Последний коммунист - Валерий Залотуха

И в этот самый момент случилось то, чего вовсе не могло быть в подобной ситуации: раздался смех - мелкий и ехидный. Смеялся тот седой, ежистый бомж, назвавшийся на свалке космонавтом. Печенкин грозно глянул на него и заорал возмущенно и обиженно:

- Чего ржешь, Желудь?!

XXIII. Всюду, где можно жить, можно жить хорошо

Удивительные дела того злосчастного дня продолжились в рабочем кабинете Печенкина. Картина была забавной до странности: за столом Печенкина, в кресле Печенкина сидел, развалясь, тот самый ехидный бомж, сам же Печенкин стоял напротив посреди кабинета, сцепив за спиной руки и низко опустив голову бедняга все еще пребывал в психологическом ступоре.

Бомж же, напротив, кайфовал. Он лениво брал стоящие на соседнем столике фотографии в дорогих рамках и бесцельно их разглядывал. На фотографиях был запечатлен Печенкин вкупе с разными знаменитостями: с Аллой Пугачевой, Саддамом Хусейном, Майклом Джексоном, с Ельциным - в Кремле в момент вручения приза "Рыцарь российского бизнеса". Сам приз - массивный позолоченный двуглавый орел на малахитовой подставке - стоял на столе Владимира Ивановича.

- А это кто еще? - бомж задал вопрос сам себе и сам же на него ответил лениво и равнодушно: - А-а, Папа...

То был Папа Римский. Согбенно и немощно Иоанн Павел II жал Печенкину руку, так что складывалось впечатление, будто он к этой руке прикладывается.

Владимир Иванович поднял голову и горестно пожаловался:

- Так и живу...

- "Всюду, где можно жить, можно жить хорошо". Марк Аврелий, - успокаивающе процитировал бомж.

В дверь робко поскреблись, и в кабинет протиснулся седой.

- Дармоеды! - заорал Печенкин, не оборачиваясь, но определенно видя того, кто вошел, как будто от психического напряжения и нервных переживаний у него вдруг открылось затылочное зрение. - Секьюрити хреновы! Ты куда, Нилыч, смотрел?

- За помещение ФСБ отвечало. Они этот чертов чулан проглядели, - глухо объяснил седой, стараясь не смотреть на сидящего в кресле шефа бомжа.

- А когда я ему, бедняге, вмазал? Мог ты меня за руку схватить?

- Не мог, Иваныч. Не имел права. Вот если б он на тебя замахнулся, тогда б...

- Ну, а когда они выползли, вонючки эти, когда запели? "Ни дна, ни покрышки"... Тьфу!

- Нам уже не до песни было, Иваныч, форс-мажор пошел. Фээсбэшники американцев на мушке держали, мы - фээсбэшников, а американцы - и тех и других. Не до песни было.

Седой тяжело вздохнул и переступил с ноги на ногу. Вины за собой он не видел, и Печенкин, получалось, ее не находил - он даже развел бессильно руками, но вдруг вспомнил и, повернувшись к седому, закричал:

- А ты знаешь, что сегодня второй рулек у "мерса" моего отломали? Второй! - И вновь пожаловался бомжу: - Ты понимаешь, рульки у "мерсов" отламывают. Ну, знаешь, кругленький такой на носу...

Бомж знающе кивнул.

- Кому это нужно? - горестно воскликнул Владимир Иванович.

Седой попунцовел и попятился к двери, что принесло очередную неприятность - он столкнулся с входящей в кабинет секретаршей Мариной, которая несла в поднятой руке серебряный подносик. На подносике стояла хрустальная рюмка с коньяком и хрустальное же блюдце с ломтиками лимона. Поднос загремел, как банный таз, рюмка разбилась, и блюдце упало донцем вверх.

Бомж вытянул шею и сглотнул слюну.

Ароматно и резко запахло хорошим армянским коньяком.

Отягощенный думами, Печенкин громко вздохнул: после всего происшедшего для него сейчас ничего не случилось. Марина исчезла, а ее место занял Прибыловский. Печенкин повернул голову и посмотрел на него с тоскливой надеждой.

- Посадили - улетел - улыбался, - доложил секретарь-референт, стараясь не смотреть в сторону сидящего в кресле бомжа, хотя почему-то тянуло.

Печенкин нерешительно улыбнулся.

- Правда, головой немного дергал, - прибавил Прибыловский.

Владимир Иванович вновь помрачнел.

- Ничего не сказал? - тихо спросил он.

- Сказал! - обрадованно откликнулся секретарь-референт. - "Dostoevsky was right".

Бомж в кресле Печенкина ехидно засмеялся.

- Что? - не понял Прибыловского Печенкин.

- "Dostoevsky was right"... Ах, черт! "Достоевский был прав". Он сказал: "Достоевский был прав".

- В каком смысле? - все равно не понимал Печенкин.

Прибыловский пожал плечами.

- Русская литература пустила Россию под откос! Погодите, она еще и Америку под откос пустит! - воскликнул бомж, поднимаясь в кресле и вновь садясь.

