Золотой камертон Чайковского - Юлия Владимировна Алейникова

И насчет Наумкина – надо бы прощупать, чем дышит этот господин, как обстоят дела с его компанией и финансами. Но этим я займусь сам. Артем, продолжай работать с музыкантами, Никита, разыщи всех недовольных Ившиным по списку Смоляковых, выясни, как живут, чем дышат.

Глава 9

Июнь 1982 года.

Дачный поселок под Ленинградом

Максим сидел у распахнутого в сад окна и бездумно вертел в руках камертон, любуясь золотыми бликующими гранями, щурясь от отраженных полированной безупречной поверхностью солнечных лучиков, наслаждаясь приятной тяжестью на ладони. Камертон действовал на него завораживающе. С тех пор, как он несколько дней назад разыскал на пыльной книжной полке продолговатую потертую бархатную коробочку с камертоном, что-то неуловимо изменилось в его жизни.

Максим не мог сказать, что именно, он даже не сразу это заметил, но в нем словно проснулась какая-то тонкая, чуткая струна и зазвучала, сперва тихо, едва слышно, как далекое замирающее эхо, потом увереннее и громче.

Теперь голос струны стал силен и звонок. Он был яснее и чище, чем все окружающие Максима звуки. Он наполнял его до краев, требуя выхода, толкая к действию. Это чувство было сродни тому, что в художественной литературе описывали как сладкую муку. С ней было невыносимо жить, но потерять это чувство, расстаться с ним было бы еще больнее и мучительнее.

Максим положил камертон в нагрудный карман и, крадучись, словно стесняясь своего порыва, подошел к старому, накрытому серым от пыли чехлом роялю.

Максим когда-то занимался музыкой, даже несколько классов музыкальной школы окончил по классу баяна, а потом увлекся спортом, забросил музыкалку. Было это очень давно, в детстве. А потому, подняв крышку старого расстроенного инструмента, Максим, смущенный своим порывом, просто легко коснулся пальцами нескольких клавиш. Звук получился чуть дребезжащий, жалкий, и Максим хотел было захлопнуть крышку. Но пальцы сами потянулись к клавишам, на этот раз изобразив простенькую коротенькую мелодию. Максим удивился и попробовал повторить, добавив к ней несколько нот.

Получилось забавно. Легко и воздушно. Словно из распахнутого окна долетел порыв душистого летнего ветра. Не жаркий и душный, а свежий, едва уловимый, по-июньски сиреневый.

Максим улыбнулся и снова повторил те же ноты, потом еще раз, интуитивно закончив музыкальную фразу. На белом потолке плясали тени трепещущей за окном листвы, а комнату наполнил едва уловимый запах пионов.

Пионы росли возле крыльца, на другой стороне дома. Мама обожала их, была рада, что от прежних хозяев осталось несколько кустов, и бережно ухаживала за ними. Максим был равнодушен к цветам, никогда не обращал на них особого внимания, но сейчас вдруг припомнил их нежные бело-розовые бутоны, пышные тяжелые цветы на тонких стеблях и аромат. Сладковатый, удивительный. Волшебный…

Пальцы снова коснулись клавиш, мелодия, родившаяся под его пальцами, удивительным образом смешалась с запахом пионов, наполнившим комнату.

– Максим, что это за мелодия? Это ты играешь? – удивленно воскликнула мама, заглянув в комнату. – Не знала, что ты умеешь.

– Я тоже.

– Что это было? Что-то знакомое… Очень приятная мелодия, но не могу вспомнить, где ее слышала.

– Я сам не знаю. Просто нажал пару клавиш, – смущенно пожал плечами Максим. Мамино вторжение показалось ему отчего-то неприятным. Легкий аромат пионов исчез, зато с кухни донесся запах жареного мяса, свежий зелени, еще какой-то снеди.

– Скоро будем обедать, – пообещала мама, заметив его гримасу и истолковав ее по-своему. – Только отца дождемся, он обещал на двухчасовой электричке приехать.

Мама вышла. Настроение улетучилось. Максим осторожно убрал в футляр камертон и, свесив ноги с подоконника, выпрыгнул в сад. Видеть никого не хотелось.

