По тонкому льду - Георгий Брянцев

Наши раздумья прервал стук в дверь. Вернулся Ремизов.

— Прошу извинить, вспомнил… — проговорил он, закрывая дверь.

"Слава богу, вспомнил о родинке", — подумал я.

— Вот что я вспомнил, — продолжал Ремизов. — Надо вам поговорить с Никодимом Семеновичем…

Я сдвинул брови. Что такое?

— С каким Никодимом Семеновичем? — спросил Дим-Димыч.

— Скрипач. Первая скрипка в нашем оркестре. Мне сдается, что он знает этого фигуристого человека. Ну, этого, пятого, как вы сказали. Он подзывал Никодима Семеновича к столу, угощал его. Они чокались и пили…

Стоп! Обозначился просвет. Молодец старик! Вновь вспыхнула искра надежды. Быть может, скрипач прольет свет на эту темную историю?

— Оркестр скоро соберется, — добавил Ремизов.

Мы решили спуститься в ресторан поужинать. Да кстати и приглядеться к первой скрипке.

В зале было негусто. Оркестр еще не играл, и на эстраде царила странная тишина.

Мы сели за столик Ремизова, и старик довольно быстро подал нам густую и перенасыщенную всякими пряностями мясную солянку. Надо было обладать исключительным мужеством, чтобы проглотить ее без остатка. Но в ожидании музыкантов пришлось чем-то занимать себя к приносить какие-то жертвы. Правда, местное вино, довольно приятное на вкус, несколько смягчило удар, нанесенный нашим желудкам сборной солянкой.

Наконец из узкой двери в задней стене на эстраду вышли дружной гурьбой музыканты и стали рассаживаться по своим местам.

Первую скрипку мы узнали сразу. Да и нельзя было ее не узнать: она была единственной.

Никодим Семенович, как назвал его Ремизов, этакий молодой хлюст с глазами навыкате, выбритый до синевы, был одет по последнему крику моды и владел своей профессией не так уж плохо. Выходной марш Дунаевского, исполненный первым, не причинил нам никаких неприятностей. Потом музыканты сыграли "Утомленное солнце нежно с морем прощалось", "Давай пожмем друг другу руки", "Рио-Риту", а когда сделали перерыв, мы попросили Ремизова пригласить к нашему столику Никодима Семеновича.

Он, видимо, привык к этому и, рассветившись профессиональной улыбкой, подошел к нам, как старый знакомый. Мы заказали дополнительно пива и повели деловой разговор.

Увы, нас ожидало разочарование. Блондин, устраивавший ужин десятого февраля, был хорошим знакомым Никодима Семеновича и жил в одном с нами городе, а в Орел попал наездом. Зовут блондина Борис Антонович Селихов. Он музыкант и педагог по профессии. Никодим Семенович лет пять назад учился под началом Селихова в Смоленске. Его адрес — улица Некрасова, дом семь, квартира шестнадцать. И все. И никакой родинки у Селихова нет и не было ранее.

Вспыхнувшая было искра погасла. Записав адрес Селихова, мы распрощались со скрипачом, уложили свое нехитрое барахлишко, рассчитались за номер и, окончательно расстроенные, спустились вниз. Громыхающий старомодный трамвай потащил нас на вокзал. Прощай, Орел! Здесь нам делать нечего.

В дороге, в который раз за день, мы вновь вернулись к уже не новой мысли. В самом деле, как же все-таки мог счет официанта, врученный Селихову, попасть в чемодан убитой?! Не по воле же духа святого! А что, если напутал Благовещенск? Что, если в самом деле у убийцы нет родинки? Мог же он, допустим, в Благовещенске прилепить себе, как поступают модницы, черную мушку? Вполне! Прилепил, а потом смыл. И ввел следствие в заблуждение. И ничего нет странного в том, что Селихов десятого числа давал банкет, а двенадцатого отправил на тот свет женщину.

Быть может, напрасно мы унываем. Еще, кажется, не все потеряно.

Утром, сойдя с поезда, мы направились, конечно, не в управление, а на улицу Некрасова.

На втором этаже оказалась квартира под номером шестнадцать.

Я вынул из заднего кармана брюк пистолет, снял его с предохранителя и положил в правый карман пальто. На всякий случай. Мало ли что бывает! Дим-Димыч последовал моему примеру.

Согнутым пальцем я настойчиво забарабанил в дверь.

Ее открыла миловидная девушка. На мой вопрос, могу ли я пройти к Борису Антоновичу Селихову, она доброжелательно ответила:

— Пройдите! Вот его дверь. Он, кажется, у себя. Еще рано.

Я взглянул на часы: да, действительно, рановато — семь минут девятого.

Я постучал в дверь. Послышались шаги, и она распахнулась. На пороге стоял мужчина лет сорока, немного ниже меня, блондин, конечно, с роскошной шевелюрой, хорошо сложенный и, странно, напоминавший мне кого-то. На нем были пижамные брюки и спортивная безрукавка. Но родинки не было.

— Вы ко мне? — сдержанно спросил он, оглядывая нас обоих.

— Если вы Селихов, то к вам, — проговорил я.

— Прошу! Простите за беспорядок. На несколько минут я оставлю вас одних. Приведу себя в божеский вид.

Я кивнул, и он вышел. Никакого беспорядка мы не заметили. Убранство комнаты говорило о том, что живет в ней человек с достатком и аккуратный. Свет утреннего солнца через два больших окна заполнял уютную комнату и делал ее еще более уютной. Глухую, самую большую стену занимали стеллажи, заполненные книгами. У другой стены между окнами стояло пианино, а на нем бронзовая Диана венской работы. Ореховую кровать покрывал клетчатый, приятной расцветки плед. Посреди комнаты расположился стол овальной формы, а с него почти до пола свисала тяжелая бархатная скатерть с крупным цветочным рисунком. На этажерке рядом с пианино возвышалась большая стопка нотных тетрадей. Стоячие часы старинной работы в углу комнаты мерно и мягко отстукивали секунды.

Неожиданная мысль встревожила меня. Позвольте, а где же хозяин? Неужели он сообразил, с кем имеет дело, и исчез? Вот это будет номер! Дим-Димыч хотел было уже шагнуть в коридор, но в это время дверь открылась с дружелюбным скрипом и вошел Селихов. На нем была отличная пиджачная пара из синего бостона, белая сорочка и галстук.

— Давайте познакомимся! — предложил я, решив приступить к делу.

— А мы уже знакомы, товарищ Трапезников, — улыбнулся Селихов и подал мне руку. — Я вас помню, а вот вы меня забыли.

Я смущенно рассматривал Селихова, хлопал глазами и призывал на помощь память.

— Мы встречались, — помог мне Селихов, — на совещаниях пропагандистов в райкоме партии.

Я хлопнул себя по лбу: "Правильно! Ну конечно же!"

— Вспомнил! — воскликнул я. — Вы, как мне помнится, работали…

— Работал и работаю, — подхватил Селихов, — заведующим учебной частью музыкальной школы. Садитесь, умоляю.

Я сел, попросил (с небольшим опозданием) прощение за столь ранний визит и заговорил на интересующую нас тему.

— Помогите нам разобраться в запутанной истории… Десятого февраля вы были в Орле?