загорелся и вместо сказочного царства сидит зритель в оплеванном зале. Так и тут было. Стоит Салымон — морда избита до полной неузнаваемости. Если б не его рост, так и не узнаешь, Салымон это или какой там Кашкилдеев. Стоит Салымон-бедняга, морду свою побитую рукавом утирает. Горит морда огнем. Хоть бы кто догадался полотенце с холодной водой подать. А Ленечка лежит. Трепыхнулся разок, подтягивая левое колено к животу, и вроде как расслабился, выдохнув. Когда Салымон Ленечке двинул, никто не уловил. И Зубров не уловил. И потому интересуется:

— Ну что там, продолжать будем или хватит?

Наклонился над Ленечкой местный лекарь, нащупал на шее жилу и сообщил, что бой окончен победой Салымона. Полной победой.

Ничего не сказал батько Савела, только махнул рукою, чтоб, значит, баррикаду на пути эшелона убрали, и пошел в свой шатер не прощаясь. Молча и тачанки во все стороны покатили. Каждый к своему куреню поспешил, кашу варить, с глубоким неудовлетворением, мол, зрелища ждали, а зрелище отменилось.

А к Салымону Зинка бежит с полотенцем да с водой холодной. И ревет, и Салымона обнимает. Дуры бабы. Чего реветь-то? Жив человек, здоров, только морда вся избита, как яблоко печеное. Морда заживет. Так чего же реветь?

А Зубров — к последним вагонам, поздравить ответственных товарищей с чудесным спасением. Да решил им и Салымона, их спасителя, представить.

— Салымон!

— Я!

— Ну, кончай мыться, иди сюда.

Кончает Салымон умывание, бежит, на ходу заправляется. А у последних вагонов Зуброва уж поджидают ответственные товарищи.