Третья древняя, или И один в поле… - Борис Николаевич Григорьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Дорогой мой, некогда мне к нему ехать. Времени уже нет.
— А шо ж ты загодя не побеспокоился и не заказал у него цветы?
— Забыл!
— А-а-а! Забыл! Хто ж в этом виноват? Павлий?
Конечно, Павлий виноват не был. Павлий всегда был прав. Надо было вспомнить об Ольге хотя бы днём раньше.
— А продуктовый набор-то ты получил?
— Набор получил. Их раздавали в централизованном порядке.
— О це гарно, — одобрил Павлий. — Шо у тебя есть из канцпринадлежностей?
— «Биковские» ручки, «скотч»… Есть сигареты.
— Сигаретами не интересуюсь. Карандашей у меня самого девать некуда.
Павлий открыл шкаф и показал на полку, где стопками в фабричной упаковке лежали пачки карандашей и ручек.
— Что же делать?
— Шо робить? У тебя «замазки» или «забивки е?
— Есть немного.
— Вот ты и дай для моих девчат-машинисток «забивку» или «замазку». — оживился Павлий. — Меняемся?
— Конечно. Отложи цветы.
Мелкие подачки Павлию были обычным делом. Служба снабжала Павлия всеми канцелярскими принадлежностями, которые выпускала промышленность страны, но сотрудники секретариата давно уже привыкли к «буржуазным штучкам», здорово облегчавшим труд. Каждый возвращающийся из-за «бугра» разведчик обязан был заглянуть к Павлию и сдать ему хотя бы два-три образца из стандартного ассортимента. Кроме того, в руках начальника секретариата сосредоточилось распределение для сотрудников Управления такого важного социального блага, как талоны на путёвки в дома отдыха и санатории. Являться к Павлию за талонами с пустыми руками считалось неприличным. Гарантировать поездку на крымский или кавказский берег Чёрного моря — и то только с семидесятипроцентной вероятностью — могла бутылка «баллантайна» или «бифитера». В каждом рабочем кабинете за счёт загранкомандировочных создавался подарочный фонд, которым при необходимости мог пользоваться каждый сотрудник, даже если он за границу не выезжал и не вносил в этот фонд свою спиртово-табачную лепту.
Дубровин быстро сбегал на своё рабочее место, добыл у коллег флакон «замазки» и пачку «забивки» и успешно обменял их на три гвоздички.
Ольга встретила его как всегда усталой улыбкой и пригласила пройти на кухню, потому что из столовой комнаты раздавались ребячьи голоса. К Алёшке пришли школьные друзья.
— Это вам, — сказал Дубровин, протягивая Ольге гвоздики. — Поздравляю с наступающим праздником, желаю безоблачного весеннего настроения, счастья и успехов на всех поприщах!
— Спасибо. — Впалые щёки Ольги зарделись румянцем, и она сразу похорошела. — Уж и не помню, когда последний раз мне дарили цветы.
Она принесла из столовой вазу, налила в неё воды, вставила гвоздики в воду и поставила их на стол.
— А это что? — спросила она, показывая на свёрток, перевязанный бумажной бечёвкой.
— Набор к праздничному столу. Там икра, копчёная колбаса, печень трески, севрюга, маслины, конфеты…
— Сколько я вам должна?
— Нисколько. Подарок службы.
— Как мило с вашей стороны! А то у меня пустой холодильник. Давайте праздновать. Хотите чаю? — предложила Ольга.
— С удовольствием.
— Ну, тогда курочьте набор, а я займусь чаем!
Пока хозяйка накрывала на стол, Дубровин размышлял, доставать или нет из атташе-кейса бутылку коньяка, который он нёс домой. В конце концов решил ради такого случая пожертвовать припасом — дома он как-нибудь обойдётся и без коньяка, а вот Ольга будет рада хоть как-то отметить женский праздник.
— Вы не возражаете? — спросил он, водружая бутылку «армянского» на стол.
— Ой, что вы! Это уж слишком! — снова зарделась хозяйка, словно девочка.
— В самый раз — ведь завтра ваш праздник.
Чайник вскипел, хозяйка заварила чай и села за стол, поправляя на голове сбившуюся причёску. Дубровин открыл бутылку и разлил по рюмкам содержимое. По кухне разнёсся терпкий аромат коньяка.
— Ваше здоровье! — торжественно произнёс он и чокнулся с Ольгой. — Выпьем за то, чтобы следующий праздник вы уже встречали по-семейному с Иваном!
Он выпил до дна и заставил то же самое сделать и Ольгу. Закусив, он снова наполнил рюмки и предложил выпить «за тех, кто в море». Это был традиционный тост в честь разведчиков, выполняющих ответственные задания партии и правительства за границей. Ольга покорно выпила и эту рюмку.
— Угощайтесь. — Он протянул через стол коробку с финским «Фрэйзером».
— Какая прелесть. — Ольга взяла одну конфету. — А остальное ребятишкам — согласны?
— Нет проблем. Давайте я отнесу конфеты Алёшке, — предложил он и понёс коробку в другую комнату.
Алёшка с девчонкой и ещё одним мальчишкой сидели за столом и что-то оживлённо обсуждали. При виде коробки с конфетами они закричали дружное «ура» и стали тут же угощаться.
Когда он вернулся на кухню, Ольга, уткнувшись лицом в руки, лежала на столе. Спина её вздрагивала то ли от смеха, то ли от плача. Он нерешительно остановился за её спиной и протянул руку:
— Ольга Михайловна, что с вами?
В ответ он услышал рыдания, а худенькая спина заходила ходуном.
— Что случилось? — испугался Дубровин.
Ольга порывисто встала из-за стола и бросилась ему на грудь:
— Глеб Борисович! Скажите что с ним?
— С кем? — глупо спросил Дубровин, не зная, куда девать руки.
— С Иваном — с кем же ещё?
— Ах, с Вано! — Дубровин облегчённо вздохнул. — С ним всё в порядке.
— Неправда! С ним что-то происходит, а вы мне не говорите!
Ольга отпрянула от Дубровина и подошла к окну.
— Я же чувствую, что с ним что-то неладно. Эти пустые, короткие записки… Какие-то дежурные слова, фразы, как будто… как будто… — Ольга снова безутешно зарыдала, уткнувшись лицом в занавеску.
— Уверяю вас, Ольга Михайловна, что у Ивана всё хорошо. Служба им довольна, он на хорошем счету у руководства… А пишет он скупо потому, что делает это на ходу. Вы же понимаете, встречи с ним проводят накоротке…
— Когда он приедет домой?
— Гмм… Это сказать трудно… Дело в том, что сейчас у него очень важная работа, и прерывать её не желательно… Думаю, что к Новому году можно рассчитывать на отпуск.
— Понятно. Вам нужен Ваня там, а нам с Алёшкой — здесь. — Она перестала плакать, весь тон её изменился, стал официальным, сухим и жёстким. — Извините, это коньяк виноват. Больше этого не будет.
— Ольга Михайловна… Мы… извините меня… Я хорошо вас понимаю. Что ж делать? Потерпите. Осталось немного…
— Да я терплю. Только жизнь проходит, сын растёт без отца…
Дубровин молчал. Что он мог возразить? Чем он мог утешить? Что «так надо во имя высших и благородных целей»? Ольга это слышала от них много раз. Теперь у неё терпение кончилось, вот и получился срыв.
— Обещаю
