Сад камней - Яна Дубинянская

Я вложил в нее весь свой опыт, наработки, связи. Мы возили «Блик» в Париж, он участвовал в конкурсной программе, вы не представляете, каких усилий мне это стоило! Марина не ценила, нет. Ей всегда казалось, будто все удавшееся само собой разумеется, а вот неудачи ее заставали врасплох, она не подавала виду, но переживала гораздо больше, чем следовало бы. Ну не мог же я, в конце концов, прямо сразу организовать ей главный фестивальный приз! В нашем деле новый проект, новое имя надо продвигать медленно, поэтапно, вводить в истеблишмент, я бы сказал. Но Марине хотелось сразу.

Причем с ее стороны я, к сожалению, не встречал никакой поддержки: там, на фестивале, вместо того чтобы нарабатывать связи, знакомиться с нужными людьми из кинематографической среды, — она, извините, Юля, за интимные подробности… ладно, не буду. Самое смешное, что она так ни разу и не взяла у него ни копейки: для кино, я имею в виду. А ведь он, этот герр Висберг, действительно очень богатый человек, он мог оказать ей реальную помощь. Когда я попытался посоветовать Марине такой вариант, с ней случился буквально истерический припадок, я просто испугался за ее здоровье, потому что впервые видел такое. Потом, правда, еще далеко не один раз… У творческих людей редко все в порядке с психикой, это один из рисков моей работы, на который, увы, приходится идти.

Нет, я по-прежнему уверен, что не ошибся в ней. Все шло правильно, в нужном направлении, просто она сорвалась раньше времени, а перед тем наделала ошибок. Я сразу ей говорил: нельзя играть в финансовые игры с государством, впутываться в минкультовский проект, лучше бы подождала, неужели вы думаете, что я не нашел бы денег? Я предупреждал, Марина не послушалась. Ей хотелось тут же, в моменте приступать к съемкам, ее, видите ли, «пробило», она боялась «спугнуть, упустить» — я даже не пытался вникнуть, что именно, в творческую сферу я вообще стараюсь не вторгаться. Остальное вы, Юленька, к сожалению, знаете. Жаль, что у вас не сложилась карьера киноактрисы, действительно жаль, сразу было видно несомненный талант. Но ведь вы, кажется, еще танцевали? И танцуете до сих пор?.. Да что вы говорите? Очень жаль, если так, извините мою неделикатность.

Она еще позвонила мне тогда: Игорь Эдуардович, помогите, сделайте что-нибудь! А что я мог сделать? Только пожурить по-отечески, дать ей хотя бы урок на будущее. Нет, я, конечно, попытался, поднял связи, прозвонил по нескольким вариантам — но это было на тот момент совершенно нереально, Марина и сама понимала. Ей надо было спокойно признать неизбежное, извиниться, распустить людей по домам, а она… На самом деле, Юля, меня до сих пор это мучит, никак не могу себе простить…

Да-да. Слушаю. Это срочно? У меня сейчас люди. Что?! Передайте этому мудаку, пускай валит на хрен, да на таких условиях мне сам Садовский будет задницу лизать! Да, так и скажи, два куска — потолок. Все, давай, я занят. Ублюдки…

На чем мы с вами остановились, Юленька?

Коробка была нетяжелая (поначалу), но габаритная и зверски неудобная, она закрывала обзор, вязала руки, это при сумке и люльке на плечах, и к тому же — какого черта было распечатывать?! — из нее то и дело что-нибудь выпадало, и приходилось останавливаться, приседать на корточки, ставить все на прелую листву, подбирать, укладывать, запаковывать кое-как, снова опоясываться ремнями, обхватывать поудобнее влажный картон, подниматься, идти… Направление — по наитию. Без малейших гарантий, что я вообще иду туда.

Свитер промок насквозь, налился тяжестью, будто и вправду стальная кольчуга, куда там какому-то гардусу, плечи ломило и резало лямками, ноги гудели, а рук я уже и не чувствовала, только расползающийся картон под ладонями — и тут ко всему вякнул ребенок, пока неуверенно, пробно. И еще не пробило, но уже подкатывало, вот-вот! И я разжала пальцы, уронила коробку на землю, увидела рой кружащихся искр… а затем обнаружила себя на берегу пруда.

На кухню. Первым делом, не заходя к себе, потому что девочка в люльке разрывалась воплем, и надо было прежде всего заткнуть, сунуть в рот новую бутылочку. То ли шведская, то ли, не знаю, финская инструкция на громадной банке сухого питания была совершенно нечитаема, зато с картинками, а на плите обнаружился чайник с водой как раз нужной температуры. Теперь памперсы; когда-то я слышала, черт возьми, что они бывают. Тоже подробная картинка-комикс с раскадровкой для полных дебилов; удобная вещь. И новый фланелевый комбинезончик, розовый, с вышитой на груди парой вишенок. А мокрые одежки-пеленки скомкать и без церемоний выкинуть в угол.

