Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 1 - Иван Бахтин

1943

РУЧЬЕВ БОРИС АЛЕКСАНДРОВИЧ

1913–1973

Родился 15 июня 1913 года в станице Еткульской Челябинской области в семье учителя.

В 1930 году приехал на Магнитострой, работал плотником, бетонщиком, журналистом в комсомольских газетах.

Заочно учился в Литературном институте имени А. М. Горького. Жил на Крайнем Севере и в Киргизии, работал забойщиком на золотых приисках, был фельдшером, счетным работником.

В 1957 году возвратился в Магнитогорск.

Первые стихи опубликовал в 1928 году в газете «Красный Курган». Первая книга стихов «Вторая Родина» вышла в 1933 году в Свердловске; в том же году переиздана в Москве.

Вторая книга стихов «Лирика» вышла в 1958 году. Затем вышли книги «Красное солнышко» (1960), «Проводы Валентины» (1960), «Прощанье с юностью» (1961), «Стихи и поэмы» (1963), «Любава» (1963), «Магнит-гора» (1965), «Красное солнышко» (1968), «Избранное» (1969) и другие.

За книги «Красное солнышко», «Проводы Валентины» и поэму «Любава» в 1967 году присуждена Государственная премия РСФСР имени А. М. Горького. Награжден двумя орденами Трудового Красного Знамени.

ПЕСНЯ О БРЕЗЕНТОВОЙ ПАЛАТКЕ

Мы жили в палаткес зеленым оконцем,промытой дождями,просушенной солнцем,

да жгли у дверейзолотые кострына рыжих каменьяхМагнитной горы.

Мы жили в палатке,как ветер, походной,постели пустелина белом восходе,

буры рокоталидо звездной порыв нетронутых рудахМагнитной горы.

А мы приходили,смеялись и жили.И холод студил намгорячие жилы.

Без пляски в морозотогреться невмочь,мы жар нагонялив походную ночь.

А наш гармонистподыграл для подмоги,когда бы не стылии руки и ноги;

озяб гармонисти не может помочь,озябла двухрядкав походную ночь.

Потом без гудкапри свинцовом рассветемы шли на постыпод неистовый ветер

большимнапряженьемветра превозмочьупрямей брезентав походную ночь.

А мы накалялисьработой досыта,ворочая скалыогнем динамита.

И снова смеялись —от встречи не прочьс холоднойпалаткойв походную ночь.

Под зимним брезентомв студеных постеляхмы жили и стылидружили и пели,

чтоб нам подыматьзолотые кострынетронутой славыМагнитной горы.

Чтоб в зареве плавоксгорели и сгасли,как гаснут степныеказацкие сказки,—

метельный разгон,ураганный надрывстремительных ветровМагнитной горы.

Чтоб громкийна верстыи теплый на ощупь,как солнце, желанныйв походные ночи,

на тысячи створококошки раскрылневиданный городМагнитной горы.

Мы жили да зналии радость и горе,забрав, будто крепость,Магнитную гору…

За рудами суши,за синью морейкрасивая славагрохочет о ней.

Мы жили да пелио доле рабочейпоходною ночью,холодною ночью…

Каленая волябригады моейна гордую памятьосталась о ней.

Мы жили, плясалибез всякой двухрядкив холодной палатке,в походной палатке…

На сотни походов,на тысячи днейзаветная песняосталась о ней.

