Парижский поцелуй - Барбара Картленд

— Нет, не сегодня, — быстро произнесла Шина. Ей противно было лгать дальше.

— Пусть не сегодня. — Он надел ей шлепанцы на уже согревшиеся ноги.

— Я должна идти спать, — сказала Шина.

— Но почему? — спросил он. — Вы не хотите спать, да и я ложусь спать намного позже.

— Позже? Почему? — ответила вопросом на вопрос Шина.

— Я работаю. Видите ли, днем я не могу распоряжаться своим временем. Либо я нужен послу, либо сопровождаю мадам Пелейо, либо должен консультировать секретарей; множество мелочей, требующих моего внимания, отнимают время. И только ночью, когда меня никто не отрывает, я могу работать.

— Вы, наверное, очень сильно устаете? — спросила Шина. — Когда же вы спите?

— Урывками, как многие политики. Но, в общем, я успеваю выспаться, ведь в этом доме все встают достаточно поздно.

— Я должна идти… — Она колебалась.

Люсьен покачал головой, стянул подушку со стула, положил ее на коврик и облокотился на нее.

Так странно было смотреть на него сверху вниз. Обычно он казался таким высоким, важным, недоступным. Но теперь, при свете камина, лежа у ее ног, он был обычным человеком, с которым можно запросто поговорить. Импульсивно, расхрабрившись от бренди, она попросила:

— Пожалуйста, расскажите мне о себе.

— Что вы хотите узнать? Мне тридцать два года, холост, весь в работе.

— Я первый раз встречаю такого человека.

— Интересно, это комплимент? — улыбнулся он. — У меня сложилось такое впечатление, что вы вообще мало кого встречали.

— Почему вы так думаете? — насторожилась Шина.

— Не знаю, — уклончиво ответил он. — Но вы попросили меня рассказать о себе, и я с удовольствием это сделаю. Я уже говорил вам, что моя мать — марипозанка. От нее я унаследовал обширные земельные владения. Но это целинные земли, и юс обладатели влачат жалкое существование. Они очень красивы, но нужно трудиться в поте лица, чтобы обработать их. Я хотел бы показать вам пампасы, где в траве множество цветов, а над ними летают птицы и бабочки, яркие, словно сказочные существа. Иногда можно увидеть вдалеке бегущих страусов и услышать глухое рычание пумы на склонах гор, вздымающихся высоко в небо.

— Как вы красиво рассказываете! — воскликнула Шина. — Почему же вы уехали оттуда? Как вы могли оставить все это?

— Я здесь, потому что защищаю интересы своего народа, своей страны, которой я принадлежу. Ведь мой отец — англичанин!

Шина улыбнулась на это.

— Впервые увидев вас, я подумала, что вы чистокровный англичанин, — сказала она. — Но затем поняла, что нет.

— Мой отец пытался меня сделать таким, — тоже улыбнулся Люсьен.

— Затем Харроу и Кембридж, но тщетно. Внешне я англичанин, но сердце мое принадлежит Марипозе.

— Расскажите мне о ней еще, — попросила Шина. Она слушала его как ребенок, которому рассказывают сказку.

Мансфильд говорил о старых зданиях и укреплениях, оставленных испанскими завоевателями, об Индейцах, которые являются последними носителями знании о древних ремеслах и старинных языческих обрядах, о гаучо с их отделанными серебром ремнями и седлами, их занятиях и обычаях.

Он говорил о фиестах под летним небом и фандаго[1]. Только истинный испанец может танцевать их, об особенном вкусе вина из местных сортов винограда и о матэ — чае, который жители Южной Америки пьют из тыквы.

— Как бы я хотела попасть туда! — воскликнула Шина, когда Люсьен замолчал.

Она не представляла, насколько восхитительно выглядела в этот момент, подавшись вперед и озаренная светом пламени. Ее губы приоткрылись, настолько его рассказ заворожил ее, а широко открытые глаза выражали восхищение.

— Возможно, когда-нибудь вы там побываете.

— Как бы это было замечательно! Но если посол и мадам Пелейо возвратятся на родину, им не потребуется английская гувернантка.

Говоря это, Шина понимала, что, когда Пелейо уедут, ее миссия в посольстве будет закончена. Как прислали ее в Париж странные друзья дяди Патрика, так и отошлют обратно, когда она выполнит задание или из-за того, что провалит его.

Но она не хотела покидать этот красочный мир, где минуты ужаса сменялись восхищением.

— Я должна идти наверх, — произнесла тихо Шина, но сама не двигалась.

— Как жалко, что в таком очаровательном халате вы оказались в пустой библиотеке. — Люсьен Мансфильд смотрел на нее не отрываясь.

— А вы думаете, что я ожидала встретить там вас? — наивно спросила Шина.

— Нет, конечно, — улыбнулся он.

Она опустила глаза и пододвинулась на край стула:

— Спасибо, что были так добры ко мне.

— Я — добр? А я счел себя эгоистом, — проговорил он грустно. — Я тоже иногда чувствую себя одиноким.

— Вы чувствуете себя одиноким? — удивилась Шина. — Это невозможно.

— Нет, правда. Днем я забочусь о других. Я не жалуюсь. Это моя работа. Но сегодня вечером вы позволили мне быть эгоистом. Я говорил о себе. А теперь ваша очередь.

— Я должна идти.

— Но это несправедливо. В беседе всегда принимают участие два человека.

— Что я могу рассказать? — спросила Шина. — Моя жизнь очень скучна, бедна событиями.

— Но все же есть в этом мире любимое вами место, ваш дом, например?

— Да, дом, где я провела детство.

Шина вспомнила маленький домик на утесах, волны, набегающие на морской берег. Что страшного в том, если она расскажет о своих детских воспоминаниях об Ирландии.

Шина не видела, каким выразительным было ее лицо, когда она говорила. Она рассказала, как утонули отец и мать и она несколько лет провела в домике на утесах со старой француженкой Мари, служанкой ее матери.

— Ирландия — удивительно зеленая, — рассказывала Шина. — Я ощущаю до сих пор особый запах после дождя, сильный и сладкий запах моря, слышу крики чаек, кружащих над утесами. Для вас самое чудесное место в мире — Марипоза, а для меня — Ирландия.

— Вы все еще называете это место Ирландией? — спросил Люсьен.

— Да, конечно! — вскричала Шина. — Я ненавижу название Эйре, и дядя Патрик всегда говорил… — Тут она остановилась. Ну почему, почему она опять проговорилась про дядю Патрика?

— Так что говорил дядя Патрик? — допытывался Люсьен.

— Это было так давно, я была ребенком. Он иногда приезжал к нам, и я хорошо помню его фразу: «Ирландцем я был, ирландцем и останусь, и мне плевать, как всякие политиканы называют мою родину».

Люсьен рассмеялся:

— Это звучит как «ирландцы, объединяйтесь». Сдается мне, что ваш дядя был из тех оригиналов, которые, приходя домой, говорят: «Что мне до правительства. Я сам себе голова».