Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936 - Эдуард Эррио

Визит Поль Бонкура, вполне согласного со мной по существу и, как и я, серьезно озабоченного внутригосударственными и международными последствиями этого дела. «Это – Садова»[205], – говорит он мне. К несчастью, французская общественность не отдавала себе отчета в опасности, которой были чреваты эти события.

Парламентская группа радикалов собралась без меня. Она приняла следующую резолюцию:

«Она подтверждает свою верность принципам коллективной безопасности и неделимости мира, лежащим в основе внешней политики Франции начиная с 1919 года. Она объявляет себя сторонницей заключения скорейшего и справедливого мира, который не поощрял бы нарушений Устава Лиги наций. Она выражает пожелание, чтобы переговоры, ведущиеся под эгидой Лиги наций, позволили прийти к почетному компромиссу, приемлемому для Лиги наций, Эфиопии и Италии».

Кот выступил в палате депутатов с краткой речью, направленной против проекта Лаваля – Хора.

15 декабря я выступил в Монбельяре перед полутора тысячами радикалов с речью общего порядка, в которой, не касаясь личностей и ставя вопрос в теоретической плоскости, я показал, что хотя мы считаем, конечно, примирение необходимым, но для нас оно зависит от согласия: 1) заинтересованных сторон и 2) Лиги наций. Часть прессы изобразила эту речь, основные идеи которой мне кажутся бесспорными, как выпад против Лаваля.

Я заявил своим противникам: «Одобряя эфиопский поход, эти неистовые хулители в то же время кричат: «Долой войну!» Понимай, как хочешь! Они пытаются спекулировать на законном отвращении нашей страны к человекоубийству. Они стараются изобразить нас в качестве сторонников войны, потому что мы считаем справедливость единственной прочной основой мира. Во всяком случае, мы разоблачим этот софизм, в любой момент мы изобличим этих мнимых поборников национального примирения, уста которых не изрыгают ничего, кроме оскорблений по адресу тех, кто столь часто жертвовал своей свободой действий и даже свободой слова во имя идеи перемирия… Позиция партии радикалов и радикал-социалистов в международных вопросах была четко определена резолюцией нашей парламентской группы… Примирение должно охранять, а не уничтожать результаты замечательного сотрудничества, достигнутого впервые в этом году в Женеве. Зародились великие надежды, и ни один мыслящий француз, думающий о будущем своей страны, не может позволить разрушить эти надежды».

Пертинакс (Анри Жеро) в своем письме от 18 декабря обратил мое внимание на декрет от 30 октября 1935 года (опубликованный в «Журналь оффисьель» от 3 ноября), согласно которому охрана глав государств от возможных нападок распространялась на «глав иностранных правительств и на министров иностранных дел этих правительств». Этот декрет был принят в связи со статьей Пертинакса, напоминавшей о сговоре полковника Бека с Берлином. 15 декабря мой выдающийся дорогой друг профессор Гилберт Мэррэй направил мне из Оксфорда свой протест против предложений Хора – Лаваля. «При этих обстоятельствах, – писал он мне, – вы несете очень большую ответственность, быть может, большую, чем кто-либо в Европе, и с моей стороны было бы дерзостью брать на себя смелость что-либо советовать вам. Но те, кто борется за коллективную безопасность и защищает права слабых против посягательств агрессоров во всем мире, возлагают на вас надежду и желают вам всяческих успехов».

Вторник, 17 декабря. Представляет интерес то, что произойдет теперь в палате депутатов. Я имел личную встречу с Лавалем и официально заявил ему о своем несогласии с ним. Он зачитал заявление и согласился назначить прения на 27-е. По непонятным для меня причинам Леон Блюм потребовал немедленного обсуждения. В результате во второй половине дня разгорелся основательный спор по вопросу о дате. Правительство получило большинство лишь в 25 голосов. Лаваль выехал в Женеву.

Бюре в «Ордр» от 17 декабря одобрил мою позицию; он разоблачил англофобов, которые играли на руку Германии. «Министры иностранных дел в Белграде, в Праге, в Бухаресте, – писал он, – которых ежедневно оскорбляет французская националистическая печать, видят, как их франкофильство высмеивается агентами Гитлера, старающимися оторвать их от нас. Наша страна внемлет только Муссолини, который начиная с 1918 года постоянно сам себя опровергал в своей дипломатии и будет нарушать свои обязательства еще более в дальнейшем, если будет настойчиво придерживаться политики своего учителя – Криспи. Я могу смело сказать, что французский национализм не переставал вредить французской нации с тех пор, как на повестке дня встал итало-эфиопский конфликт… После 6 февраля 1934 года у французов как будто нет иных помыслов, кроме разрушения своих последних укрытий перед новой германской агрессией».

В среду, 18 декабря, произошли важнейшие события. В Женеве Эфиопия подтвердила свой отказ. Она ссылалась на мою речь в Монбельяре. Отношение к проекту Лаваля – Хора было резко отрицательным.

В Италии Муссолини произнес очень воинственную речь:

«Я хочу сказать, – воскликнул он, – что мы не послали бы в далекие варварские земли цвет нашей расы, если бы не были уверены в том, что он будет под защитой знамени отечества. Я хочу также вам сказать, что итальянский народ, малоизвестный в том мире, который все еще живет старыми банальными представлениями лживой литературы, итальянский народ, добывающий себе пропитание из земли упорным повседневным трудом, – этот итальянский народ способен выдержать очень долгую осаду, особенно когда он уверен, что его совесть чиста и спокойна, что правда на его стороне, поскольку вина лежит на той самой Европе, которая при нынешних обстоятельствах сама бесчестит себя. Предпринятая нами в Африке война является войной за цивилизацию и освобождение. Это война народа. Итальянский народ считает ее своим делом. Это война бедняков, обездоленных пролетариев. В самом деле, против нас воздвигнут фронт своекорыстия, эгоизма и лицемерия.

Мы вступили в жестокую битву против этого фронта. Мы доведем ее до конца. Народ, насчитывающий 44 миллиона не просто людей, а людей, объединенных единой верой, не позволит себя безнаказанно душить, а тем более мистифицировать. Наше государство, уверенное в единодушном и полном одобрении мужчин, женщин и детей, то есть всего итальянского народа, воплощающего в себе историю и вечность, уверенное в этом одобрении, будет идти вперед. Оно не может и не желает поступать иначе. Это испытание, которому подвергаемся мы все, от первого до последнего человека, и которое свидетельствует о возмужании итальянского народа. Это испытание, товарищи, из которого мы непременно выйдем победителями. Понадобится время, но когда битва начата, товарищи, то думают не о времени, а о победе».