Численник - Ольга Кучкина

«Оценка, цена – не в рублях, а в горстях…»

Оценка, цена – не в рублях, а в горстях,где малым количеством счастье.Однако же мы засиделись в гостях,и близятся темь и ненастье.Найди мою шляпу, перчатки и зонт,а я поцелую хозяйку.Неверный подвинулся горизонт,едва миновали лужайку.За дачный забор на летящий простормы легкой ступаем стопою,и снова, мой друг, нескончаемый спорв молчанье ведем меж собою.Что делать – легко легковерной весноймы начали, и без расчетатропой глухоманной, крапивной, леснойвсе шли и дошли до чего-то.И вот уже осень разводит дымы,и счастливы мы – по погоде,рост цен заморожен в преддверье зимы,и наш диалог на исходе.

«Березовый хор, березовый сад…»

Березовый хор, березовый сад,как девки, как свечки, березы стоят,березовый свод, а за ним бирюза,березы, как слезы, застят глаза.

«Маленький дрозд мертвый лежал…»

Маленький дрозд мертвый лежал,белка живая скакала поодаль.Мир, как башмак неудобный, жал,нагло предписан последнею модой.В моде сырая нефть и мазут,злой террорист и кремлевские шашни,ловкий обман и неправедный суд,завтрашний грех и молебен вчерашний.Маленький мертвый с соседкой живой —мелкие частности жизни подробнойтак старомодны, хоть волком завой.А отзовется лишь в жизни загробной.

«Пролетало короткое лето…»

Пролетало короткое лето.Проливались короткие ливни.Просыпались вдвоем до рассвета.В золотой перецвечивал синий.Отцветали цветы полевые.Приближались: холодная просинь,и раненья в упор пулевые,и с кровавым подбоем осень.

Они

Я не дам вам кружиться над падалью,я не дам обзывать себя падалью,я не дам превратить себя в падаль.Объяснять остальное надо ль?Полумертвые сами, стервятникиполагают отведать мертвятинкии, раздувшись от этого пузами,заниматься впоследствии музами.Всю вселенную переиначив,деньги главным мерилом назначив,отстрелявшись отравленной пулею,в результате останутся с дулею.На минуту иль две именинники,цинком крытые мелкие циники,ваш ворованный праздник скапустится,воронок вороненый опустится.Жизнь живая не вами заказана,пусть в грязи, все равно не замазана,без мобильных расчетов и выстрелов,мной любима, ценима и выстрадана.Я не дам обзывать себя падалью,я не дам посчитать себя падалью,после страха – освобождение,после смерти – крик и рождение.

«Вечный жид – это вечно жидовская морда…»

Вечный жид – это вечно жидовская морда,жизнь в кусках и отрезах как вечная мода,и несчастье как приговоренное платье,и проклятье – заплатой, а расплатой – распятье.Вечный жид – это нетривиальная штука,это вечное бегство и вечная адская скука,это вечный огонь для солдата, что не оставил редут,в Александровском и Гефсиманском саду.

«В коричневых стенах – вот участь участка…»

Участок – место встречи

меня и государства.

В коричневых стенах – вот участь участка —не по принужденью, а непринужденносидела. Глядела застенчиво. Чаша —испить: вот застенок, и вот осужденный.Фантазии пыл – ведь запястья свободныи ноги не скованы ражим железом.Ход стрелок. И пот проступает холодный.И краска от вечности рыжей облезла.

«Денек сероватый, дождливый, ничтожный, ничейный…»

Денек сероватый, дождливый, ничтожный, ничейный,а час диковатый, глумливый, острожный, затейный.Торчу на площадке, платформе, перроне, как злая заноза.Прошу о печатке, о форме, о тоне, не зная прогноза.Вдруг пали и умерли люди знакомые, жившие возле.Пропали, как в сумерки, судьи законные, севшие после.И ухает сердце в бесформенный хаос, сжимаясь от страха.Но линию чертит, как Бог, подымаясь, жемчужная птаха.

«От бессильной злости закипать…»

От бессильной злости закипать —хорошо знакомый тихий ужасраз в полгода, в год, в четыре, пять,не сдержаться, реже чем – тем хуже.Грязь на кухне. Скотство за углом.Откровения козла на блюде.Как прием известный хамский лом.И на мясобойне то, что было люди.Под глазами темные круги.Тошнота к рассудку подступает.Вот такие, милый, пирогигнев печет, а ярость припекает.

