Вся Урсула Ле Гуин в одном томе - Урсула К. Ле Гуин

Как-то раз Дарвин засунул одного жука в рот, попытавшись сохранить его и в каком-то смысле съесть. У него не получилось[274]. Многие обожают читать о значении и происхождении необычных слов и фраз, но мало кто готов годами раздумывать над коннотациями глагола «иметь» в широко известной пословице.

Даже среди писателей далеко не все разделяют мою страсть к охоте за словами и их значениями, мою готовность ради этого продираться сквозь словари и корзины для бумаг. Если я начинаю рассуждать вслух в людном месте, окружающие косятся на меня с ужасом или сочувствием либо же стараются потихоньку убраться прочь. Вот почему я даже не уверена, имеет ли моя страсть отношение к тому, что я писатель.

На самом-то деле я думаю, что имеет. Не к тому, что я в принципе писатель, а к моему собственному способу быть писателем. Когда меня просят рассказать, чем я занимаюсь, я часто сравниваю свою работу с традиционными ремеслами: ткачеством, гончарным делом, резьбой по дереву. Моя очарованность словом более всего похожа на очарованность деревом, обычную у резчиков, плотников, мебельщиков. Эти люди с удовольствием берут в руки отличный кусок каштановой древесины и начинают крутить его так и сяк, постигать его структуру, ощупывать его с чувственным наслаждением, обдумывать, на что обычно идет каштан и что конкретно могут сделать из него они. Они любят само дерево, предмет своего ремесла.

Однако, сравнивая себя с этими людьми, я чувствую себя несколько самонадеянной. Мастера, работающие по дереву, гончары, ткачи имеют дело с чем-то осязаемым, и создаваемая ими красота беспредельно и удивительно вещественна. А вот написание прозы или поэзии — занятие настолько нематериальное, настолько умозрительное! Изначально это просто искусная речь, а изреченное слово — не более чем выдох. Писать или как-то иначе запечатлевать слово — значит воплощать его, делать его протяженным во времени; каллиграфия и верстка — это материальные формы искусства, способные создавать настоящую красоту. Я уважаю их. Однако в действительности они имеют не больше общего с тем, что делаю я, чем ткачество, или лепка горшков, или работа по дереву. Это замечательно — видеть чьи-то стихи прекрасно отпечатанными, но для поэта куда важнее, чтобы они в принципе были опубликованы, неважно как и где, и чтобы читатели прочли их. Чтобы стихи обрели возможность переходить из сознания в сознание.

Я выполняю свою работу в уме. То, что я делаю, исходит из моей головы. А то, чем занимаются мои руки, когда я записываю мысли, — это вовсе не то же, чем занимаются руки ткача, работающего с холстом, или руки гончара, работающего с глиной, или руки мебельщика, работающего с деревом. Если созданное мной и оказывается красивым, то это не физическая красота. Она воображаема, она живет в уме — в моем уме и в уме читателя.

Можно сказать, что я слышу голоса и верю в их реальность (да, это похоже на диагноз «шизофрения», но — нет, доктор, тест с пословицей я прошла, я ее понимаю, понимаю!). Можно сказать, что, записывая услышанное, я передаю или внушаю читателям собственную веру, и голоса становятся реальны и для них… Впрочем, это неточно описывает суть. Я и вправду не знаю, чем занимаюсь всю жизнь, какой такой словообработкой.

Но я знаю, что для меня слова — это вещи, практически нематериальные, но настоящие, и я люблю их.

Я люблю их наиболее вещную сторону — самый звук их, раздающийся в уме или произнесенный вслух.

И совсем близко к этому, неотделимо близко, я люблю танец значений, который исполняют слова, бесконечно кружась одно вокруг другого и взаимодействуя в тексте, слагающем воображаемые миры, которые я дарю читателям. Ремесло писателя вовлекает меня в оба этих аспекта слов, в непрекращающуюся игру, которая и есть труд моей жизни.

Слова суть материал, с которым я работаю, предмет моего ремесла. Слова — мой уток и основа, моя влажная глина, мой грубый брусок древесины. Слова — мое колдовство, мой пирог, не вмещающийся в пословицу. Я его ем, и он у меня есть.

Папаша Го

Июнь 2013 года

Я размышляла о Гомере, и мне подумалось, что две его книги и есть две основные истории для фэнтези: история Войны и история Путешествия.

Уверена, что не я одна пришла к такой мысли. С Гомером всегда так. Люди постоянно обращаются к нему и открывают то новые вещи, то старые раз за разом — и говорят об этом. Так продолжается уже две или три тысячи лет. Поразительно долгий срок для чего бы то ни было, с чьей точки зрения ни посмотри.

Итак, «Илиада» — это Война (на самом деле только ее часть, которая расположена ближе к концу, но не захватывает его), а «Одиссея» — это Путешествие («туда и обратно», как сказал бы Бильбо).

Думаю, что Гомер превзошел многих авторов, которые писали о Войне, не принимая ничьей стороны.

Троянская война — это вовсе не война добра против зла, ее невозможно подать в таком ключе. Это просто война, разорительная, ненужная, глупая, затянувшаяся и жестокая куча-мала, полная героических свершений и проявлений трусости, членовредительства и вспоротых животов.

Гомер был греком и мог принять сторону греков, но он обладал чувством справедливости и умеренности, характерным для его народа — впрочем, не исключено, что народ научился этому у Гомера. Его беспристрастность очень далека от бесстрастности, история, которую он рассказывает, полнится описаниями поступков, совершенных в пылу эмоций, — великодушных и низких, изумительных и самых обычных. Но предвзятости вы тут не найдете. Никакого Сатаны против ангелов. Никаких воинов света против неверных. Никаких хоббитов против орков. Только люди против людей.

Конечно, вы-то можете принять любую сторону, и почти каждый читатель так и делает. Я пыталась удержаться, но тщетно: троянцы мне просто нравились больше греков. Однако сам Гомер вправду не занимал никакой стороны, и поэтому он позволяет истории стать трагедией. В трагедии разум и душа скорбят, растут и возвышаются.

Может ли Война сама по себе вырасти до трагедии и возвысить душу, сделать ее шире? Пусть об этом судят те, кому война ближе, чем мне. Думаю, некоторые верят, что такое возможно, и полагают, что подвиги и трагедия оправдывают войну. Я не знаю. Все, что мне известно, — что поэма о войне на такое способна. В любом случае война — это то, чем постоянно занимаются человеческие существа, и не похоже, что собираются прекратить, а потому, видимо, если вы проклинаете войну или оправдываете ее, это куда менее важно, чем если вы можете