Генетическая одиссея человека - Спенсер Уэллс

Этот воображаемый сценарий кораблекрушения демонстрирует пользу синтаксиса для человеческого общения и дает нам подходящую гипотезу, объясняющую, почему был возможен такой огромной скачок вперед у наших древних предков. Но он не может объяснить, что могло быть тому причиной. Если интеллектуальная пропасть между человеком и обезьяной преодолевается синтаксическим мостом, то возникает вопрос, почему он появился у наших предков, а не у предков шимпанзе и горилл. Здесь мы снова получим некоторую помощь из исследований поведения приматов. Согласно Сью Сэвидж-Рамбо, одна из причин, помешавшая шимпанзе развить сложный синтаксис — ограниченная кратковременная память. Чтобы понять смысл сложного предложения, вы должны помнить его начало к тому моменту, как дойдете до его конца, с тем, чтобы соединить их воедино. Это нетрудно, быть может, для предложения «человек кусает собаку», но немного труднее для сложных конструкций прошедшего времени на немецком языке, где смысловой глагол появляется только в конце предложения! Ограниченность краткосрочной памяти может быть причиной минимальных языковых навыков шимпанзе.

Причина, почему наши родственники-обезьяны не развили сопоставимую с нашей кратковременную память, может иметь отношение к их образу жизни. Все наши обезьяньи родственники живут в лесах, и по крайней мере частично на деревьях. Наши же предки, по всей видимости, отказались от жизни на деревьях несколько миллионов лет назад. Австралопитеки имели вертикальную осанку, что было эволюционно полезным приобретением только в местности, на которой не растут деревья. Структура африканской экосистемы с ее обширной саванной, расположенной в непосредственной близости от леса, является на самом деле идеальной средой обитания для приматов, осуществляющих переход с древесного на наземный образ жизни. И именно этот прыжок с деревьев изменил эволюционную траекторию движения, что в конечном счете привело к синтаксису и современному языку.

Теперь большинство антропологов признают, что ранние гоминиды ходили на задних конечностях прежде, чем развили высшие умственные способности. Как в случае обнаруженного Раймондом Дартом «младенца Тунг», размер головного мозга самых древних человеческих предков был сопоставим с мозгом обезьян, но они уже имели изменения в скелете, указывающие на прямохождение. В безлесной местности прямохождение давало несколько преимуществ: позволяло улучшить обзор местности, способствовало эффективному передвижению по суше и высвобождению рук для использования орудий труда. Ни одно из них не могло бы иметь большого значения, если вы перемещаетесь в основном в лесу с ветки на ветку. Как говорится, необходимость — мать изобретательности, и это верно в отношении эволюции. Но что же в первую очередь привело нас в луга?

Периодически африканские леса сильно страдали от климатических изменений: из-за малого количества осадков за последние 10 млн лет их площадь существенно сокращалась несколько раз. Один особенно сухой период, имевший место 5–6 млн лет назад, привел фактически к исчезновению Средиземного моря, что сильно ударило по африканскому климату. Во время этой продолжительной засухи некоторые из обитавших на деревьях обезьян могли переместиться к кромке леса, чтобы воспользоваться дарами лугов. Но так как обитающие в лесах обезьяны являются собирателями (шимпанзе иногда убивают и едят обезьян, но их рацион состоит в основном из фруктов и насекомых), те, кто перешел к жизни в саванне, должны были стать охотниками, потому что крупным приматам довольно сложно жить в саванне исключительно за счет собирательства — растения и насекомые просто не обеспечат их достаточным количеством пищи. Калорийную, богатую белком диету составляют лишь животные, особенно млекопитающие. Поэтому нужно было охотиться на живущих в лугах млекопитающих, избегая при этом внимания других живущих рядом плотоядных животных, что, по-видимому, и способствовало развитию человеческого мозга.

Если представить жизнь как игру в шахматы, то причины и следствия эволюции мозга приобретают немного больше смысла. В хорошие времена, когда окружающая среда постоянна, игра может быть довольно простой, приводящей к мату, возможно, уже в начале игры. Если вы голодны, вы находите кусочек фрукта или используете травинку, чтобы извлечь термитов из их укрытий. Все просто. Жизнь в лесу протекает таким образом изо дня в день. Причина, почему при уничтожении лесов вымирает так много видов, заключается в том, что они просто не в состоянии справиться с новыми условиям — они слишком хорошо приспособлены к своей прежней среде обитания. Орангутаны великолепно приспособлены к жизни в тропическом лесу Юго-Восточной Азии, но они плохо приживаются в лугах, образующихся вследствие подсечно-огневого земледелия. Когда наступают трудные времена и окружающая среда меняется, вы должны просчитывать свои ходы заранее, и игра в шахматы становится более сложным занятием. Таким образом, люди процветают именно потому, что мы как вид родились в условиях меняющейся окружающей среды. В каком-то смысле мы биологически адаптированы к адаптации. В то время как для других животных характерна сложная морфологическая адаптация, у нас есть только наш разум, и наша адаптация проходит в форме изменений в поведении.

