Победитель, или В плену любви - Элизабет Чедвик

А затем положила гладкую белую руку на рукав Манди и сказала:

— Послушайте совета. Когда придет время, сами выберите себе спутника жизни. Не давайте родственникам или еще кому-то решать за вас.

Манди была удивлена и несколько даже смущена этой откровенностью. Но слова Элайн подтолкнули ее к взаимной откровенности, и она пробормотала:

— Моя мать сбежала от сговоренного брака. Она была дочерью знатного английского барона, который заставил ее обручиться с мужчиной на тридцать три года старше ее. Накануне венчания она сбежала с моим отцом…

Элайн подняла тщательно выщипанные брови:

— Вот как… А вы не пересказываете мне сказание некоего трубадура?

— Все именно так, — сказала Манди и всадила иглу в ткань, как кинжал в тело врага. — А теперь моя мать мертва, а отец убивает себя горем и тоскою…

Манди не хотела произносить этих слов, но они непроизвольно вырвались, как кровь из открытой раны. Подбородок девушки задрожал, глаза наполнились слезами. Стало невозможно шить, и пришлось выхватить платок из рукава.

Элайн отложила шитье и, обняв девушку за плечи, спросила:

— Давно она умерла?

— На Праздник Урожая, от родов… Накануне приезда в Лаву… Слишком поздно, теперь это ничего не дало… — И девушка залилась слезами, а Элайн утешала ее, поглаживая и покачивая. Сладкий душноватый запах розового масла вплывал в ноздри Манди, так не похожий на залах древесного дыма и лаванды, некогда исходивший от матери, но так давно девушку никто не утешал и не ласкал…

Наконец, Манди смогла выпрямиться и вытереть глаза, хотя все еще чувствовала, что веки горят и отяжелели, а по телу нет-нет, да и пробегали спазмы рыдания.

Элайн подала ей кубок приятного, пряного на вкус вина, заставила выпить несколько глоточков и сказала мягко:

— Я никогда не знала своей матери. Она умерла, когда я была еще в колыбели. За мной ухаживал целый отряд нянек, служанок и надсмотрщиц, пока отец не продал меня в замужество первому моему супругу… Да и Бертрану — тоже. Я очень сожалею о вашей печали; если бы я могла ее ослабить, то непременно…

— Вы так участливы и любезны, моя госпожа… — поблагодарила Манди, утирая нос. Несколько глотков ароматного вина помогли: тепло стало разливаться по жилам.

— Какие тут особые любезности, — чуть усмехнулась леди Элайн и вновь принялась за рукоделие. — Просто вы мне симпатичны, вот и все.

Пораженная, Манди глянула на блистательную госпожу, а та ответила ей легкой улыбкой.

— Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Женщинам тоже надо стараться добиваться желаемого, а не уповать на других. Со мной пытаются играть, но я стремлюсь обыграть и обыгрываю. — Она наклонилась, чтобы получше рассмотреть, как легли последние стежки, и затем вновь повернулась к Манди: — Со стороны видят привлекательную молодую женщину, обаятельную и гибкую от природы. Кокетливую, но в общепринятых рамках, добрую хозяйку, внимательную к каждому слову, будто сказано оно царственной персоной. Видят то, что я хочу, чтобы видели, но необязательно то, что есть на самом деле. Понимаешь?

Манди чуть наморщила лоб.

— Вы позволяете думать, что все с людьми происходит по их собственной воле, а делаете по-своему?

— Не всегда, — Элайн подняла пальчик, будто читая проповедь. — Нужно позволять им побеждать иногда. В мелочах, которые не имеют большого значения. А когда мужские желания очень уж сосредоточатся… в одном направлении, то по возможности не надо упираться. Наоборот, надо показать встречное желание…

— Но как же честь? — спросила Манди, ощущая решительный душевный протест. — Такая ложь унизительна.

Элайн рассмеялась, откровенно развлекаясь.

— Покажите мне честного и стойкого мужчину, у которого умственные способности поднимаются выше пояса, и я буду с ним обращаться так же благородно, как он со мной. — Она покачала указательным пальчиком. — Да проще отыскать иголку в стоге сена.

Тут она посмотрела на Манди и сказала мягче:

— Ладно, это я преувеличиваю. Я знаю одного такого… исключение из правила… Хотя он только становится мужчиной.

В это время за дверью раздались шаги и быстрый стук: Элайн открыла дверь; на пороге стоял Александр с бюваром под мышкой и приспособлениями для письма в небольшом мешочке.

— Ах, — сказала Элайн с ослепительной улыбкой, — вот и писец прибыл. Входите и располагайтесь.

Манди заметила, что Александр нашел время помыться и расчесать свои черные кудри. Гамбезон заменила его лучшая темно-зеленая шерстяная туника, перехваченная вызолоченным поясом, который ему подарил Джон Маршалл. В глазах цвета карамели светилось нетерпение. Как мотылек, летящий на пламя, он прошел к возвышению вслед за Элайн и, опустившись на одно колено, припал к изящной белой ручке.

Манди спрятала собственные, загрубевшие от работы руки под тканью рукоделия и со смесью негодования и восхищения стала наблюдать за Элайн, которая проводила практическую демонстрацию ранее сказанного. Осторожный, легкий флирт, никаких откровенностей; но сколь бархатист и нежен был голос, когда она похвалила ловкость, с которой Александр смешал чернила и очинил перо.

Александр чуть слышно откашлялся и что-то пробормотал, но Манди видела, как он польщен.

Элайн коротко взглянула на Манди — усваивает ли урок? — и начала расспрашивать, как сделан столь тонкий пергамент для письма. Польщенный Александр принялся объяснять, а Элайн слушала с безраздельным вниманием, кивала в нужных местах, а ее руки и лицо даже чуть приблизились к Александру.

Манди хотела было пнуть Александра, но затем она воздержалась. Что это даст? Только еще раз подтвердит, как легко управлять мужчинами; о, надо выработать навыки — а настоящая женщина отнюдь не беззащитна в жестком мужском мире.

Она опустила глаза и возобновила шитье. Но в ее мозгу накрепко запечатлелось новое сознание. Наблюдая, как воздействовало искусство Элайн на Александра, Манди поняла, что это не только защита, но и смертельное оружие.

А как же честь?

«…Мы за триумф сегодня пьем,За то, что взяли стадо у Ругона;Не раз еще заплачет он:Все взять — вот наша воля».

Восторженные аплодисменты встретили заключительный стих песни Александра, рассказывающий о набеге на стада Ругона. Закаленные в битвах, иссеченные шрамами кулаки воинов гремели по столу, и крики одобрения заполнили зал.

Александр поблагодарил за похвалу, и это было встречено новым гулом одобрения и смехом. Александр спрашивал себя, как бы все реагировали, если бы поняли весь сарказм, заложенный в его словах — в тех, которые невысказанными вертелись на кончике его языка. «Баллада о бесчестии Бертрана…»