Ее старшеклассники - Евгения Шалимова

— Пойдём печь растапливать, — и, сосредоточенно обходя лужи, не глядя на шмыгающего носом Григория, отправилась на кухню.

Всё для Гриши в это утро было совсем не так, как он ожидал. Никто почему-то не высказывал ему своего пренебрежения, и потому мутная тоска и раскаяние затопили душу бедного парня.

Для Елены Владимировны этот день начался привычным диалогом:

— Ой, у Люси кеды развалились, ходить не в чем!

— Пусть бежит в дом, мои оденет.

— Мы нож забыли, лыко драть нечем!

— Возьмите моё, я ещё приготовлю, опытная.

И вдруг — как гром среди ясного неба — известие.

— Елена Владимировна, принесли телефонограмму. Вместо обеда директор совхоза отправляет весь отряд на спасение рассады капусты.

И не догадывалась учительница, что столько можно выжать из человека. Грязные, замёрзшие, альтаирцы явились домой, наспех съели кашу и помчались туда, где катастрофически нехватало рабочих рук. Вид Борисика поразил учительницу.

— Бригадир, почему не переоделся? Тебя точно из лужи только что извлекли!

— Не во что переодеваться, Елена Владимировна! Всё ребятам раздал, честное слово! Да вы не бойтесь, не заболею, я привычный!

— Останься дома.

— Ну да! Главный-то грузчик! Нет! Я сейчас в лесочке одежонку отожму!

Рассаде, конечно, погибнуть не дали. Явились на поле, сразу, получив вёдра, банки, чугунки, бегом бросились к машине, где увядали бледные росточки какого-то особого сорта капусты, доставленной из теплиц. Лёгкая Наташка первой взлетела на краешек открытого кузова и стала подавать альтаирцам крошечные кустики.

— Миленькие, повяли уже, слабонькие мои, — приговаривала она, — тихонечко бери, Борисик, ну, и лапищи у тебя, ой, сломаешь, осторожненько, медведь! Теперь ты, Костик, бери, да чего вы все такие неловкие. Смотри, какие хрупкие стебельки, ах, словно цыплята, только вылупились…

Полить — посалить, полить — посадить, и так до бесконечности, оглядывая протянувшееся до горизонта поле, нагибались и распрямлялись ребята.

— Не могу я больше, — залепетала подружке толстенькая Томочка.

— Я тоже! Спина не разгибается, ой, как тут целыми днями люди мучаются!

— Ребята, миленькие, скорей, туча идёт, если не посадить до дождя, погибнет вся рассада, да и машину уже ждут у правления, — женщина — агроном, держась за спину — "Наработалась, третью машину разгружаем" — ходила вдоль полос, уговаривала, просила, торопила альтаирцев. Последние метры многие дорабатывали, стоя на коленях, слишком уж непривычной оказалась совхозная гимнастика…

Когда работы осталось минут на двадцать, пошёл град. Да какой! Огромные злые горошины молотили ребячьи спины, затылки, проскакивали за воротник, ударяли по вискам…Командир Демчук носился по полю, как вихрь, собирая раскиданные чугунки и вёдра, поднял на ноги отставших, помогая им, на ходу уговорил местную учительницу побежать за шофёром, одним словом, он точно не чувствовал боли от тяжёлых градин и хлещущего в лицо ветра, не замечал, что с него ручьями льётся вода, а на ногах — "сапоги" из вязкой глины — до самых колен. В автобусе все, продрогшие и раскисшие, ожили только благодаря Евгению. Он первый запел, он смешил всех беспрестанно, отдал Лизоньке свою куртку-она была в машине — а сам не мог унять дрожь всю дорогу, ухитряясь при этом показывать какие-то китайские фокусы. Вернувшись домой, Женя поразил всех своим решением немедленно отработать наряды: бегал под проливным дождём за дровами, не гнущимися от холода пальцами растапливал печь, когда всё вокруг размокло и травинки сухой не было, наконец, мыл пол в сенях и сушилке, хотя все давно отдыхали в тёплой комнате. Елена Владимировна с удовольствием наблюдала нза ним. ("Какая сила! И он же может быть гнущимся и ломким, как веточка в мороз. Как странно устроен человек! Впрочем, почему странно? Ощутил себя сильным и всемогущим, благодаря обстоятельствам. Значит, побольше трудностей — и наши парни станут личностями? А мы с родителями слишком опекаем и оберегаем их, вот и растут инфантильными.")

Минул ещё один альтаирский день. На деревню опустился вечер. Берёзовые веники пахли одуряюще, старый Орлик неторопливо вышел на середину реки и, как всегда, остановился, Игорь, глядя в воду и слушая монотонный стук дождя по старому армяку, по-прежнему лежал, не двигаясь, на телеге с вениками и думал, думал об "Альтаире".

Кажется, недавно приехали, а уж домой скоро. Как не хочется. Лизонька рядом, пусть с Женей, ну, и что. Близкая моя, всю жизнь тебя любить буду, всё равно добьюсь, ты поверишь мне, будем вместе — тут просто дело времени… Как пахнут веники! Вдвоём бы тут лежать, рядом, под армяком, молча слушать дождь, и пусть бы Орлик стоял посреди реки, а ребята подшучивали бы, как над Борисиком с Наташкой…И я глядел бы в глаза синие-синие, такие родные…Странно, куда это идёт Гриша? У нас не ходят поодиночке, тем более, такое время. Что-то совсем неладно с этим Гриней.

