Хозяйка Дома Риверсов - Филиппа Грегори

– Смотри, Жакетта, как бы она не унесла тебя от нас.

В ответ я тоже засмеялась, поскольку и его огромный жеребец стал делать огромные прыжки, явно желая бежать ноздря в ноздрю с моей милой Мерри; мы весело мчались вперед, как вдруг раздался страшный треск, и перед нами рухнуло дерево, с пронзительным стоном ломая ветви. Мерри в ужасе шарахнулась, а мой муж взревел, точно иерихонская труба: «Засада! Опасайтесь засады!» Я вцепилась в гриву лошади, неловко съехав набок, и чуть не вылетела из седла, когда моя Мерри вдруг ринулась в сторону от дороги, испуганная жутким свистом тяжелых арбалетных стрел. Я постаралась выправиться, покрепче уселась в седле и снова низко прильнула к шее лошади, а Мерри все куда-то неслась среди деревьев, ныряя то вправо, то влево – туда, куда подсказывал ей инстинкт самосохранения. Я поняла, что она больше мне не повинуется, и отпустила поводья. Нечего было и думать усмирить ее, так что я лишь судорожно цеплялась за ее шею, пока она не перешла сперва на рысь, потом на шаг, а потом прерывисто вздохнула и остановилась.

Я выпала из седла на землю. Меня бил озноб. Жакет на мне был разорван в клочья ветками деревьев, чепец на скаку сорвало с головы, и он болтался теперь где-то сзади, держась только за счет завязок, волосы рассыпались по спине, в них застряли мелкие ветки. Я едва дышала, тщетно пытаясь стряхнуть напряжение, и даже слегка всхлипнула, так мне было страшно. Мерри повернула голову, взглянула на меня и стала нервно общипывать ветки кустарника, настороженно прядая ушами.

Чтобы она снова не бросилась бежать, я подобрала поводья и осмотрелась. В лесу было холодно и почти темно; а еще там царила абсолютная тишь, и только где-то очень высоко, на самых верхних ветвях дерева пела птичка да в траве негромко жужжали насекомые. Не было слышно ни грохота сапог по земле, ни потрескивания возков – ничего. Я не могла определить даже, далеко ли отсюда дорога. Стремительный галоп Мерри продолжался, казалось, целую вечность, но даже если это было не так, я все равно не знала, какое направление нам теперь выбрать. Мерри, разумеется, двигалась не по прямой, она постоянно петляла, куда-то сворачивала, и теперь мне никак не удавалось отыскать в лесной чаще какую-нибудь тропу, по которой можно вернуться обратно.

– Черт побери! – тихо выругалась я, как настоящий англичанин. – Мерри, ты хоть понимаешь, что мы с тобой заблудились?

Я знала, что Вудвилл непременно отправится меня искать, и очень надеялась, что он сумеет нас найти по маленьким отпечаткам копыт моей лошадки. С другой стороны, если то упавшее дерево действительно означало засаду, то, возможно, и Вудвилл, и мой муж сейчас ведут смертельную схватку, и никто из них еще просто не успел обо мне подумать. Еще хуже, если напавшие на наш караван сумели одержать вверх; тогда герцога и Вудвилла, возможно, возьмут в плен или даже убьют, и некому будет меня искать; и я окажусь одна-одинешенька в незнакомом лесу, среди врагов, да еще и потеряв дорогу. В общем, решила я, надо как-то спасаться самостоятельно.

Поскольку мне было известно, что путь мы держим на север, в Кале, я постаралась как можно лучше представить себе ту огромную карту Франции, которая находилась в библиотеке. Я понимала, что если сумею выбраться снова на северную дорогу, то наверняка обрету и поддержку, и гостеприимство в близлежащих деревнях – например, в доме какого-нибудь местного священника. По северной дороге ездит немало людей, и я, возможно, встречу какую-нибудь группу англичан, и одного моего титула будет достаточно, чтобы они немедленно оказали мне помощь. Но прежде всего нужно отыскать тропу. Я изучила землю вокруг, пытаясь обнаружить отпечатки копыт Мерри и надеясь по ним двинуться в обратном направлении; через некоторое время я действительно увидела на земле ее след, затем второй, потом земля скрылась под слоем листвы, но меня это не смутило, и вскоре я снова заметила следы ее копыт. Я вернулась, правой рукой взяла лошадь под уздцы и сказала ей, очень стараясь сохранять уверенность в голосе: «Ну что, глупышка? Придется нам теперь самим искать дорогу домой». Старательно высматривая след, я повела Мерри в ту сторону, откуда мы прискакали, а она, покорно склонив голову, ступала за мной, словно ей было стыдно за то беспокойство, которое она мне доставляет.

