Камни вместо сердец - К. Сэнсом

Джек внимательно посмотрел на меня:

– Как по-твоему, эти мелкие сволочи намеревались убить тебя?

– Мелкими их не назовешь. Впрочем, сомневаюсь. Скорее всего, они хотели меня напугать.

– Я по-прежнему думаю, что Майкла Кафхилла могли убить, – не отводя от меня своих карих глаз, Барак проговорил сосредоточенным тоном: – Тебе не следует ехать в Портсмут… Во всяком случае, одному.

– Согласен. Я решил поговорить с королевой и вчера вечером послал записку Уорнеру. Она найдет мне какого-нибудь сопровождающего, если решит, что ехать мне необходимо.

– Итак, ты все же поедешь, если она этого захочет.

– Я не могу позволить банде подмастерьев подумать, что они устрашили меня!

– Скоро появится мистрис Кафхилл. Ты сообщишь ей о том, что с тобой приключилось?

– Нет. Это лишь испугает ее, а это нам ни к чему. Я переговорю с ней, после чего схожу в Тампль и повидаюсь с братом Дириком. Вчера вечером я предупредил его запиской.

Барак хлопнул по своему ранцу:

– А у меня здесь показания Бротона.

– Хорошо. – Я посмотрел на него. – Но я должен еще кое-что сказать тебе. Вчера вечером меня посетил олдермен Карвер. И, увы, не с добрыми новостями.

Я пересказал помощнику свой разговор со вчерашним гостем.

– Вот дерьмо! – произнес тот свирепым тоном. – Тамми права, мне следовало общаться с Гудриком более осторожно.

– Но что, если поближе к вечеру я зайду к тебе и мы втроем обсудим положение дел?

– Я не могу позволить Тамми оставить Лондон, чтобы скитаться по раскисшим дорогам, – твердым тоном произнес Джек. – Я и так до безумия испугался, когда она позавчера потеряла сознание.

– Понимаю. Но мы должны найти какой-то выход. И найдем, я обещаю. А теперь позволь мне просмотреть показания преподобного Бротона.

Барак достал из папки и передал мне бумагу, написанную его неровным почерком и подписанную викарием. Пока я читал, он хмуро смотрел на меня. Бротон повторил то, что рассказал нам о семействе Кертисов, смерти родителей и скорой опеке Николаса Хоббея, его собственных и Майкла заботах о Хью и Эмме и враждебном отношении к ним обоим Хоббея. Я поднял глаза на помощника.

– Как я вижу, ничего нового?

– Да. Он говорит, что больше ничего не помнит. Я спросил его, не могут ли знать какие-нибудь подробности соседи Кертисов, однако он усомнился в этом. Семейство, по его словам, держалось замкнуто, как и подобает благочестивым людям.

На окно легла мимолетная тень, и я поглядел наружу: мимо прошла Бесс Кафхилл. Лицо ее оставалось бледным под лучами солнца – белее пергамента, белее собственного чепца. Она снова была в черном платье, хотя предписанное время траура уже закончилось.

– Сходи и встреть ее, – сказал я Джеку. – Скажи, что мне повредили шею при попытке ограбления. Но аккуратно. Последнее, что она хотела бы видеть, – это человека с посиневшей шеей.

Мой товарищ вышел из комнаты, a я снова туго затянул завязки рубашки, прежде чем взять со стола заготовку показаний, которые приготовил для Бесс. Барак ввел ее в комнату, и она села возле противоположного края моего стола. Посмотрев на мою шею, пожилая дама чуть поежилась и потупила взгляд, уставившись на собственные дрожащие пальцы. Но потом она снова посмотрела на меня, уже со спокойствием на лице.

– Спасибо, что вы пришли, Бесс. – Я постарался говорить как можно громче.

– Ради Майкла, сэр.

– Я подготовил ваши показания в соответствии с тем, что вы рассказали мне в Хэмптон-корте. Если разрешите, я зачитаю их. Мы можем внести любые необходимые исправления и посмотреть, можно ли что-либо добавить.

– Я готова, – негромко произнесла мистрис Кафхилл.

Мы вновь повторили рассказанную ею повесть. Бесс энергично закивала, когда я прочел о том, насколько близки были Майкл и оба ребенка, и бросила короткое и энергичное «да», услышав о попытках ее сына воспротивиться стремлению Хоббея немедленно взять в свои руки все дела семьи. После прочтения она уверенно кивнула:

– Именно так, сэр, такова моя повесть. Спасибо. Я никогда не сумела бы так хорошо сочетать слова.

Я улыбнулся:

– Меня этому учили, Бесс. Однако запомните, что все рассказанное вам Майклом является просто показанием с чужих слов. Таковые дозволены в случае, если речь идет о покойнике, но не обладают статусом показаний непосредственного свидетеля. И барристер мастера Хоббея может задавать вам вопросы по этому поводу.