1932

ПРОВОДЫ ВАЛЕНТИНЫ

Вдоль березовой долины,под прикрытием зари,дует ветер с Украиныпаровозу в фонари.Дует ветер-западок,ковылинки валит с ног,а дежурный по вокзалуна разлуку бьет звонок.— Все, — скажу я, — Валентина!..— Чемоданы положу.— Ты, — скажу я, — Валентина,поцелуй меня! — скажу.Ты глаза закроешь вдруг,плащ свой выронишь из рук,ты увидишь, как далекоотчий город Кременчуг…Подойдешь к родному домуна гранитном на яру,поклонись ты голубомусоловьиному Днепру.От разлуки бед не ведай,каждый вечер над водойвишню спелую проведай,про зозулю песни пой.Привези ты мне в подароксок вишневый на губах,голубые шаровары,пару вышитых рубах.А еще, за ради жизни,привези ты мне живьемчерноглазых, темно-сизыхсоловьиху с соловьем.И поведай ты подругамв самый полдень на Днепре,как страдали мы по югуежегодно в декабре.Как ходили в поздних росахсо строительства вдвоем,вырезали на березахимя длинное твое.Как любовь свою справлялив перелете всех ветров,на холодных камнях спали,целовались у костров.В полуночный тихий часснились нам с тобой не разтрели песен соловьиных,соловьиный черный глаз…Так что ты, за ради жизни,привези-ка мне живьемчерноглазых, темно-сизыхсоловьиху с соловьем.Стану птицам в час восходовтихим свистом отвечать,сочиненья птицеводоввечерами изучать.Обнесу заречный садкругом крашеных оград,рассажу по тонким веткам,будто пьяных, соловьят.Сад завьется, заплетется,через тридцать пять годов —сколько листьев встрепенется,столько свистнет соловьев!Зоопарку — не отдам,на базаре — не продам,раздарю я птичьи стаипо окрестным городам.И засвищут, сна не зная,вплоть до утренней порысоловьихи — с Таганая,соловьи — с Магнит-горы.Стану старым и беззубым,буду бороду носить,буду в праздники по клубамречи так произносить:— Дорогие, вам известно,прославляя горный люд,на Урале повсеместносоловьи мои поют!Я растил их, между прочим,я взрастил их без числа,состоя всю жизнь рабочимогневого ремесла.На реке вознес плотину,город строил, сталь варил,украинку Валентинудо скончания любил.Потому, за ради жизни,привези ты мне живьемчерноглазых, темно-сизыхсоловьиху с соловьем.

1936

КРАСНОЕ СОЛНЫШКО

Всю неоглядную Россиюнаследуем, как отчин дом,мы — люди русские, простые,своим вскормленные трудом.В тайге, снегами занесенной,в горах с глубинною рудоймы называлихлеб казенныйсвоею собственной едой.У края родины, в безвестье,живя по-воински — в строю,мы признавалиделом честиработу черную свою.И, огрубев без женской ласки,приладив кайла к поясам,за жизнь не чувствуя опаски,шли по горам и по лесам,насквозь прокуренные дымом,костры бросая в полумгле,по этой страшной, нелюдимой,своей по паспорту земле.Шли —в скалах тропы пробивали,шли, молча падая в снегуна каждом горном перевале,на всем полярном берегу.В мороз работая до пота,с озноба мучась, как в огне,мы здесь узнали, чтоработаравна отвагою войне.Мы здесь горбом узнали ныне,как тяжеласвятая честьвпервыев северной пустынекостры походные развесть;за всю нужду, за все печали,за крепость стуж и вечный снегпускай проклясть ее вначале,чтоб полюбить на целый век;и по привычке, как героям,когда понадобится впредь,за все, что мына ней построим,в смертельной битве умереть.…А ты — вдали, за синим морем,грустя впервые на веку,не посчитай жестоким горемсвятую женскую тоску.Мои пути,костры,палатки,издалека увидя вблизь,узнай терпение солдатки,как наши матери звались,тоску достойно пересилив,разлуки гордо пережив,когдагодами по Россииотцы держали рубежи.

Когда бы мы, старея год от году,всю жизнь бок о бок прожили вдвоем,я, верно, мог бы лгать тебе в угодуо женском обаянии твоем.Тебя я знал бы в платьицах из ситца,в домашних туфлях,будничной,такой,что не тревожит, не зовет, не снится,привыкнув жить у сердца,под рукой.Я, верно, посчитал бы невозможным,что здесь,в краю глухих полярных зим,в распадках горных, в сумраке таежномты станешькрасным солнышком моим.До боли обмораживая руки,порой до слез тоскуя по огню,в сухих глазах, поблекших от разлуки,одну тебя годами я храню.И ты,совсем живая, близко-близко,все ласковей, все ярче, все живей,идешь ко мнес тревогой материнскойв изломе тонких девичьих бровей.Еще пурга во мгле заносит крышуи, как вчера, на небе зорьки нет,а я уже спросонок будто слышу:«Хороший мой. Проснись. Уже рассвет…»Ты шла со мнойпо горным перевалам,по льдинам рек, с привала на привал.Вела меня,когда я шел усталым,и грела грудь,когда я замерзал.А по ночам, жалея за усталость,склонясь над изголовьем, как сестра,одним дыханьем губ моих касаласьи сторожила сон мой до утра.Чтоб знала ты:в полярный холод лютый,в душе сбирая горсть последних сил,я без тебя —не прожил ни минуты,я без тебя —ни шагу не ступил.Пусть старый твой портретв снегах потерян,пусть не входить мне в комнатку твою,пусть ты другого любишь,я не верю,я никому тебя не отдаю.И пусть их,как назло, бушуют зимы —мне кажется, я все переживу,покуда ты в глазах неугасимаи так близка мнев снах и наяву.