Мы шли, как мне показалось, уже несколько часов, и в конце концов отпечатки копыт почти совсем поблекли в лесном полумраке, потому что на земле было слишком много травы и веток. Я примерно догадывалась, в каком направлении нам нужно двигаться, и мы продолжали неторопливо брести по лесу, хотя в душе моей уже зарождались сомнения, уж не заблудилась ли я снова, уж не брожу ли по кругу, как тот зачарованный рыцарь в сказочном лесу. Думая об этом, я почти не удивилась, когда услышала плеск воды; я повернула в ту сторону, и совсем скоро мы оказались у ручья, впадавшего в небольшое озерцо. Озерцо было такой правильной формы, почти круглое, и так красиво окаймлено зеленым мохом, что больше напоминало бассейн фонтана. На мгновение мне даже показалось, что вот сейчас со дна этого волшебного озера поднимется сама Мелюзина и поможет мне, своей дочери. Но Мелюзина, разумеется, так и не появилась. Я привязала Мерри к дереву, умылась, вдоволь напилась холодной воды, а затем и свою лошадку подвела к ручью, и она, опустив голову с белой гривой, стала беззвучно, долгими глотками пить живительную влагу.

Деревья на берегу ручья, расступившись, образовали небольшую полянку, на которую сквозь густую листву проникали лучи солнца. Не выпуская из рук поводьев, я присела на солнышке, чтобы немного отдохнуть. Вот отдохну, пообещала я себе, и поднимусь, а потом, ориентируясь на солнце слева от себя, мы неторопливо отправимся дальше и вскоре непременно выйдем на парижскую дорогу, где меня все давно уже ждут… Я так устала, а солнце так чудесно пригревало, что я, привалившись к стволу дерева, закрыла глаза. И через минуту уже крепко спала.

Оставив коня и своих боевых товарищей, рыцарь спешился и пошел по следам красавицы через лес, держа в руке горящий факел и громко окликая ее по имени. Ночной лес казался ему каким-то неземным, волшебным. Один раз в темноте рядом с ним блеснули чьи-то ясные карие глаза, от неожиданности он отшатнулся с проклятьем и почти сразу увидел исчезающий во мраке светлый «фартучек» под хвостом оленихи. Вскоре поднялась луна. Рыцарь решил, что теперь и без факела ему все видно, потушил его, воткнул в груду влажной, полусгнившей листвы, а сам зашагал дальше, напряженно вглядываясь в серебристый ночной полумрак. Со всех сторон его окружали густые заросли и высокие травы, в ночи казавшиеся особенно темными, и теперь, без желтого света факела, ему больше не хотелось громко звать красавицу, и он примолк, нервно озираясь по сторонам. Ему становилось все страшнее при мысли о том, что он так и не научил ее как следует скакать верхом, что и ее лошадь он толком не натренировал, а ей самой не успел объяснить, как вести себя в подобных обстоятельствах, и даже не предполагал, что с нею может такое случиться – в общем, он страдал, понимая, как сильно ее подвел.

И эта мысль была для него ужасней всего, ведь он поклялся себе, что всегда, до самой смерти, будет служить ей и защищать ее. И ему стало так стыдно, что он даже остановился и, опершись рукой о ствол дерева, низко склонил голову. Она была его прекрасной дамой, его госпожой, а он был ее верным рыцарем, однако уже во время самого первого своего испытания потерпел неудачу; и теперь она блуждала одна где-то в темноте, а он не мог ее отыскать.

Подняв голову, рыцарь был настолько поражен, что невольно захлопал глазами и даже протер их, чтоб не осталось ни тени сомнений: прямо перед ним мерцал все тот же белый свет, а в самом центре этого волшебного светового круга стояла небольшая белая лошадка. Что она делала там, среди леса, совершенно одна? А когда лошадка повернула голову, рыцарь ясно увидел у нее на лбу серебристый рог. Единорог! Да, это было оно, белоснежное прекрасное животное; некоторое время оно смотрело на рыцаря своими темными глазами, а затем медленно двинулось прочь, поглядывая через плечо и словно приглашая человека последовать за ним. Совершенно очарованный, рыцарь, тихо ступая, пошел за единорогом, словно окутанным мерцающим серебристым светом; на земле отчетливо отпечатывались маленькие копыта, которые тоже светились среди опавшей листвы, вспыхивая белым огнем, и тут же гасли, стоило рыцарю их миновать.

Рыцарь чувствовал, что не надо и пытаться поймать этого единорога; он припомнил, что во всех легендах говорилось, будто делать этого ни в коем случае нельзя, поскольку единорог, если к нему хотя бы попытаться слишком приблизиться, тут же бросится в атаку. Лишь одно-единственное существо в мире могло не только поймать, но и приручить единорога; изображение этой сцены рыцарь с детства наблюдал на различных гобеленах и гравюрах.