Один из результатов обладания высоко адаптивным разумом — развитие культуры. Возможно, начав с развития технологии ведения совместной охоты, опирающейся на сообразительность и социальное взаимодействие, человеческая культура вышла за утилитарные пределы, включив в себя искусство, науку, язык и все другие атрибуты «человеческой» жизни. Хотя мы и не являемся первыми гоминидами, проявившими необычную культурную адаптацию, мы — единственные, кто довел ее до такого совершенства. Существуют, например, доказательства, что у неандертальцев существовал групповой уход за больными. А найденное в расположенной в современном Узбекистане пещере Тешик-Таш ритуальное захоронение неандертальского ребенка в окружении козьих рогов свидетельствует о более глубоком осмыслении ими своего места в мире. Именно культура характеризует Homo sapiens и делает нас тем, кто мы есть. Не будь первых проблесков культуры, наши гоминидные предки никогда бы не отважились выйти за пределы африканского леса в саванну. И, не имея этого козыря, мы никогда бы не пережили того, с чем столкнулись при переселении из Африки в Евразию, произошедшем около 50 000 лет назад.

Бактериальный суп

Когда одну бактерию помещают в богатый питательными веществами бульон и позволяют делиться сначала на две бактерии, потом на четыре, потом на восемь и так далее, происходит интересная вещь. Как мы видели ранее, всякий раз, когда ДНК воспроизводится — во время размножения — возникают случайные ошибки, называемые мутациями. Это те самые изменения в рецепте супа, которые происходят естественным образом при передачи его следующему поколению. Такая же картина наблюдается при делении бактерий. Таким образом, в нашем быстро заселяемом бактериями бульоне мы начинаем обнаруживать уникальные генетические линии, образующиеся в результате небольших изменений в их геномах. Если мы исследуем последовательности ДНК бактериальной популяции через несколько поколений, мы едва ли увидим различия между ними. Но если подождем несколько сотен поколений (для бактерий это всего лишь пара дней), то увидим огромное количество вариаций. Как и в случае эволюции белка в понимании Цукеркандля и Полинга, чем дольше растет популяция, тем больше мы видим изменений. Проще говоря, генетических различий больше между двумя бактериями, случайно отобранными из более старой популяции, чем между бактериями из более молодой популяции.

Эксперимент, который мы только что провели с нашим бактериальным супом, показал, что происходит в любой экспоненциально растущей популяции, где потомство удваивается в каждом поколении. Совершенно очевидно, что популяция быстро увеличивается в размерах — если бы мы действительно позволили бактериям беспрепятственно делиться в течение нескольких дней, они бы заполонили всю нашу планету. Однако гораздо важнее для нашей истории причина такого бурного роста популяции. А заключается она в том, что в популяции каждый индивидуум оставляет потомство. Никто не проигрывает в эволюционной лотерее — у каждой бактерии есть дети, у всех ее детей есть дети, и так далее. Это оказывает интересный эффект на генетическую структуру популяции.

Как мы теперь знаем, ответ на вопрос, сколько в среднем генетических различий между бактериями, составляющими растущую популяцию, зависит от того, как долго популяция росла. В действительности существует распределение различий между отдельными бактериями, отображаемое колоколообразной кривой Гаусса, которой нас мучили в школе на уроках математики. Среднее значение этого распределения (среднее количество различий между индивидуумами в образце) зависит от времени, в течение которого растет популяция. Если мы представим себе кривую как волну, движущуюся по мере накопления различий слева направо, то чем правее (другими словами, чем дальше от нуля), тем больше в популяции накопилось мутаций. И как при сравнении последовательностей гемоглобина лошади и гориллы, скорость, с которой волна движется слева направо, предсказуема, потому что скорость, с которой случаются мутации — постоянна, наши молекулярные часы отсчитывают время в А (а также в Ц, Г и Т). Благодаря этому мы можем вычислить время экспоненциального роста популяции, измеряя среднее значение распределения — середину волны. «Хорошо, — скажете вы, — это может быть интересно в качестве лабораторного упражнения университетского курса генетики, но совсем не относится к предмету нашего обсуждения… если, конечно, мы не увидим такую же модель и для других организмов».