Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Кит Лоу

Мстили мужчины, женщины и даже дети. Например, после освобождения Терезиенштадта в Чехословакии Бен Хельфготт видел, как две еврейские девочки напали на немку, шедшую с детской коляской по дороге в Лейбниц. Он велел им прекратить избиение, они отказались, и тогда он вмешался лично. Позже, в лагере, он своими глазами видел, как толпа забила до смерти эсэсовца. «Мне было дурно, – сказал он десятилетия спустя. – Нет ничего такого, что я ненавидел бы, но я не люблю толпы. Когда люди превращаются в толпу, они перестают быть людьми».

Часкил Розенблюм, который был освобожден в Терезиенштадте, не убил ни одного немца не из-за каких-то особых угрызений совести, а просто потому, что не мог заставить себя сделать это. Но он знал десятилетнего мальчика, на глазах которого убили его родителей, и «тот убивал одного нациста за другим». Пинкус Курнедц видел, как группа его друзей убила бывшего лагерного капо в Терезиенштадте, обнаружив в близлежащей деревне этого затаившегося человека. «Он прятался в сарае, и мы вытащили его оттуда. Там на небольшой площадке стояла парочка русских танков. Русские помогали. И мы буквально забили его до смерти».

По понятным причинам чрезвычайно трудно найти евреев, которые признаются в совершении актов возмездия, но некоторые храбрецы открыто рассказали о том, что сделали тогда, из желания ли обеспечить максимальную точность изложения исторических событий или потому, что не испытывали стыда за действия, которые, по их мнению, были оправданны. Например, в 1988 г. польский еврей по имени Шмулек Гонтарц участвовал в интервью для Имперского музея войны в Лондоне, в котором признал, что он и его друзья мстили немцам во время освобождения и продолжали делать это еще долгое время после него.

«Мы все в этом участвовали. Это было приятно. Единственное, о чем я жалею, о том, что не сделал большего. Все, что угодно: хоть сбрасывать их с поездов. Всякий раз, когда появлялась возможность избить их, мы делали это. Однажды в Австрии мы были в конюшне, а там прятался немецкий офицер. Мы нашли его и сделали то же самое, что они делали с нами: привязали к дереву и расстреляли. Если сейчас вы скажете мне: «Сделай это», то нет, но тогда охватывало сладкое чувство. Мне это нравилось. В то время ни у одного из нас не могло быть никакого другого удовлетворения. И сейчас я вам вот что скажу: я бросаю вызов любому человеку, которому в подобной ситуации это не понравилось бы… Возможно, единственное, ради чего стоило бы пережить войну, – возможность сделать это. Удовлетворение было огромным».

Альфред Кноллер, австрийский еврей, освобожденный в Бельзене, вспоминает, как совершал набеги на местные крестьянские хозяйства, чтобы раздобыть продукты питания, – с явного попустительства английских солдат. Как-то раз он со своими друзьями нашел портрет Гитлера, спрятанный за какими-то мешками во дворе рядом с сараем. Внутри сарая им попались несколько ружей. Разъяренные, они разорвали портрет Гитлера, а затем, несмотря на протесты крестьянина и его жены, которые уверяли, что они против нацистов, расстреляли их.

«Я знаю, то, что мы сделали, бесчеловечно. Но, боюсь, это, возможно, подсознательно мы хотели сделать давно. Мы хотели сражаться с немцами. Мы не воевали с ними, но делали то, что, на наш взгляд, лучше всего… Мы хотели отомстить. Все время. Безусловно, это был акт мести. Это должно было выплеснуться наружу».

Не внушив чувства вины за содеянное, этот случай, видимо, дал Кноллеру и его друзьям столь необходимое им эмоциональное облегчение. «Мы не скрывали этого. Мы всем рассказывали. Вернувшись в лагерь, мы торжествовали по этому поводу».

Сначала солдаты союзнических армий на многие подобные нападения не обращали внимания или даже поощряли их. У выживших заключенных концлагерей сложилось ощущение, что они получили карт-бланш на любые действия, которые могут совершать на протяжении ограниченного отрезка времени, но ради соблюдения закона и порядка нападения на немцев были в конечном счете запрещены. Арек Херш, например, утверждает, что «русские дали нам двадцать четыре часа, в течение которых мы могли делать с немцами все, что захотим». Гарри Спиро, другой узник, освобожденный в Терезиенштадте, тоже вспоминает, что русские говорили им о двадцати четырех часах «на то, чтобы делать все, что захотим, даже убивать немцев». По словам Макса Дессау, польского еврея, освобожденного в Бельзене, англичане тоже «разрешали мстить в течение определенного времени», но «через какое-то время они сказали, что больше этого не потерпят». Американцы также позволяли заключенным делать то, что они хотят. Курт Клаппхольц, польский еврей, освобожденный во время перегона в другой лагерь, получил в подарок от американского лейтенанта солдата-эсэсовца, которого тот уже избил до полусмерти. «Этот американец сказал мне приблизительно следующее: «Вот один из твоих мучителей, можешь отомстить». Никто из этих людей не воспользовался предложенной им возможностью, но совершенно ясно, что многие другие поступали иначе.