По ходячей поговорке,в нашей жизни все не так:есть бумага — нет махорки,нет бумаги — есть табак.И однажды мне, бедняге,через дальние морядовелося без бумагиплыть на север, не куря.Путь далекий, сердцу тошно,на табак гляжу с тоской…И случились, как нарочно,ваши письма под рукой.Ваша память, ваше слово,ваша радость, ваша грусть —все, что я читал бы сноваи запомнил наизусть…Вот курю я дни и ночи,перед сном и после сна,докурившись, между прочим,до последнего письма.И взяла меня досада,будто, к горю моему,вы пришли и сели рядом,чуть заметная в дыму.Что бы смог я вам ответить,как в глаза бы глянуть смог?Так что спрятал я в кисетето, последнее письмо.Я хранил его годами,нес за пазухой впередчерез ветер, через пламя,через речки в ледоход.На работу брал с собою,от дождя его берег,клал под камушек в забое,клал под спички в коробок.Каждой ночью незаметноот воров его скрывал,будто кровный и заветныйсвой последний капитал.Будто чудом, в самом делене рассыпалось оно,в нем и строчки побледнели,точки выцвели давно.Всю далекую дорогушел я в сумраке лесном,сам старея понемногу,с вашим маленьким письмом.И минуткой, вновь тоскуя,вновь глядел спокойно я,как написано: «Целую»и подписано: «Т в о я…»

На рассвете, проходя к забою,выше гор гляжу я напролетв ту сторонку с дымкой голубою,где одна желанная живет.И, возможно, сам я не замечу,как всегда в минутку забытья,я скажу ей, словно бы навстречу:   — С добрым утром, зоренька моя!А когда промчится та минута,взгляд остудит вроде ветерка,легче мне бывает почему-толом пудовый, острая кирка.На ветру спокойно сняв рубахуи с лица не утирая пот,целый день я молча бью с размахувечный камень северных широт.Бью, да так, чтоб кровь кипела в теле,чтобы дни без памяти летели,чтобы ночи я, как пьяный, спал,чтобы всю разлуку, срок за сроком,на одном дыхании высокомтак и скоротать мне под запал.Так, чтобы за дымкой голубоюпо забоям шел я без дорог,чтобы всех забоев, взятых с бою,ни за что я сосчитать не мог.Чтобы люди взяли да спросили,подивясь терпенью моему:   — Как же так, всегда тебе по силевсе, что непосильно одному?Как же ты такие годы прожил,столько гор и речек пересек,на героев вовсе не похожий,очень не великий человек?..И тогда я в первый раз не скрою:не ученый тяжкому труду,думал я, что где-нибудь в забоеот разрыва сердца упаду.Видно, помогла мне в добром делета сторонка с дымкой голубойтем, что наделила с колыбеликрепкой костью, крепкой головой.Да еще, спасибо, с гор Уралапомогла мне женщина одна,та, что никогда сама не знала,до чего же сильная она.

По слухам,поднимаясь из берлогии не боясь с мороза околеть,почти всю зиму бродит по дорогестрадающий бессонницей медведь.Как будто бы туманными ночами,в железный холод, в жгучую пургу,проездом шофера его встречалина каменном застылом берегу.Мохнатой лапой обметая плечи,встав на дыбки,сквозь вьюгу напроломидет медведь совсем по-человечьи,весь запорошен снежным серебром…Пусть чудеса случаются на свете,но я ручаюсь все-таки в одном:в такую зиму кровные медведи —по доброй воле — спят спокойным сном.Любой из них и в мыслях не захочетспускаться с гор к речному рубежу.По должности своей —ночной обходчик,здесь только я дорогу обхожу.Большую шубу опоясав туже,похожий на медведя в полумгле,один я ночью мыкаюсь на стужепо заполярной, сказочной земле.И разве, полуночнику такому,мне может быть отказано судьбойкурить махорку,тосковать по дому,за тыщи верст беседовать с тобой,угадывать восходы по приметам,назло пурге сыграть вперегонки,сесть на снегуи видеть до рассветадалеких глаз родные огоньки?И все-таки не чувствовать обидыза дикий свой, смешной медвежий вид —при жизни мы, порой меняя виды,все так живем, как родина велит.Она пошлет то ласково, то строго,то в холод лютый, то в жестокий зной.Во все краябежит одна дорогахранимой нами родины одной.Она приучит к радостям и бедам,сама одежду выдаст по плечу,она прикажет — я живу медведем,она велит — я соколом взлечу.…И пусть тебе приснится в эту порупурга над белой северной рекой,по берегудорога вьется в гору,а вдоль по ней,освистанный пургой,мохнатой лапой обметая плечи,в мороз стараясь сердце отогреть,во весь свой ростидет по-человечьистрадающий бессонницей медведь.