Сад купленной ими недавно дачи был невелик и запущен. Прежние хозяева в последние годы редко здесь появлялись, и некогда ухоженное семейное гнездо постепенно пришло в упадок. Родителям Максима дом достался со всей обстановкой, посудой и неплохой библиотекой. Как следует мама навела порядок только на кухне и в их с папой комнате, остальной дом пока по-прежнему был дик и запущен.

И Максиму нравился этот таинственный, неизведанный мир. Мир, в котором жили, любили, радовались, переживали, ссорились, мечтали таинственные незнакомцы, многих из которых уже нет в живых.

Первым делом он слазил на чердак и нашел там старый граммофон и пластинки. Теперь мама с папой частенько заводили его по вечерам. Еще он отыскал подшивки старых журналов: «Мурзилка», «Новый мир», «Наука и техника», «Мода», пачку старых открыток, даже не подписанных, очевидно, они составляли чью-то коллекцию. Их можно было бы сдать в букинистический магазин, наверняка кто-то заинтересуется. И еще множество всяких разностей, большая часть его находок тут же отправилась на свалку.

Затем Максим переместился в кабинет бывшего хозяина дачи, известного в прошлом, а ныне всеми позабытого композитора. Перебирая книги, он отыскал камертон и больше разбором и изучением доставшегося им добра не интересовался.

– Максим, папа приехал, иди обедать! – окликнула с крыльца мама, и Максим почувствовал проснувшийся в его молодом здоровом организме голод.

Романтические настроения его уже покинули. Максим отыскал в зарослях бузины и крапивы старый турник, расчистил вокруг него площадку и с удовольствием размялся.

– О, вижу, у нас спортсмены поселились! – бодро окликнул его из-за забора пожилой упитанный гражданин, возлежавший в гамаке с газетой в руках.

– Добрый день, – поздоровался, соскакивая, Максим. – Максим Дмитриев, мы ваши новые соседи.

– Наслышан, – поднимаясь с гамака, добродушно пробормотал сосед. – А я Павел Иванович Сидельников. Местный старожил, так сказать. Что ж, добро пожаловать. – Он протянул Максиму через забор руку. – Значит, продала Елизавета дачу? Что ж, они здесь почти уже и не появлялись, участок вон совсем зарос. А так и порядку больше, и веселее, заходите как-нибудь на чай, – пригласил сосед и вернулся в гамак к своей газете, очень обрадовав этим Максима, не любившего болтливых, навязчивых пенсионеров.

– Ну что, сын, как на работе дела, что новенького в отечественной кибернетике? – с аппетитом наворачивая свежие щи, поинтересовался отец.

– Ничего. А если и есть новенькое, то очень строго засекреченное, – важно ответил Максим.

– Ну тогда хоть про девушек расскажи, раз ты у нас весь такой засекреченный, – не отставал отец.

– Коля, ну что ты к нему пристал, будет он с тобой про девушек беседовать? – укоризненно заметила мама, с надеждой поглядывая на Максима.

Тема девушек была в семье, точнее, у мамы, болезненной. Пока Максим учился на физико-математическом факультете, она страшно боялась, что мальчик влюбится, еще хуже, женится, родятся дети, он забросит учебу, а дальше настанет конец света.

Но вроде бы обошлось. Приятели Максима влюблялись, страдали, снова влюблялись, женились, а Максим выступал на их свадьбах в качестве свидетеля. Ухаживал за подружками невест, заводил короткие необременительные романы с однокурсницами. Мама неодобрительно хмурилась, отвечая на их телефонные звонки.

А потом был долгожданный диплом. И мама словно по команде развернулась на сто восемьдесят градусов. Теперь, слыша в телефонной трубке девичий голос, она млела и таяла, с замиранием сердца прислушиваясь к разговорам сына.

Увы. Никаких намеков на скорую свадьбу не наблюдалось. Мама нервничала, переживала. Пыталась задавать бестактные вопросы. Затем перешла к самостоятельному поиску невест. Но Максим жестко пресек