Открыть ящик Скиннера - Лорин Слейтер

Когда «Таймс» начала писать не об убийстве, а напечатала серию статей о странном поведении видевших все людей, нация пришла в состояние морального кипения. В редакцию хлынули письма читателей. «Мне кажется, что долг газеты — узнать имена этих тридцати восьми и опубликовать список, — писал один из читателей. — Эти люди должны подвергнуться общественному осуждению, раз уж нет возможности привлечь их к ответственности за бездействие». Другая женщина, профессорская жена, писала: «Значение их молчания — и скрывающихся за ним трусости и безразличия — чрезвычайно. Если законы штата Нью-Йорк не предусматривают наказания за такое поведение, то, на наш взгляд, газета должна оказать давление на законодателей, чтобы законы были усовершенствованы. И поскольку эти люди не считают нужным признавать, что несут моральную ответственность, мы считали бы уместным, в качестве выражения порицания, опубликовать, желательно на первой странице, имена и адреса этих тридцати восьми свидетелей».

Джон Дарли из Нью-Йоркского университета и Бибб Латан из Колумбийского университета, как и многие другие жители Нью-Йорка, читали эти письма. Они, как и все, гадали, почему никто не пришел Кэтрин на помощь. Была ли это апатия или какие-то другие психологические механизмы? Дарли вспоминает общую озабоченность этой, казалось бы, преходящей новостью. Со всех сторон раздавались высказывания экспертов, выдвигавших различные гипотезы для объяснения того, почему свидетели вели себя так, как вели. Рене Клер Фокс из социологического отдела колледжа Барнарда утверждала, что поведение этих людей является следствием «аффекта отрицания»: другими словами, они были настолько потрясены, что это вызвало неспособность действовать и оцепенение. Ральф С. Бэнэй предположил, что винить следует телевидение: американцы, по его мнению, настолько привыкли к бесконечному потоку насилия на экране, что больше не могут отличить реальную жизнь от вымышленной. Тот же доктор Бэнэй предложил и пресловутое психоаналитическое объяснение того типа, который десятилетием позже развенчал своим экспериментом Розенхан. По словам Бэнэя, «они [свидетели] оглохли, были парализованы и загипнотизированы возбуждением. Зрелые люди, с хорошо сбалансированными личностями вели бы себя иначе». Карл Меннингер писал: «Общественная апатия сама по себе — проявление агрессивности».

Дарли и Латан не удовлетворились этими объяснениями, отчасти потому, что, как и Милграм, были экспериментаторами и социальными психологами, которые меньше верили во влияние личности, чем во влияние ситуации, отчасти потому, что объяснения противоречили интуитивному здравому смыслу. Как может обычный человек стоять и смотреть, когда молодую женщину насилуют и убивают, да еще если преступление тянется на протяжении получаса? Было бы так просто обратиться за помощью — просто поднять трубку и позвонить в полицию. Угрозы жизни или здоровью свидетелей не существовало. Никому не грозили неприятные юридические последствия: свидетели не оказались бы ни во что вовлечены. Некоторые из свидетелей наверняка имели детей, некоторые оказывали помощь другим в силу служебных обязанностей, так что этим людям сочувствие не могло быть совсем чуждо. Той ночью, когда была убита Китти Дженовезе, когда весна была готова потеснить мягкую зиму и почки уже набухли, действовал какой-то таинственный фактор.

Одни эксперименты начинаются с гипотезы, другие — всего лишь с вопроса. У Милграма, например, не было гипотезы о том, как будут реагировать его испытуемые: он просто хотел посмотреть, что получится. То же самое можно сказать о Розенхане, который знал, что какое-то событие произойдет, но не знал какое. Дарли и Латан в отличие от них исходили из обстоятельств преступления, откликов общественности и чувства, что что-то тут не сходится. Они могли думать о других подобных происшествиях: например, если в здании, где вы находитесь, звучит пожарная сирена, но на нее никто не обращает внимания, вы тоже можете решить, будто все в порядке; или если на улице падает человек, но никто не пытается ему помочь, вы тоже можете пройти мимо. Для двух психологов эти бытовые случайности могли содержать ключ к объяснению того, что на самом деле той весенней ночью происходило за окнами домов.