Нет уж сил. Не справились. Не такжизнь построили. Не с тем успехом.

Вымыть кафель. Наплевать на страх.Электричкой за город поехать.

«Ах, этот детский плач о том, что нас не любят!…»

Ах, этот детский плач о том, что нас не любят!Взгляните в зеркало, побойтесь Бога,и, ради Бога, покажите людям,что вы по-прежнему красавица и недотрога.

Желтый дом

Желтая штукатурка потрескалась,зданье в заморочках и забвенье,не надо движения резкого —робкое требуется движенье.Требуются глаза, словно блюдца,с выраженьем, в котором внимание,а если в блюдца плюются,должно быть, договорились заранее.Лица, напоминающие тени,бродят по желтому зданиюв будни. А воскресениепроводят по спецрасписанию:из общего желтого дома,из окруженья врача и медбрата,в дом частный идут знакомый,где жили семьей когда-то,где были любовь и песни,где душа казалась на месте,но отчего-то, хоть тресни,зачаток душевной болезни.Там обстановочка, словно порох,и ты ходишь там, словно потрох,и в сумерках возвращаешься в городс глазами, плевки в которых.Тяжела у медбратьев поступь,сживают с желтого свету —не кричи, молчи просто.Вход есть, а выхода нету.

Не так

Такого пожелать нельзя и палачу —с утра и дотемна, под звездами и в слякоть,я больше не могу, я больше не хочусо всеми погибать и надо всеми плакать.

Я больше не могу обманывать судьбу,вступая в договор, который не по силам,возлюбленного лик запоминать в гробуи забывать других, которых смерть скосила.Я больше не хочу надежды надевать,натягивать грехи, примеривать соблазны,на лоб высокий мысль, как шляпу, надвигать,геройски щеголять на подиумах праздных.

Окликнула душа: вот малая слеза…за каждую слезу несчастного ребенка…Но выплаканы все несчастные глаза,история хрипит, как пьяная бабенка.

Я больше не хочу, как пыльные мешки,таскать свою вину за все на этом свете,как в кошкином дому раздавлены кишки,и одичалый ветер свищет по планете.

Я больше не могу…Но поворот ключа:заводит Бог опять творимую игрушку —хватаешься за кончик тонкого лучаи пишешь им не так всю эту заварушку.

«Натягиваю улыбку. А больше ничего на мне нет…»

Натягиваю улыбку. А больше ничего на мне нет.Вытягиваю ошибку рожденья и появленья на белый свет.О мама, мама, тоска, до тошноты и рвоты тоска,как будто и впрямь близка гробовая доска.О Боже мой, моя дочь живет не со мной,а в одной из стран через океан, о Боже мой,и внучка моя уж который год там живет,и у меня от бессмыслицы болит живот.О мама, ты никогда не узнаешь, какая кругом ерунда,и ничего не поправишь, потому что просто водаразлилась меж людьми, что могут ехать туда и сюда,и только дом без людей стоит как беда.Натягиваю улыбку и выхожу в свет,под этой улыбкой зыбкой ничего нет.О, если бы знать, на каком перекрестке шагнул не туда!И только пустующий дом стоит, как стоит вода.

«Ах, придурок, перестарок…»

Ах, придурок, перестарок,любопытный к бытию,как подарок без помарокот спросонья к забытью.Ни балов, ни сцен, ни скачек,ни тщеславию наград,тайно спрячет то, что значит,и построит ряд преград,чтоб никто не заподозрил,что там кроется внутри,что за мир придурок создал —отойди и не смотри.От несчастия хохочет,слез от счастья не видать,мир на выворотку хочетвдруг в оглядке угадать.Грызть – любимое занятьесушку, знанье и себя,чтобы тайное заклятье,снять, как платье с короля,чтоб услышать ритм и трепетакустической среды,звездный шорох, лунный лепети молчанье резеды.

«Температура выше потолка…»

Температура выше потолка,а потолок обрушивает стены,разруха подступает постепенно,и сутолока мусорно мелка.Испанка, кашель, горячо глазам,в висках и сердце серп и он же молот,и отчего-то нестерпимо молоди просишь потрепать по волосам.

Больница