Учебник рисования, том. 2 - М.К.Кантор

Некоторое неудобство данного рассуждения состоит в том, что всему народонаселению одновременно из саней в автомобиль не перелезть. Невозможно внедрить цивилизацию в Москве и Владивостоке одновременно - на таких больших пространствах, как русские, это, по мысли авторов концепции, будет происходить в порядке очереди. Сперва в автомобиль пересядут достойные (интеллигенты и начальство), а постепенно наладится производство автомобилей и для других. То есть до тех пор, пока автомобиль один, народ вполне может бежать следом, толкать его, аплодировать - и дивиться развитой им скорости. Неудобно, конечно, но как же еще изживать варварство из культуры, как не личным примером? Иными словами, современные мыслители призывают прямо к противоположному тому, что случилось во время войны двенадцатого года. Тогда как раз привилегированная часть населения и сидела (продолжая это сравнение) в автомобиле - и вполне могла ехать быстро. Удивительно как раз то, что эти привилегированные пассажиры в минуту опасности вылезли из автомобиля и предпочли старые сани - благо саней в отсталой культуре хватало на всех.

И в этом месте требуется сказать следующее. Тогда, при Наполеоновском нашествии, народ и дворянство были объединены общей идеей - и совсем не сочетание понятий «православие - самодержавие - народность» выражает эту идею. Годы Великой Отечественной войны доказали, что русская идея существует без царя и без религии. Люди так же истово стояли за Сталина, как прежде за Романовых, и так же охотно умирали за коммунизм и красную звезду, как за двуглавого орла и православную веру. Однако идея, объединяющая миллионы людей, заставляющая их чувствовать себя одним организмом, - безусловно, есть. Это идея русского языка, русской природы, русского типа отношений. Эта идея имеет конкретное воплощение в определенном характере человека и называется конкретным словом - судьба. Судьба, связывающая многих людей, может быть горька и не очень, безусловным правилом является одно - она общая. Изменить ее можно сразу для всех - или ни для кого. То, что судьба может не нравиться человеку, наделенному этой судьбой, - очевидно. Очевидно и то, что, разрывая отношения с ненавистной родней, человек этот общей судьбы не меняет. Так человек, оставляя семью, не может считать, что он изменил эту семью, он просто ушел из этой семьи. Уйдя из семьи, такой человек продемонстрировал, что воля может преобладать над долгом: ничто не невозможно, он взял и ушел. А судьба его семьи осталась прежней, как и судьба огромного народа, который называется русским, не меняется, если его покидают те, кто не выносит неприятного соседства. Именно общность судьбы и является народной идеей - как общность семьи является идеей семейной.

Иными словами, можно охарактеризовать народную идею как идею солидарности и взаимной ответственности. Точно так же, как в больших семьях, где недееспособный член семьи (алкоголик, инвалид, старик) не может взять на себя равную долю забот, и мужчине, отвечающему за семью, следует брать на себя заботу о многих сразу, - так же и в случае с народной судьбой: всегда находится кто-то, кто обязан на себя взять больше, чем другие. Было достаточно говорено про дикую природу народа, его лень, его природную злость и неприязнь к труду. Возможно, это и так. Если так, это лишь означает, что дееспособный член семьи (будь то дворянство, интеллигенция, чиновничество, правительство, армия) обязан взять на себя больше ответственности - руководствуясь не желанием управлять слабыми, но солидарностью с общим делом и судьбой. В частности искусство, которое создается в рамках единой судьбы народа, есть форма такой солидарности и ответственности. Можно употребить более общее слово «культура», но культура содержит в себе все - без отбора: жестокость и варварские обычаи, домашний уклад и манеру речи. Культура не моральна; мораль в нее приносит искусство. Искусство выбирает из культуры самые значительные ее свойства, те, которые могут воспитывать, те, которые надо завещать детям, те, за которые - в случае беды - следует отдавать жизнь. Очевидно, что в большой семье, в рамках большой судьбы, существует определенная группа людей, отвечающих за этот аспект бытия. В республике Платона эти люди названы «поэтами», в европейской истории они назывались гуманистами, в России им присвоено наименование «интеллигенция». Соединяя свои силы с другими членами общества, поэты сообщают ему непобедимую крепость. Общество, сплоченное искусством, невозможно ни завоевать, ни сломить. Как правило, тирании стараются привлечь на свою сторону монументальное искусство в целях пропаганды и массового оболванивания; как правило, результатов это не дает. Искусство оказывается действенным, лишь обладая личными качествами - адресуясь от сердца к сердцу. Подлинное искусство (то, что может служить скрепой общественной семьи) не знает разницы между правительством и мужиком. Именно это единство стало причиной победы в наполеоновской войне.