В этот вечер опять всё не клеилось у Ломникова. Сначала он рассорился с дежурной Наташкой, она не пускала его на кухню.

— Стирка у нас, не понимаешь, что ли?

— Другого пустила бы! — буркнул обиженный Гриша, но девочка неожиданно взорвалась:

— Да! Пустила бы! Именно другого! Непременно пустила бы! — она захлопнула перед его носом дощатую дверь.

Пнув изо всех сил ведро с водой, Григорий пошёл к магазину, где всегда можно было стрельнуть сигарету у деревенских парней.

— Э, Гришуха, чтой-то невесёлый тащишься, — заметил знакомый конюх, — заездили, небось, в лагере? Пошли, бабка бражку хорошую поставила, вздрогнем.

В избе уже собралась весёлая компания.

— Эх, работничка привели! Штрафную ему!

— Да отцепитесь от него, молоденький ещё, — пыталась успокоить разгулявшихся пьянчужек бабка Филимониха, — начальство у них шибко сурьёзное.

— Цыц, старая, не твоё дело, — зашумели собутыльники. — Что он, ребёнок аль девка?

Это и решило всё, конечно, он не ребёнок, и выпить может штрафную, и в карты шпариться будет, что ж, денег нет, а он выигрывать намерен, ему не понадобятся деньги…В пьяном угаре мальчишка не заметил, как поганенько преглянулись двое приятелей из соседней деревни, пока хозяин ходил в сени за холодцом, подлили в бражку, что попивал, хвалясь самостоятельностью, доверчивый Гриша, побольше самогону.

— Какая горькая выпивка сегодня, — лепетал заплетающимся языком Ломников полчаса спустя, — я, пожалуй, домой пойду.

— Не, — загоготали парни, — тебя нельзя такого в лагерь пускать, вот протрезвишься, пойдешь. Сыгранём ещё!

Карты были розданы, и очень скоро Гриша обнаружил, что проиграл.

— Чем платить будешь? — нависли над ним дружки, — отвертеться решил? Не выйдет. Давай девок городских пощупаем!

Они ржали от удовольствия, а Григорий враз протрезвел и заплакал.

— Ты не боись, — успокаивали его собутыльники, — мы только припугнём их. Как ту девку зовут, которая нонче тебя на кухню не пустила? Наташка? Вот её и покличем. Иди, бычок, нечего упираться!

Различив в полумраке знакомое альтаирское крылечко, бедный Гриша застонал вдруг, испытывая острейшее желание удариться отяжелевшей головой своей об угол ближайшей избы. Однако его настроения не поняли.

— Держись, паря, счас тебя мужиком сделаем, — подбадривали несчастного приятели и застучали в окно.

— Наташка, выйди на чуток!

В сенях вспыхнул свет, и сочный бас отчётливо произнёс:

— Вот сейчас выломаю дрын в заборе, будет тебе Наташка.

— А ну, выйди, выйди, заступник! — дверь затрещала под крепкими кулаками.

— И выйду. Да только ты не обрадуешься.

За дверью послышался взволнованный шёпот, зашлёпали чьи-то босые ноги, но в этот момент затарахтел мотор и машина, в которой обычно ездил директор совхоза, остановилась возле альтаирского дома.

— Сюда идут! — вмиг протрезвевшие парни бросились наутёк, а Гриша в отчаянии свалился прямо на мокрую поляну перед крыльцом.

— Эт-то ещё что такое?! — высветил физиономию пьяного фонарик директора совхоза. — Хорош работничек, нечего сказать! А говорят, альтаирцы умело досуг организуют!

Утром на линейке было сообщено, что Григорий Ломников исключается из "Альтаира" и в сопровождении милиционера отправляется домой к родителям.

Точно в насмешку над Гришей, погода этим утром резко переменилась. Даже не верилось, что неделями не видели ребята солнца и ежедневно уходили на работу в непросохшей одежде. По-прежнему, как в первые альтаирские денёчки, жарко светило солнце, плясали толкунцы, предвестники ясной и тёплой погоды, быстро подсыхали лужи.

Ломникова увозили в город после завтрака. В светлой рубашке, внешне непривычно праздничный, он казался ещё более несчастным: влажные виноватые глаза, скорбно опущенные плечи, вымученная полуулыбка. Альтаирцы поспешно искали, чем бы заняться, чтобы только не видеть жалкой фигуры на дороге возле дома. Наконец пришёл милиционер, неуместно весёлый, краснощёкий мужик, перекинулся парой слов с Еленой Владимировной, хлопнул по плечу Гришу и предложил отправляться. Тот нелепо махнул альтаирцам, как-то странно сморщился и пошёл, не оглядываясь, будто чувствуя, что и мальчишки, и девчонки смотрят из окон, с крыльца, из-за дверей летней кузни, смотрят — и горько клянут себя за то, что не сумели всего предусмотреть…