Перевела дыхание, наслаждаясь внезапной причмокивающей тишиной, опустилась на табуретку и осмотрелась вокруг.

После хозяйственного разгрома, который я учинила утром, здесь прибрали, вымыли оба ковшика, надраили до блеска плиту, простирнули и развесили парусами детские шмотки. Такое ощущение, что Иллэ и Таша только и ждали моего побега, чтобы проявиться, навести порядок и снова улетучиться перед самым моим возвращением: опять же, теплый чайник. Да ладно, они наверняка где-то здесь.

Все же с младенцами гораздо меньше мороки, чем я думала, — оказывается, они с завидной регулярностью засыпают на пару часов, высвобождая массу времени, а в памперсе, по идее, тем более. В таких вот странноватых, чтобы не сказать больше, размышлениях я вышла во двор, покрутилась вокруг корзины с орехами, полной, как всегда, почти доверху, и отправилась на розыски хозяев. Тарабанить в те же двери, слушать под теми же окнами, выкрикивать те же короткие имена. Дежавю.

Не было здесь никого. Я знала это еще до того, как пошла искать, и потому новые доказательства гулкой пустоты и безлюдности поселения воспринимались даже с удовлетворением, как любое подтверждение правоты. Повсюду глухо и заперто, и стеклянная дверь Отса тоже, она тихонько дребезжала и дергалась под моими ударами и рывками на себя, но не открывалась, а разбить стекло что-то не тянуло, даже странно, да и вряд ли оно просто так разбилось бы, это стекло. Стоп, а как насчет окна с той стороны, из комнаты с видеоплеером, кстати, по-человечески интересно — там и сейчас показывают неизвестно кому кино на широком экране?

Двинулась вдоль стены флигеля, касаясь ее кончиками пальцев, ощущая шероховатую поверхность как объективную реальность, от которой особенно не спрячешься, даже если прилагать к этому все усилия. Реально все: от кулона с яшмой до коробки с памперсами и детским питанием, от мертвого письма до живого младенца — и кто-то же зачем-то это придумал, срежиссировал, организовал, воплотил. Чтобы ради мести, сведения счетов — смешно. На масштабные авантюры не идут из мелких и низменных побуждений; впрочем, равно как и из высоких и благородных. Авантюра самоценна и самодостаточна, это живая сверкающая субстанция, она разворачивается как пружина и развивается по своей логике и своим законам. Однако породить ее, придумать, запустить в жизнь может лишь адекватно крупная, творческая, самодостаточная и сверкающая личность.

Кто, черт бы его побрал?!!

Завернула за угол. Тут стену пришлось отпустить, слишком густо подпирали ее корзины для катыши и несколько валяниц, распяленных на деревянных треножниках, будто пугала. Прошла еще несколько метров — и уткнулась в тупик, совершенно бессмысленный, но не менее ожидаемый. Можно попробовать обойти с другой стороны, только и там, скорее всего, нет никакого прохода, и единственный внешний выход к тому окну — из моего, визави, почти стеклом к стеклу. Если так, их все же придется разбить!.. Оба. Вдребезги. Хоть что-нибудь.

Наплывало дикое, труднопостижимое и вместе с тем безнадежно четкое ощущение: на самом деле сделать ничего нельзя. Все продумано, просчитано наперед, любой вариант моих движений вписан в гипертекстовую схему, любая моя авантюра предусмотрена заранее, а потому по сути не является таковой. Не могла я уехать тем поездом, не могла в принципе, потому что по чьему-то сценарию не должна никуда уезжать.

Я ходила за почтой, только и всего. И на этот раз получила ее из рук в руки, видимо, чтобы осознать: способ как таковой совершенно неважен. Детали вообще не имеют значения, за исключением базовых — кулон, картина, письмо, нашлепок на фанере, младенец. Последнюю посылку, пожалуй, правильно рассматривать с младенцем в комплекте. А также недвусмысленным намеком на мое ближайшее будущее.

Ну это мы еще посмотрим.

Прислушалась: вроде бы никто не плакал. Ладно. О будущих авантюрах подумаем позже, а сейчас надо перенести младенца и вещички к себе, не живу же я, в самом деле, на кухне.

Вернулась и придирчиво осмотрелась, выискивая признаки чьего-то присутствия, хождения по пятам, отслеживания моих реакций и поступков; нет, непохоже, не настолько. Мокрые пеленки по-прежнему валялись комком в углу, чайник остыл, просыпанная пыль детского питания белела на столе двумя полосками, похожими на дорожки кокаина. Подмокшая, расползшаяся вдрызг коробка и парижская сумка стояли у входа, там, где я уронила их, наконец добравшись до цели. И заляпанное грязью корытце со спящей девочкой — на столе.