Компромат на кардинала - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тотчас видно, что отец Филиппо некогда был необычайно красив, и я, признаюсь, вполне понял покойную матушку Серджио, которая оставалась его духовной дочерью и в Солерно, где в прежние годы служил отец Филиппо, и потом в Риме, куда был он переведен по долгу своему и куда синьора Порте (такова фамилия Серджио) последовала за своим идолом, на пороге смерти оставив сына на его попечение.
Я уже успел узнать, что роль fratorne34 в средних римских семьях очень велика. Молодому человеку, если он не наследует купеческое дело или огромное состояние и не хочет идти в военную службу, здесь негде приложить силы, он не может выбрать себе положение в обществе, жениться, а fratorne одним словом может извлечь юношу из состояния этой безысходности, дав ему место какого-нибудь секретаря или чиновника в Ватикане с жалованьем не менее чем шесть тысяч скудо в месяц. Серджио мог рассчитывать на большее, если бы посвятил жизнь церкви, однако он предпочитает любить Антонеллу, заниматься искусством и жить на некий пенсион, щедро предоставляемый ему богатым святым отцом Филиппо.
Кажется, нет ничего, что он не сделал бы ради Серджио! Этот человек, лишенный возможности иметь законного сына, всю любовь своего сердца перенес на сына духовного.
Видимо, долгие годы общения и взаимной расположенности сделали лица моего нового друга и его наставника весьма схожими. Правда, в чертах Серджио еще жива полудетская мягкость и некоторая неопределенность, в то время как жизнь придала лику отца Филиппо сухость и четкость, он чудится словно бы изваянным многовековой традицией служения Христу. Однако разрез глаз с чуть опущенными внешними уголками делает их сходство разительным. Впрочем, это обычный разрез глаз для римлянина, и когда появился монсеньор Джироламо, я в этом убедился вновь… Нет, о знакомстве с ним напишу позже, ибо оно было той ложкой дегтя, которую внезапно подлили в бочку меда, изрядно его подпортив, как и следует быть. Признаюсь, писать о нем мне вовсе не хочется. Вернусь лучше к отцу Филиппо…
Глава 18
ПОКАЧИВАНИЕ-РОКК
Россия, Нижний Новгород, ноябрь 2000 года
– Ни-на! Ни-на!
Невысокий полноватый человек с крашеными волосами, больше похожий на переодетую женщину, стоял на авансцене и пел в микрофон:
– Ни-на! Ни-на!
– Это он? – трепетно выдохнула Майя, вцепляясь одно рукой в Сережину ладонь, а другой – в ладонь какого-то худющего парня с заморенным лицом. Кажется, он был рабочий сцены, судя по азарту, с каким только что громоздил причудливые декорации. Все вокруг называли его Лешим.
– Неужели это тот самый знаменитейший Мисюк?! Матерь божия, я его совсем другим представляла. Говорят, он матерится как сапожник и вообще жуткий похабник.
– У нас в театре есть сапожник, – усмехнулся Леший. – Мы вместе лет пятнадцать работаем, я ни разу не слышал, чтоб он матерился. А этот… – Он отчаянно покрутил головой. – У меня, у мужика, уши вянут. Сейчас еще ладно, он чего-то добился от актеров, что-то начало получаться, он так-сяк доволен, а на первых репетициях такими словечками их называл, я умираю. Вон того парня, – Леший показал на худенького актера, зачем-то забравшегося на самую вершину сложного модуля-пирамиды и притулившегося там, словно воробышек на шатком насесте, – только вчера обозвал сперматозоидом. Можете это себе представить?!
Майя и Сергей дружно уставились на парня. Оба слабо представляли себе, как именно должен выглядеть сперматозоид, но было в этом слове что-то хилое, вихляющееся, как и в тощей, худосочной фигуре актера. Может, Мисюк все-таки прав?
– Я что хочу сказать, – осторожно начал Леший, который почему-то сразу взял шефство над новенькими, может, по природной доброте, а может, потому, что ни в какую не мог оторвать глаз от Майиных убийственных ног, – если этот дядька начнет матюгаться, вы просто не слушайте, не обижайтесь. Ну, у него эта матерщина как… как вода из крана капает, понимаете? Вы же не будете обижаться на кран, если из него капает?
– Постараемся, – Майя признательно улыбнулась. – А чего это он поет: ни-на, ни-на? Микрофон проверяет?