В час вечерний, неурочный,отдохнув минутный срок,то на запад еду срочно,то обратно на восток.Продолжая нерушимовечный грузоперевоз,день и ночь идут машиныв лютый северный мороз.Числясь чем-то вроде грузав документах путевых,я сажусь в открытый кузов,возле спутников своих.Испытав за путь-дорогусилу разных скоростей,мы в дороге понемногупромерзаем до костей.Мы конца пути не знаем,свесив головы на грудь,встречный ветер проклинаем,вдаль боимся заглянуть.При случайной неудаче,голодая, не куря,мы, как дети, чуть не плачем,говорим, что едем зря.В думках горьких и напрасных,от мороза одурев,мы полжизни дать согласныза минутный обогрев…Вот и снова — в поздний вечер,за бортом не видя свет,тормошит меня за плечизамерзающий сосед:   — Слушай, малый, для артелисделай милость, погляди,не видать ли в самом делеогонечка впереди…Многих зорче и моложе,поднимаясь в свой черед,я, терпя озноб на коже,пять минут гляжу вперед.Губы стужа мне сковала,у ресниц края во льду,но с вершины перевалався дорога на виду,все подъемы, все прижимывозле скальных береговнелюдимы, недвижимы,без желанных огоньков…Не желая верить взгляду,непривычному ко тьме,я обратно в кузов сядус горькой правдой на уме.И спокойно лгу соседям,чтобы каждый слышать мог:   — Скоро мы, друзья, приедем,есть желанный огонек!..Сразу стужа станет легче,сиверок дохнет теплом,мы слегка расправим плечи,малость спины разогнем.Кто-то крякнет ради смеха,кто-то петь начнет баском…Можно снова долго ехатьв ожидании таком —два часа проехать кряду,принимая до концасердцем видимую правду,обогревшую сердца.

…В жизни,трудной, как дорога,к зимним рейсам не готов,я и сам страдаю многоот душевных холодов.Оттого, что сам не знаю,у какого же огнялюбушка моя роднаядожидается меня.Год за годом в рейсе дальнем,так и рвусь я сердцем к ней,согреваясь ожиданьемнеминуемых огней.Пусть мне всюду шепчут люди:   — Не гляди, земляк, вперед,там — никто тебя не любит,там — никто тебя не ждет…Ни за что не веря взгляду,ослепленному во тьме,я спокойно в кузов сяду,сам себе твердя в уме:«Потеплей прижмись к соседям,не беда, что путь далек,скоро, друг, и мы приедем,есть далекий огонек!»

