Траектория жизни. Между вчера и завтра - Константин Феоктистов

А в остальном секретность документации нам, инженерам, была удобна тем, что не надо было самим заботиться о сохранности чертежей, схем и всем таком прочем — за этим следила целая служба безопасности. Полезное дело, хотя и весьма дорогостоящее. Дешевле было бы, конечно, приучить работников к аккуратности, не быть разгильдяями. Но поскольку служба уже существовала и работала, то почему бы ею не воспользоваться? Хотя если по существу, то ничего секретного в нашей работе не было и скрывать было нечего. Что же касается сохранения в секрете гениальных мыслей и идей от заокеанского или какого другого интересанта, то при том высоком темпе развития работ красть друг у друга идеи и технические решения было совершенно бессмысленно. Более того, если кто-то попытается жить за счет краденых секретов, он сам себя, свое предприятие, свое государство обречет на отставание: тот, кто пристраивается в хвост, в хвосте и плетется. Это мы наблюдали на протяжении десятилетий в авиации, да и в других областях техники.

Если же говорить о секретах, связанных в дальнейшем с профессиональной деятельностью космонавтов, то им вообще нечего было скрывать, разве что какие-нибудь дурацкие поручения военных начальников по каким-нибудь «военным» наблюдениям, да и то только для того, чтобы скрыть свою глупость.

У С.П. был «помощник», так сказать официально приставленный, потом их стало два, потом три: суперважная персона! Одним он позже даже поделился с Бушуевым. Практичный С.П. быстро превратил своих охранников и наблюдателей в лакеев: носили за ним его портфель (там же секреты государственного значения!), привозили продукты домой (тоже секретные?), вызывали машину, докладывали все нетайные и тайные новости о сотрудниках, о подслушанных спецслужбой разговорах. Одним словом, он превратил ведомственную службу КГБ в свою собственную. Наверняка они докладывали обо всем на Лубянку, но эти их доклады едва ли всерьез интересовали «большой» КГБ (есть наблюдение, и ладно), а вот местному владыке их информация могла быть очень полезна! И официальные сексоты стали служить ему. Доподлинно я, конечно, знать об этом не могу. Но могу суммировать постепенно накопившиеся вроде бы разрозненные факты.

Например, был такой случай. По-видимому, доброжелатели хотели как-то предупредить меня, чтобы я держал язык за зубами, но прямо сказать об этом они не отваживались, а может, и намекали, да я не понимал. Однажды поздним вечером разговариваю я с одним нашим инженером, и вдруг он прикладывает палец к губам и глазами показывает на подоконник. Мы замолчали. В возникшей тишине стали слышны какие-то необычные звуки, как будто кто-то продувает микрофон. Ничего себе! «И кому же они докладывают?!» — «Наверное, и С.П. тоже!» Мне и в голову не приходило, что мною интересуются. Надо проверить! Вскоре, тоже вечером, после окончания рабочего дня, я перед своими изумленными товарищами разразился гневной филиппикой по поводу разгильдяйства в одной смежной группе инженеров. Мои коллеги поглядывали на меня с недоумением. «Что это он перед нами разоряется?» Но проверка подтвердила опасения — дня через два (обнаружилось и время запаздывания!) С.П. устроил грандиозный разнос руководителю той самой группы, которую я «приложил». Конечно, мне было совестно перед хорошим человеком, пострадавшим из-за моих экспериментов (впрочем, элемент разгильдяйства там все же был). Но ничего страшного не произошло. Он так и не понял, за что его разругали: разнос и разнос. Этот парень и в дальнейшем пользовался доверием С.П. Больше я таких проверок, конечно, не устраивал жестокая и опасная вещь. Но к сведению принял: работаю под колпаком. Было, конечно, противно. Единственное, на чем отводил душу, — давал понять, что я знаю, что меня подслушивают. Когда во время телефонного разговора я замечал, что кто-то подключился, обычно пояснял своему собеседнику, что «эти» опять подслушивают, добавляя какое-нибудь крепкое словцо. Они терпели, не выдавать же себя. Впрочем, постепенно о подслушивании стало широко известно, и они начали срываться. Как-то раз во время подобного телефонного комментария подслушивающий не выдержал, включился в разговор и завопил: «Что вы себе позволяете?! Это наша работа!» Столкнувшись с подобными фактами, я понял, что и партком, и органы на уровне нашего предприятия фактически работают на С.П. Так же как на государственном уровне аппарат партии и КГБ служили генсеку. Ни партии, ни КГБ власть в стране не принадлежала. Они были только инструментами власти определенных фигур, и не больше. Какова власть, таков и инструмент. И нечего на них списывать все грехи.

Мне кажется, что многие сотрудники этих органов и аппаратов своей работы стыдились. И в какой-то степени ставили крест на собственной человеческой порядочности, попадая в эти ведомства. Может быть, поэтому их представители то и дело оказывались замешанными в каких-нибудь нечистоплотных делах. А может быть, просто происходил своего рода естественный отбор. Из трех таких «помощников» С.П. двое впоследствии оказались замешанными в уголовщине. Один, говорили, участвовал в махинациях с распределением квартир, другой оказался причастным к известному скандалу в АПН (уже после перехода от нас в эту организацию, созданную в свое время, как все считали, КГБ), связанному с присвоением гонораров за космические снимки, которые они получали от нашего КБ бесплатно. Или эти скандальные истории с кооперативами, банками, фирмами, созданными бывшими работниками КГБ.

Что же все-таки заставляло С.П. начинать каждый свой день на рассвете и заканчивать его глубокой ночью? И каждый такой день был наполнен неприятностями, неудачами, разными ЧП, необходимостью принимать неприятные и рискованные решения (и в какой-то части эти решения должны были оказаться и оказывались неправильными или неудачными), за которые рано или поздно придется отвечать, получать «арбузы» и разносы! И так изо дня в день — каторга! Что двигало С.П.? Что заставляло его блефовать, браться за все более и более безнадежные и фантастические проекты («потом разберемся!»), брать на себя ответственность за невыполнимые сроки («образуется!»)? Честолюбие? Да, конечно. Об этом я уже говорил. Но можно ли все объяснить только честолюбием? Что же еще? Нужда? Конечно, по началу была и нужда, и несбывшиеся надежды, и страдания. За плечами были и голодная юность, и Колыма, и шарашки. Но все это уже ушло в прошлое. Теперь он и академик, и лауреат, и так далее, и тому подобное. Что стимулирует людей на поступки, связанные с риском, напряжением? Тщеславие, власть, возможность получать дозволенные и недозволенные удовольствия, стремление быть в центре событий? О тщеславии уже тоже говорилось. Но, по-моему, не может тщеславие заставить человека загонять себя в каторжную жизнь.