Дворянство говорило меж собой по-французски, но в минуту нашествия вспомнило, что родным языком является русский - и это язык их детских сказок. В годы Наполеоновских войн дворянство воевало не за народ, а народ поднялся не на защиту дворянства, но все вместе они встали за то, что называется общей судьбой и взаимными обязательствами. Так, члены одной семьи солидарны друг с другом перед лицом опасности. Ничего общего с мистической «русской» идеей это не имеет. Они защищали не национальную идею того, что есть красиво, что есть хорошо и что есть исконно русское, - они защищали понятие взаимной порядочности, которое не дает возможности мужчине бежать из горящего дома, оставляя в нем непрыткую родню. Попутно выяснилось, впрочем, что это чувство солидарности имеет свойство красоты, добра и правды. И мужик, поднимая дубину, и дворянин, обнажая шпагу, руководствуются одним: невозможностью предать друг друга, то есть моралью. Это правило морали они получили не через национальность, не из культуры, не от природы и не из цивилизации - но единственно от сознания общей судьбы. Эта общая судьба сделала их непобедимыми.

Единственным очевидным выражением этой общей судьбы является искусство. Те члены общества (коллектива, семьи, народа), которые ответственны за искусство, отвечают за главную скрепу, позволяющую людям держаться вместе и выстоять.

Некогда генерал Власов, доказывая Гитлеру необходимость армии предателей, сказал: Россию можно завоевать только Россией, а не вторжением извне. В те годы правота А. А. Власова подтверждена не была - и генерала благополучно повесили его былые соотечественники. Правота его, однако, заключалась в том, что до той поры, пока русский народ, и русская интеллигенция, и русские чиновники объединены одной культурой и языком, единой памятью и взаимными обязательствами, пока они монолитны - то на их стороне и холодная природа края, и заковыристый язык родных осин, и особая корявая сила могучего народа. Единство и нераздельность свойств русской природы и культуры - гарантия жизни страны. Лиши Россию этого единства - и развалится Россия. По отдельности ничего хорошего в каждом из этих свойств нет. Что, климат особенно привлекателен? Дрянь, а не климат - зима девять месяцев подряд. Что, земля родит бойко? Да ни черта она не родит, суглинок да болота. Что, язык у народа уж такой на редкость благоуханный? Да нет, народный говорок послушаешь, да и скривишься - матюки одни. Что, обычаи как-то особенно благородны? И это не так, грубы нравы в нашем отечестве. И, однако, нет языка богаче русского языка, нет погоды красивее русской зимы и ничего не может быть прекраснее, чем разговор двух русских мужиков. И пока сохраняется это единство, пока живет русская культура, пока не зависит она от мнения дебильного куратора современного искусства из Оклахомы, преференций банкира из Детройта, вкусов резвого менеджера из Парижа - до той поры страна будет стоять. Это означает одно практическое достижение: судьба каждого, самого убогого члена семьи будет защищена общей честью семьи - и они его не предадут.

XIII

Впрочем, дабы не впасть в излишне благостное состояние, здесь уместно привести мнение профессора Татарникова по поводу народной войны двенадцатого года и так называемого единения просвещенной части населения с мужиками. Татарников говорил примерно следующее.

- Никакого единения начальства с народом не было никогда, и никогда не будет. Победа в войне двенадцатого года есть победа крепостного права, - говорил Татарников, - то есть это торжество плохого, унизительного строя. Так уж устроена Россия, что побеждает она, находясь в самых скверных обстоятельствах, побеждает благодаря тому дурному, что старается отстоять - но отнюдь не благодаря доброму и прекрасному социальному правлению. Крымскую войну или войну японскую мы не выиграли, а вот войну, которая касается до защиты рабского нашего Отечества, в такой войне мы проиграть не можем. Фактически, можно назвать эту победу - победой сталинизма: полтораста лет спустя именно на тех же основаниях была выиграна другая великая война. Какая такая народная идея? Кто ее воплощал? Денис Давыдов, носящий мужицкую бороду и образок, - а больше никто. Народ шел, вдохновленный примером начальства, - просто потому, что приучен был не стоять в стороне, коли барин хватается за шпагу. И мужик, у которого не было оснований любить свое ярмо, говорил: гляди-ка, наш-то барин, он, оказывается, не только шабли по утрам трескает, он еще и за Отечество будет сражаться. Ну, раз так, и мы пойдем. Вот и вся народная идея - идея зависимости от порядка. И победа в Великой Отечественной войне произошла по тем же причинам. Просто сохранилась некая рудиментарная память о былой скрепляющей идее, об ответственности всех перед порядком вещей, просто соскучилось сознание по идее русского царя - хоть православного, хоть коммунистического. Это был последний победный миг русского крепостничества, великий торжественный час русской идеи. Кончилась она, сражаться стало не за что - вот и рассыпалась страна. Страну жалко, но в самой идее крепостного строя нет ничего привлекательного.