Печенкин и Прибыловский посмотрели на бомжа и переглянулись.

- На углу Ленина и Профсоюзной есть фотоателье, знаете? Так вот, там в витрине... - доверительно, вполголоса стал докладывать шефу секретарь-референт, но бомж помешал.

- Россия - проблема филологическая! - вещал он громко и насмешливо. Нация, имеющая в алфавите букву "ы", права на существование не имеет. Каждый год население нашей Родины сокращается на один миллион человек. Простейший расчет показывает... Чтобы спастись, нам надо уже сейчас пустить в Россию китайцев, миллионов сто - сто пятьдесят. Да, мы станем узкоглазыми, но зато будем трудолюбивыми. И, конечно, без Достоевского, тут уж одно из двух. Интересные мысли там в голову приходят... Литературы много. Маркс, Ленин... Перечитываю на досуге. Залежи литературы! Там и про тебя нашел! Перевела мне одна переводчица - забавно. - С этими словами бомж покопался в бездонном кармане засаленного пиджака и вытащил оттуда мятый и замусоленный, повалявшийся на свалке журнал "Экспресс". Прибыловский побледнел, рванулся к двери и - столкнулся с Мариной, которая несла на подносе еще одну рюмку коньяка и лимон на блюдечке. Ужасная картина повторилась. Бомж вскочил, но слов, чтоб выразить свое отчаяние, не нашел.

- Что ты ему по рюмке носишь? - возмутился Печенкин. - Что ему эта рюмка? Ты сразу всю бутылку тащи!

- Я сейчас уберу, - пробормотала бедная Марина.

- Да не надо убирать, - махнул рукой Печенкин.

- И лимона не надо, - крикнул бомж в спину уходящей секретарши, поднялся, подошел к Печенкину и, заглядывая ему в глаза, дружески, но очень серьезно, спросил:

- А ты?

- Не пью, - тихо ответил Владимир Иванович.

- Давно?

- Давно.

- Почему?

- Работать это дело мешает.

- А ты не работай! - неожиданно весело предложил бомж. Дверь кабинета стала отворяться, и бомж кинулся к ней, зная уже о нерасторопности секретарши. Но это была не Марина, это была Галина Васильевна.

Бомж растерянно отступил на шаг, и под его грязным кирзовым башмаком хрустнуло хрустальное блюдце. Галина Васильевна коротко и презрительно улыбнулась и посмотрела на своего мужа. Печенкин стоял к ней спиной, глядя на себя в высокое, в рост, зеркало на стене.

- "И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна и на главе венец из двенадцати звезд", - запоздало заблажил бомж. Обойдя его, как что-то нечистое, Галина Васильевна остановилась за спиной мужа и своим невыносимо высоким голосом тихо и решительно потребовала:

- Володя, ты должен извиниться.

Печенкин молчал и не двигался, тупо и внимательно глядя на себя в зеркале.

- "Она имела во чреве и кричала от боли и мук рождения!" - вновь подал голос бомж, но его не услышали.

- Володя, - напомнила о себе Галина Васильевна.

- Что "Володя"? - спросил Печенкин.

Он общался с женой через зеркало, почти как Персей с Медузой Горгоной.

- Ты оскорбил меня и нашего сына. Наш сын...

- Илюшка? - Бомж догадался, о ком идет речь. - Илюшка - гений! Мы еще о нем услышим. Ты знаешь, какую он мне мысль подарил? Как шубу с царского плеча. "Интонация побеждает смысл!" Ты понимаешь? Интонация побеждает смысл. Нет, черт побери, он гений!

- Володя, - сказала Галина Васильевна в послед-ний раз.

- Москва - третий Рим, и четвертому не бывать? - заинтересованно спросил Печенкин.

Галина Васильевна не выдержала и побежала к двери... Поднос, хрустальная рюмка и большая, резного хрусталя бутылка армянского коньяка взлетели вверх.

- Да что же это за день такой, господи?! - закричала в сердцах Марина и, уткнувшись в ладони, заплакала. Печенкин почему-то засмеялся. Бомж рванулся к зависшей в воздухе бутылке и поймал ее.

- Русские пословицы - сплошь эмпирика, - поделился он мыслью, пытаясь одновременно вытащить пробку. - Дурак вправду Богу молился и лоб расшиб, в барском пруду водилась рыба, и пришлось потрудиться за право ее ловить. Один иностранец, чтобы понять таинственную русскую душу, прочитал два тома наших пословиц и поговорок и возмутился: в одном томе утверждают, в другом отрицают. Тут: "Что потопаешь, то и полопаешь", а там: "От работы лошади дохнут". Тоже, кстати, эмпирика: прошел один десять верст до соседней деревни и его там накормили, а у другого лошадь сдохла. Правда не потому, что работала, а потому что не кормили, но в этом стыдно было признаться. "Что же это за народ?" возмутился иностранец. "Великий", - отвечают. Да не великий он, просто абстрактное мышление у него отсутствует. Народ-эмпирик... Чтобы узнать, что огонь жжется, ему надо руку туда сунуть...