Поэтому Дарли и Латан стали планировать эксперимент. По очевидным причинам воспроизвести убийство они не могли, так что вместо него они инсценировали припадок. Они привлекли наивных студентов Нью-Йоркского университета к участию в исследовании, которое испытуемые считали изучением их адаптации к студенческой жизни в большом городе. Каждый студент сидел в отдельной комнате и в течение двух минут описывал в микрофон свои трудности. В других отдельных, но имевших звукозаписывающую аппаратуру комнатах будто бы находились другие студенты, а на самом деле через наушники передавались заранее записанные на пленку сообщения. Наивный испытуемый об этом не знал и верил, что там находятся реальные люди. Инструкция носила весьма специфический характер. Испытуемый должен был дожидаться очереди перечислить свои студенческие трудности, пока заранее записанные голоса описывали свои, и когда его очередь подходила, говорить в течение двух минут. Когда испытуемый не говорил, микрофон выключался, и он или она должны были слушать других, как при групповой психотерапии. Всего в изначальном эксперименте участвовали пятьдесят девять девушек и тринадцать юношей.

Первой пускалась запись заранее записанного голоса студента, предположительно больного эпилепсией. Он признавался «группе», что страдает припадками. Говорил он взволнованно и запинаясь и отмечал, что особенно тяжелые припадки случаются, когда он готовится к экзаменам. Голос «эпилептика» сообщал о том, что жить в Нью-Йорке трудно и трудно учиться в Нью-Йоркском университете. Затем этот голос стихал и раздавался другой. Наивный испытуемый, понятно, не знал, что это звучит магнитофонная запись, и думал, будто слышит живого участника исследования. Новый голос был энергичным и веселым. Потом подходила очередь самого испытуемого, потом раздавались другие бесплотные голоса и, наконец, случалось следующее: у «студента-эпилептика» начинался припадок. Наивный испытуемый, конечно, не мог этого видеть, поскольку находился в отдельной комнате; не мог он видеть и реакции своих предполагаемых соседей, хотя на самом деле единственным другим участником был магнитофон в смежной комнате. Наступала очередь «эпилептика» участвовать в «дискуссии». Актер, изображавший его, начинал говорить нормальным голосом, который постепенно становился все более неразборчивым, громким, настойчивым, пока, наконец, не достигал крещендо. «Я… э… а… мне кажется… я… я… мне нужна… а… а… не мог бы кто-нибудь… э… э… э… оказать мне… оказать мне помощь… э… э… мне действительно плохо… э… э… сейчас и я… э… э… если ктонибудь поможет… это было бы здорово… потому что у меня… э… э… при… припадок… э… э… м-мне нужна… по-по-помощь… кто-нибудь… [слышно, как «эпилептик» давится и задыхается] я-я-я умру… помогите… припадок…» Раздавался хрип, и наступала тишина.

Теперь единственный живой участник, который, конечно, думал, что он один из нескольких других живых испытуемых, мог бы в любой момент выйти из своей комнаты и обратиться к сидящему в холле экспериментатору за помощью. Перед тем как предоставить «группе» возможность обсуждения трудностей студенческой жизни, экспериментатор ради соблюдения секретности сообщал испытуемому, что ознакомится с высказываниями участников позднее, по магнитофонным записям. Впрочем, при этом он просил испытуемого следовать протоколу и говорить в свою очередь.

Дарли и Латан постарались создать экспериментальные условия, как можно точнее соответствующие обстоятельствам убийства Кэтрин Дженовезе. Тогда свидетели видели других свидетелей, но не могли общаться с ними, разделенные оконными стеклами. Во время эксперимента испытуемый мог слышать других «участников», но не мог увидеть их или связаться с ними, потому что находился в отдельной комнате и мог пользоваться только микрофоном, который включался лишь в тот момент, когда подходила очередь испытуемого говорить. Таким образом, когда случался «припадок», испытуемый знал, что другие могут это слышать, но также знал, что сам не может с ними ничего обсудить, потому что его микрофон выключен.

Поддельный припадок в эксперименте Дарли и Латана длился полных шесть минут, также по аналогии с убийством Дженовезе, которое представляло собой не единственный удар, а несколько. Студенты имели возможность подумать, а потом действовать. Результаты показали, что очень немногие (если быть точными, 31%) начинали действовать: это очень сходно с 32–35% испытуемых Милграма, проявившими неповиновение.