Со временем, естественно, чувства большинства бывших заключенных начали смягчаться. Желание отомстить часто исчезало при виде жалкого нутра некоторых представителей предполагаемой «расы господ», именем которой они были лишены свободы. Например, Питер Франк, освобожденный в Нордхаузене, на момент окончания войны весил чуть больше четырех стоунов (стоун – мера веса, равная 6,34 кг. – Пер.). Его единственным желанием было «истребить весь немецкий народ, чтобы такое больше не повторилось». Но когда ему дали пленного немца, чтобы Питер сделал из него своего «коня», поскольку он был слишком слаб, чтобы передвигаться самостоятельно, его гнев, по-видимому, сначала превратился в презрение, а затем уже в жалость. «Он был приставлен ко мне, он был моей собственностью, так сказать. Он, бывало, жаловался мне, как плохо с ним обошлась война, но довольно быстро поумнел. Я хочу сказать, что он был бедный малый, и не было никакого смысла мстить ему… Как только начинаешь общаться с отдельными людьми, которые во многих смыслах тоже были жертвами, ты бросаешь это дело». Альфред Губерман, выживший в Бухенвальде и Ремсдорфе, соглашается с этим. «Когда меня освободили, я сначала думал, что Германия будет полностью стерта с лица земли. Со временем, когда я встречал немца, я задумывался: «Что я могу сказать ему? Только пожалеть за то, что ему придется жить с этим камнем на совести».

Однако гнев иных утих не скоро, они полагали, что евреи не могут жить спокойно, пока над немецким народом не свершится какой-нибудь колоссальный акт возмездия. Одну такую группу основал бывший партизан еврей Абба Ковнер – так называемые «Мстители». Эта группа, по-видимому, уничтожила более ста человек, подозреваемых военных преступников, а также заложила бомбу в лагере для пленных эсэсовцев, в результате чего погибли 80 заключенных. Их идеология подразумевала целенаправленные нападения на большие группы немцев без разбору, а обезличенный характер их мести должен был отражать то холодное равнодушие, с которым нацисты убивали евреев во время холокоста. Их лозунг «Один немец за каждого еврея», а их явное намерение, по словам одного из членов группы Габика Седлиса, «убить шесть миллионов немцев». Чтобы достичь этой цели, они разработали план отравления системы водоснабжения пяти немецких городов, осуществлению которого помешал арест самого Ковнера, который пытался провезти контрабандой яд из Палестины в Европу. Альтернативный план отравить хлеб для 15 тысяч эсэсовцев, содержавшихся в лагере для интернированных под Нюрнбергом, увенчался некоторым успехом. По крайней мере 2 тысячам немецких военнопленных стало плохо от отравления мышьяком, хотя неясно, сколько человек умерло, если вообще умерло.

Такие планы рассчитывали на хаос, который воцарился сразу же после войны. Массовые перемещения беженцев служили отличным прикрытием для тех, кто стремился отомстить (точно так же, как и для бежавших военных преступников), а отсутствие какого-либо закона и порядка позволяло замалчивать убийства, их не расследовали и часто не замечали. Однако в конечном счете обстановка изменилась, и даже сами «Мстители» отказались от своей мечты об ответном ударе, предпочтя вместо этого бороться за будущее независимого государства евреев в Палестине.

Здесь, наверное, находится ключ к объяснению того, почему месть евреев не распространилась более широко. Сразу же после холокоста большинство уцелевших евреев были либо слишком больны, либо слишком слабы, чтобы думать о какой-то форме активного возмездия. Выживание вообще было само по себе актом неповиновения. Но что более важно, месть – это действие, совершенное теми, кто заинтересован в восстановлении определенного нравственного равновесия. У многих евреев – возможно, у большинства – такой заинтересованности не было. Они решили совсем покинуть Европу и найти спасение в других странах, где нравственное равновесие не было скомпрометировано: Америке, Великобритании и, самое главное, в Палестине. Так их чувство мести символически выразилось в массовом отъезде из Европы, как объяснил один еврейский писатель в конце 1945 г.: «Мы стремились отомстить нашим врагам путем пренебрежения ими, неприятия, запрета и дистанцирования от них… Только совершенно отдалившись от этих убийц… мы сможем удовлетворить свое желание мести, которое по сути означает: покончить с европейской ссылкой и построить свою родину в Израиле».