Пути сообщения - Ксения Буржская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А кто ж тебе будет кофе по утрам варить?» – спрашивала Милана с чемодана, когда уходила. «Нинка», – отвечал Данил.
Потом раздавил полторашку водки, танцевал под музыку, которую она ставила. Нинка, как правило, с музыкой угадывала.
Милана ушла от него в понедельник, а сейчас уже пятница. Все еще свербит немного и секса хочется, хотя пора бы привыкнуть. Данил полночи смотрел кино, закидывался снеками, спрашивал Нину, какую комедию посмотреть, а после выбирал детектив про убийства. Нина несколько раз пыталась уговорить его на документальный фильм про фауну саванны, но он глянул лишь смешной ролик про голых землекопов и то потому, что они не слишком прилично выглядели.
Сказал ей:
– Нина, отправь сообщение Лексу.
Она включила запись, а он спросил:
– Лекс, ты знаешь, как выглядит голый землекоп? Как длинный хуй с зубами! Прикинь, голые землекопы живут в норах. И ученые достали оборудование, чтобы заглянуть туда. И обнаружили, что среди голых землекопов есть иерархия: одни работают, другие осеменяют, самки выводят потомство, но есть категория землекопов, которые не делают ничего, а остальные подносят им еду. И вот зимой один из этих откормленных жирных землекопов затыкает дыру в норе от ветра жопой. Подходит хищник, цап за жопу – и съедает землекопа. Тогда следующий жирный землекоп идет затыкать жопой нору…
Отсмеявшись, Данил достал пиво из холодильника, и они с Ниной вместе досмотрели сериал про убийства – шестнадцать серий подряд. С Миланой, конечно, так бы не получилось.
– Хорошая ты, Нина, – сказал Данил.
– Хочешь, поговорим? – Она всегда так спрашивает: хочет он или не хочет.
А он хочет, но стесняется. Что ж теперь? Одно дело самому что-то спрашивать, другое – довериться. Так что он выдавливал из себя:
– Ну давай.
– Расскажи мне что-нибудь.
– Что?
Этот вопрос всегда ставил его в тупик. «Что-нибудь» – это что вообще? Как сказала бы Анаис, что конкретно?
– О чем ты сейчас думаешь, например?
Данил подумал, что это похоже на исповедь: как будто отец снова его притащил, как в детстве, в районную церковь и надо зайти в каморку и исповедаться. Он до сих пор не понимает, какой в этом смысл: заходишь, чего-то докладываешь стене в исповедальне, сквозь прорези с одной стороны падает солнечный свет, и в этих лучах метелью резвится пыль. Данил подставлял ладонь, смотрел, как пыль затихает. В «стену» он никогда не смотрел. Лишь мельком оглядывал очертания – святой отец или его сын? – оба они держали приход Госрелигии. И потом только в пол. Или на солнечные лучи, когда они были.
Он старался не врать, просто недоговаривал. Про Анаис, на которую он передернул, говорить не стал, но это уже позже, а про девочку из спортзала рассказывал. Ему было двенадцать, а девочка эта чуть старше, насколько он мог судить. Они с тренером бегали, а девчонки со своей спортивной теткой делали растяжку. И Данил с ужасом ждал конца занятий, глядя, как эта тетка ненормальная орет: «Растягивайся, растягивайся!» – и давит на спину девчонке, а у той ноги разъезжаются в разные стороны и слезы из глаз. «Шпагат – основа гимнастики!» – настаивала тетка, а Данил думал, что у девчонки там все порвалось. Что конкретно, он и не знал тогда, ну что-то, в общем, к чему ноги приделаны. Вечером он впервые молился не рэпом, а чтобы ноги у девчонки не отвалились. Но на следующем занятии все повторялось снова.
Отец Отец сказал, что Данил очень добрый и здорово, что молится не о себе, но, в принципе, сказал он, шпагат – это нормально и не страшно, так что не стоило ему переживать. Отец Сын (через неделю) просто сказал «это хорошо, не грех», и Данил как-то успокоился, но к шпагатам все равно испытывал неприязнь.
– Я думаю о том, что давно никому не рассказывал честно, о чем я думаю, – помолчав, признался Данил.
– Так расскажи мне.
Нинка любила спрашивать. Особенно сейчас. Данил знал, что рассказывать ей ничего нельзя, сразу доложит, но все равно отвечал. Она ему нравилась, да и не было у него никаких секретов.
Сапоги Георгия Ивановича
Георгий Иванович проснулся до будильника. Теперь это с ним каждое утро. Как будто времени оставалось мало и природа ему подкидывала. Он отбросил клетчатый плед, спустил ноги, нашарил тапки. Все это давалось теперь с усилием; он вспомнил, как раньше штангу тягал – с таким же внутренним сопротивлением. Георгий Иванович распахнул тяжелые занавески – пыль взметнулась вверх, неприятно щипала нос, в комнату ворвался яркий весенний свет. Глаза резануло.
– Кыш, кыш! – Георгий Иванович согнал рукой зазевавшихся на подоконнике голубей. – Опять обосрали все, гадины.
– Доброе утро, Георгий Иванович! – как прапорщик, заорала Нина, среагировав на свет. – Как спалось?
– Шикарно спалось, шикарно, тебе и не снилось, – бросил ей злобно Георгий Иванович, отмахиваясь, как от голубей, и пошел в ванную совершать свой ежедневный ритуал: зубы, полоскание горла, поиск чистых носков на батарее, затем – зарядка.
– Включаю вам свежие новости! – орала Нина из комнаты.
– Юродивая, – пробормотал Георгий Иванович с щеткой во рту. – Ей-богу.
После ванной и зарядки – кухня. Яичница, крепкий чай, бутерброд с сыром. В холодильнике полный порядок, вчера приходил робот-доставщик: сосиски, картошка, карбонад, даже печенье принес с вареньем в середине – «Курабье», как в детстве. Роботов-доставщиков Георгий Иванович любил, они были как собаки – хотелось потрепать по загривку. Все четыре их колеса смешно стучали по лестничной клетке, когда они выезжали из лифта. Георгий Иванович слышал, сразу же выходил к двери. Нинка, по обыкновению, рапортовала: «Ваш заказ прибыл!» – но он уже отпирал замок и кричал ей: «Без тебя знаю, дура». А она ему: «Не надо так говорить, Георгий Иванович. Мне это обидно». Обидно ей. Как это раздражало Георгия Ивановича, кто бы знал.
Но жаловаться было некому. Точнее, поначалу он жаловался: писал в разные инстанции, чтобы забрали. Приходил парень в штатском, беседовал, спрашивал, какие, собственно, у него претензии? А Георгий Иванович говорил: пугает она меня. И раздражает. Чужой человек в доме. А парень ему: «Она не человек». Ну тем более. Если не человек. В общем, ничем не закончилось.
Нинка осталась. Да и не могло быть иначе. Пришлось привыкать. Как к серьге этой в ухе привык папуасской, так и к голосу в доме. Сейчас он с ней даже свыкся как-то. Иногда было лень за ручкой идти и блокнотом, он