Под полярным,вечно хмурым небомщи едим с казенным черным хлебом,черный чай от черной грусти пьем,шубы нараспашку — ходим в стужи,о далеких женщинах не тужим,будто нам везде родимый дом.Будто для кручины нет причины,а в любовь не верим мы давно,потому что этомы, мужчины,а у нас уж так заведено:горе и нужду, жару и вьюгу —все терпя без жалоб, как в бою,нипочем не выдавать друг другуболь свою, кручинушку свою.Если ж часомвспомним самых милых,спать не в силахи молчать не в силах,будто спиртом память оглуша,вслух назло смеемся и злословимнад лукавым, слабымтем сословьем,крепость чья не стоит ни гроша.Будто мы и знать не знали сродугуб невинных, непритворных глази, собравшись в ночь ли, в непогоду,громко вспоминали без прикрас,как, бывало,разорвав на частимужних писем белые листки,чьи-то женки, покоряясь страсти,в юности бросались к нам с тоски.Как они дышали в эти ночивсе слышней, все жарче, все короче,с самым тайным стоном на губах,с самой сладкой дрожью в жарком теле,как они в глаза глядеть не смелив ту минуту — зрячие впотьмах.И каким бы злым, постыдным словоммы тебя ни заклеймили снова,как бы ревность сердце нам ни жгла —вся,до тайных родинок знакома,в душах наших всюду, словно дома,ты, как солнце,женщина,жила.Нипочем тебе во мгле таежнойнаш мужской недобрый наговор.Все равно,чем дальше, тем дорожеты, как солнце за горбами гор.Ты, как солнце, ярче станешь рядом,и навек из нас ослепнет тот,кто, тебе не веря,жадным взглядомна тебе хоть пятнышко найдет…Мы тебя в походных снах ласкаем,на вершинах скальных высекаемвсе твои простые имена,и в огне горим, и в холод стынемпо горам, по рекам, по пустыням,горе пьем горстями допьяна,чтобы нам убитьсяиль пробитьсяк той, по ком душа, как жар, топится,к той, что сказкой стала…Потомуне суди нас чистым сердцем строго,царь-девица,лебедь-недотрога,в неприступном дальнем терему.

У завода — город, а меж ними — речка,а над речкой домик с рубленым крыльцом…Если затоскуешь, выйдешь на крылечко,сядешь на крылечке, к северу лицом.

Будто в доброй сказке, мы почти что                                                     рядом,сердцу все открыто настежь без ключа;ночи с перекликом, версты с переглядом,реки по колено, горы до плеча.

Будто все, как прежде, мы, как в песнеблизко,слышим в каждом вздохе каждый перебой,будто понапрасну ваши металлистыс интересом тайным ходят за тобой.

Будто между нами нет прохожим места,волосы седеют, а любовь жива.Будто ждешь, как девка,любишь, как невеста,терпишь, как солдатка,плачешь, как вдова.

Будто все в порядке — вот пройдут метели,вот меня уволят, сяду в самолет…Постучусь в окошко через две недели,может — через месяц, может — через год.

Может, и взаправду мне не возвратиться,может, вновь придется долгие годаобживать пустыни, сторожить границы,уходить в разведки, строить города.

Как назначишь сроки, если часа нету,если вдруг — работа, если вдруг — война,если я годами мыкаюсь по свету,если ты стареешь в домике одна.

Словом, от разлуки нет покамест средства,снова жди известий с зорьки дотемна,не жалей, что часто рвется возле сердцасамая тугая, звонкая струна.

Если станет больно — выйдешь на крылечкона далекий север ласковей взглянуть,где по горным кручам, по таежным речкамзаметает вьюга мой походный путь.

Так сбываются сказки в России…От великих трудов и утратты все крепче, смелее, красивей,будто в битвах бывалый солдат.

Пусть, в работе все жилы напружив,ты не помнишь досужего дня,растеряв ненаглядных подружек,задушевных друзей хороня.

Пусть, рискуя пропасть без дороги,ты врубался в чащобы тайги,сам лечил на привалах ожоги,сам кедровник варил от цинги.

Пусть в безвыходных вьюжных осадахты от голода падал и слепи до гроба запомнил, как сладоктвой — горбом заработанный — хлеб.

Пусть в поту от горняцкой наукиты не мог научиться беречьмолодые, горячие рукив вечных ранах и шрамах до плеч.

Пусть, хлебая студеную водув полых реках полярных пустынь,ты бросался в упор ледоходу,вместе с жизнью спасая мосты.

И ни разу в пожарах и вьюгахзаслужить ты упрека не мог,будто ты побежал от испуга,будто в горе друзьям не помог.

Пусть, хрипя, задыхаясь в метели,через вечный полярный морозты — в своем обмороженном теле —красным солнышком душу пронес.

Пусть ты запросто видывал ближевсе, что кажется страшным вдали,пусть ты вытерпел,выстрадал,выжили узнал, что в пределах земли

нет такого врага на примете,как бы ни был он крепок и смел,чтобы ты его прямо не встретили в бою его не одолел;

нет работы — суровой для тела,недоступной и тяжкой уму,чтобы ты ее с честью не сделал,удивившись себе самому;

и не может не быть, как бывало,милой женщины, верной такой,чтоб, как мать, над тобою вставалакак сестра твоя, шла за тобой.

1943–1956