– Понимаю, – сказала моя посетительница уверенным тоном. – А сам Николас Хоббей будет присутствовать?

– Этого я не знаю.

– Я готова встретиться с обоими лицом к лицу.

– Мы побеседовали с викарием Бротоном, оказавшим нам помощь. Он будет присутствовать на слушании в понедельник. Однако он может подтвердить только то, что они с Майклом пытались не допустить этой опеки. Но, может быть, я о чем-то забыл? Или вы способны еще кое-что рассказать о детях?

Бесс печально качнула головой:

– Только разные мелкие и незначительные эпизоды.

– Надо думать, они находились дома под женским присмотром до тех пор, пока не пришла пора учиться?

– Да. Джон и Рут Кертисы слишком затянули с началом учения своих детей. Майкл считал, что они слишком любили их и не хотели разделять.

– А вы сами встречались с Хью и Эммой?

– Да. Однажды сын привел их в гости ко мне, а я сама много раз посещала его в доме Кертисов и неоднократно видела их. Мастер и мистрис Кертис обращались со мной самым вежливым образом, как если бы я была благородной. Помню, как Хью и Эмма пришли в комнату Майкла, чтобы повидаться со мной. Они смеялись, потому что Хью где-то подхватил гнид, и его постригли наголо. Сестра осмеивала бритую макушку брата и называла его маленьким старичком. Я сказала Эмме: «Цыц, не надо издеваться над братом!», однако Хью рассмеялся и сказал, что раз уж он мужчина, у него хватит сил отшлепать нахальную сестрицу. А потом они с писком и визгом гонялись друг за другом по комнате.

Она сделала паузу и покачала головой:

– Как сейчас вижу их… волосы бедной девочки развеваются за ее спиной, а мы с Майклом радуемся их веселью.

– Мистрис, – аккуратно спросил я, – как, по-вашему, почему ваш сын, в конце концов, ушел из дома?

– Думаю, потому что… – неловко шевельнулись ее губы. – Одним словом, из-за меня. – Опустив голову, она тихо проговорила: – Кроме Майкла, у меня никого и ничего не было. Его отец умер, когда ребенку едва исполнилось три года, и я воспитывала его сама. В доме лорда и леди Латимер на Чартерхаус-сквер. Получилось так, что леди Латимер очень заинтересовалась моим сыном, который любил учиться так же, как и она сама, и потому поощряла его. Ей также известно, какой это был мягкосердечный мальчик. Слишком уж добрый, наверное…

– Ну, хорошо, – проговорил я, – посмотрим, удостоится ли его доброта награды на предстоящем в понедельник слушании. – Мы с Бараком переглянулись, прекрасно понимая, что если дело не будет закрыто, то лишь благодаря интересу в нем королевы, а не качеству показаний.

Чуть погодя я вновь оказался на Миддл-Темпл-лейн с ранцем за плечами. Я свернул налево к церкви Тамплиеров. Палата Дирика располагалась как раз напротив – в древнем здании из тяжелого камня. Клерк поведал мне, что барристер находится на третьем этаже, и я усталым шагом побрел вверх по широкой лестнице из дубовых досок. Шею дергало, поэтому на середине подъема мне пришлось передохнуть. Путь я продолжил, уже держась за перила. На лестничной площадке третьего этажа возле двери была прикреплена дощечка с именем Дирика, выведенным элегантным почерком. Постучав, я вошел.

Все конторы барристеров одинаковы. Столы, стеллажи, бумаги, клерки… У Дирика на столах повсюду громоздились связки бумаг, свидетельствуя о большой практике. Помощникам было оставлено два стола, однако занят был только один, за которым сидел невысокий молодой человек в коротком балахоне клерка. Узкая голова его сидела на длинной шее, из которой выступало крупное адамово яблоко, а за спутанными волосами поблескивали голубые глаза. В обращенном ко мне взгляде читались надменность и неодобрение.

– Я пришел, чтобы повидаться с братом Дириком, – отрывисто проговорил я. – Сержант Шардлейк.

Распахнулась внутренняя дверь, в которой показался Винсент Дирик, торопившийся мне навстречу с протянутой рукой. Высокий и стройный, атлетически сложенный и, к тому же, полный энергии, он показался мне почти ровесником. Его бледное лицо венчала медная, до плеч, шевелюра. Не будучи симпатичным, этот человек, тем не менее, производил впечатление. Улыбка его открывала полный набор зубов, однако зеленовато-карие глаза смотрели жестко и внимательно.

– Доброе утро, сержант Шардлейк, – поприветствовал он меня. – Мы с вами как будто бы уже встречались в суде? И, помнится, я два раза победил вас? – Я не забыл этот голос, глубокий, скрежещущий… голос образованного человека, и, тем не менее, отдававший лондонской улицей. Хороший голос для выступления в суде.