Ищите ворона… (СИ) - Урошевич Влада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда я пролезаю сквозь узкое отверстие и вхожу в полутемное помещение, я сам словно меняюсь: воздух, которым я дышу, стесненность окружающих меня стен, размеры комнаты, фрески на стене — все это влияет на меня, очищает и делает другим, успокаивает тело и расширяет горизонты души.
13 сентября 1918 г.
В какие-то моменты в течение дня на фронте наступает странная тишина: все успокаивается, на холмы ложится сонное умиротворение, горизонты смягчаются, сливаются в прозрачной мгле. В привычный, уже не замечаемый абрис окружающего мира проникает нечто необычное, нечто необъяснимое — особый свет сгущается на этих обыденных картинах, превращая их в прекрасные виды, в которых есть что-то от чудесных моментов детства, кристаллизующихся в памяти.
Слева от расположения нашей батареи есть небольшой скалистый пик — как перевернутый каблук сапога с изогнутым верхом. Он напоминает мне, не знаю точно почему, иллюстрации из старых книг, которые я листал в детстве, где на фоне светлого неба очерчивались силуэты бородатых гномов с кирками и лопатами на плечах. Если бы не война, окрестности походили бы на декорации к старым сказкам, дышащим теплой магией детства…
Но когда где-то внизу, ближе к передовой линии фронта, взрывается снаряд или стучит пулемет, этот идиллический образ разрушается — реальность сама собой пробивается наружу, и все вокруг снова становится обычным и знакомым.
Сегодня у меня было всего несколько мгновений, чтобы постоять перед фресками в подземном храме. Мне сдается, что я начинаю понимать, почему молодая женщина под прозрачной вуалью кажется одновременно и приближающейся, и удаляющейся, но у меня нет времени это обдумать — меня позвали к телефону, что-то срочное.
14 сентября 1918 г.
Начинается! С 8 утра — огонь из всех орудий. Орудийная прислуга бегом подносит снаряды, и мне приходится охладить их восторг и предупредить, чтобы они были осторожнее с этим смертоносным грузом в руках. И к востоку, и к западу от нас батареи работают в полную мощь. Дым до горизонта — ничего не видно, но наблюдатели сообщают нам, что на стороне неприятеля все взлетает на воздух — заграждения из колючей проволоки, укрытия, склады. Мы полностью оглушены — общаемся в основном с помощью жестов, постоянно машем руками, как сумасшедшие. Уже через полчаса такого огня вражеские батареи перестали отвечать; их нет.
Страшный грохот: кажется, что все силы ада объединились в стремлении уничтожить мир. Упоение разрушением столь же божественно, как и упоение созиданием, но, безусловно, более интенсивно и жестоко. Мальдорор Лотреамона наслаждался бы моментами триумфа такого упоения. Все нападения вандалов на роскошные столицы древних царств — детская игра по сравнению с технически усовершенствованным варварством нового времени. Какой фейерверк! Мы, как пьяные, суетимся вокруг орудий, охваченные восхищением разрушительной яростью. Еще, и еще, и еще! Огонь, и огонь, и огонь!
Через два часа такой артиллерийской подготовки приходит приказ перенести огонь в тыл неприятеля. Похоже, что пехота перешла в наступление; судя по всему, сопротивление на этой части фронта ослабевает. Мне до сих пор не верится, что наконец наступил день прорыва и что теперь после долгого стояния мы сдвинемся с места и пойдем на север.
Я в бешенстве: кто-то, используя всеобщую неразбериху, все же разбил плиту в подземном храме и попытался проникнуть внутрь; я узнал, что солдаты говорят, будто из хранилища достали и перепрятали какие-то предметы. В этот судьбоносный миг у меня нет времени на расследование. Капитан Деклозо делает вид, что ничего не знает о взломе.
15 сентября 1918 г.
Мы переносим огонь еще дальше в тыл противника. Враг отступает, время от времени пытаясь организовать сопротивление. Нам нужно подумать о продвижении наших позиций на север.
У меня нет времени, чтобы навестить мою археологическую находку — есть множество вещей, о которых нужно думать и которые меня постоянно отвлекают. С сожалением осознаю, что скоро мне придется покинуть ее и, возможно, я больше никогда ее не увижу. Что с нею будет?
Теплый влажный ветер с запада, похоже, предвещает перемену погоды.
16 сентября 1918 г.
Идет дождь. Земля от воды расквасилась: до вчерашнего дня ее прикосновение было дружеским, хотя и немного грубым; теперь ее вязкая слизистость кажется навязчивой, неприятной и враждебной. Холодная грязь по своей сути бесчеловечна — каждым своим касанием она напоминает нам о смерти. Солдаты, набросив на себя развевающиеся на ветру плащ-палатки, бегают вокруг пушек, словно неуклюжие птицы, изгнанные с насиженных гнезд.
Прибыл курьер с приказами относительно будущих изменений в позициях. Очевидно, что прорыв принес нам серьезное преимущество. Еще день или два такого наступления пехоты, и линии противника будут вне зоны досягаемости наших орудий.
Я пишу это вечером в укрытии при свете свечи, завернувшись в плащ-палатку, которая уже вся пропиталась влагой. Закончится ли когда-нибудь эта война? А когда закончится — стану ли я тем самым человеком, который три года назад попал в ее ад, а месяц назад очутился в этих горах, так и не поняв, что такое война на самом деле? Кто вернет мне эти годы, как мне заполнить этот пробел в жизни? Или я должен привыкнуть к мысли, что это тоже часть моей жизни, которую мне пришлось прожить — что это, может быть, необходимое звено между прошлым и будущим, чистилище, которое придаст смысл тому, что уже было и что еще будет?
17 сентября 1918 г.
На самом деле я пишу эти строчки после полуночи, уже 18 сентября, после возвращения с важного совещания, состоявшегося в соседней деревне. Наступление продолжается и идет полным ходом, наши и сербские силы продвигаются вперед, — так нам сообщили в штабе, хотя англичане и греки вернулись на свои первоначальные позиции. Враг отступает. Нам дали направления наступления, будущие позиции артиллерии, ближние и дальние цели, указаны пункты, где противник, возможно, попытается сопротивляться. Завтра (то есть сегодня) мы уходим.
Когда я поздно ночью вернулся на батарею, мой заместитель, капитан Деклозо, сообщил мне о законченных приготовлениях. Излишки боеприпасов, которые мы не могли увезти с собой, следовало в соответствии с приказом закопать; ему показалось наиболее целесообразным, принимая во внимание нехватку времени, складировать их, как он сказал, «в той многобожьей яме». Мне показалось, что я увидел искру злобной мести в его глазах, когда он объявил мне об этом — я уверен, он знал, что мне будет неприятно это слышать. Внешне я никак не отреагировал, но что-то обожгло меня, когда я узнал, что храм превращен в склад артиллерийских снарядов. Он также сообщил мне о мерах, которые предпринял, чтобы сделать боеприпасы недоступными. Я не одобрил его действий и заставил дать мне схему приготовлений. Он отдал ее весьма неохотно.
У меня немного подскочила температура — как будто я простыл, но это, вероятно, только из-за постоянного недосыпа и волглой одежды, которую постоянно приходится носить.
Мне нужно немного поспать, пока не рассвело.
18 сентября 1918 г.
Мы готовимся к передислокации под дождем, льющимся с хмурого неба.
Я пошел в подземный храм — солдаты почти полностью замуровали пробитое отверстие, так что я мог только заглянуть внутрь — в темноте я увидел лишь тусклый блеск разложенных снарядов: ими было заполнено все помещение.