– Да нет, помрежа нашего зовут Нина Евгеньевна, это он ее призывает. Репетиция назначена на десять, он пришел точно, а видите, актеры еще не все, и Нины нет.
– Господи, я вообще не понимаю, как можно опаздывать на репетицию к такому человеку! – прошептала Майя, которая была жутко пунктуальна.
– А где он живет, в какой гостинице? – спросил Сергей, исподтишка разглядывая массивную золотую цепь, которая лежала на полной груди знаменитого режиссера, обтянутой тесноватой водолазкой, и еще больше делала его похожим на женщину.
– Ему театр квартиру снял на Верхне-Волжской набережной, машина его обслуживает, туда-сюда возит. Нет, у него расписание железное, себя на работе не жалеет, вкалывает как зверь, не то что наши лоботрясы, тут и не захочешь, а начнешь материться, – пробормотал Леший, придирчиво оглядывая сцену. – Черти, куда задевали подсвечники? Все, ребята, я с вами прощаюсь, пойду искать реквизит. А то еще и мне нагорит от великого человека!
Между тем сцена наполнялась актерами. Все были одеты абы как, но довольно тепло (в театре, такое было впечатление, еще не начинали топить), и Сергей чувствовал, как дрожит Майя в своем концертном, очень красивом, но очень легком платье. Да и его самого уже ощутимо познабливало.
Наконец появилась и «Ни-на», оказавшаяся пухленькой тетенькой с кипой разрозненных бумаг в руках. Она уселась за низенький столик в углу сцены, включила настольную лампу и принялась разбирать листочки. Мисюк смотрел на нее с видом терпеливого мученика. При виде его страдальческого лица можно было возненавидеть эту копушу! Наверное, Мисюк был не только хороший режиссер, но и прекрасный актер.
– Гоним ту сцену, что не доработали вчера, – сказал он, когда помреж наконец-то перестала шелестеть бумагой. – Где у меня Шариков?
Худенький «сперматозоид», сидевший на макушке пирамиды, помахал рукой.
– Отлично. Азазелка где? Гелла, Бегемот? Коровьев, Мастер и Борменталь?
Поочередно махали руками, обращая на себя внимание, затерявшиеся среди небрежно разбросанного реквизита актеры, изображавшие названных героев. Насколько знали Майя и Сергей, ставили какой-то гибрид по «Мастеру и Маргарите» в совокупности с «Собачьим сердцем». Малевич, пока вел их сюда, брызгал слюной от восторга (ему удалось тайком побывать на нескольких репетициях, пользуясь своими особенными отношениями с одним из молодых актеров) и уверял, что после этой постановки театральный Нижний наконец-то укажет театральной Москве: ее место в буфете!
Впрочем, пока ничего феерического на сцене не происходило. Мисюк довольно миролюбиво выкликал:
– Азазелка, пошел! Гелла, пошла! Зачем так быстро ходите? Выдерживайте темп, слушайте музыку! Вокруг себя крутись – сме-ело! Молчать-стоять!
Проходы, выходы, пробежки повторялись по многу раз, Мисюк не ляпнул еще ничего неприличного, все это начинало напоминать урок в студии бального танца, и Сергей постепенно заскучал. Режиссер почему-то не обращал на танцоров никакого внимания, но только Сергей подумал, а не перепутал ли что-нибудь Малевич или, хуже того, не подстроил ли этот мстительный тип какой-то гнусный розыгрыш, как небольшие темно-карие глаза, очень похожие на бусинки, воткнутые в непропеченное тесто, уставились на пару в ярких концертных одеяниях. Сам не зная почему, Сергей вдруг ощутил, что фрак его уже… того-с. Староват-с. Да и ботинки не мешало бы новые купить, эти совсем вид потеряли. Хоть и надраены до блеска, но все же… И тренировочные надо обновить, и для латины обе пары. Нет, ему сначала надо часы купить, а потом обновлять гардероб. Интересно, сколько им заплатят за выступление? Малевич говорил о какой-то серьезной сумме…
– А, пришли наконец-то, – сказал Мисюк, как если бы Майя с Сергеем не торчали тут битый час. – Отлично. Нина, что мы вчера решили, когда начинается танго?
Нина Евгеньевна пошарила в своих листочках, потом выразилась в том смысле, что вчера насчет танго ничего не решили. Во всяком случае, она такого не помнит.
– Ни-на, – терпеливо произнес Мисюк, – мы же договорились: все мои указания вы каждый день записываете новым фломастером, чтобы в вашем тексте ничего не путалось. Вспомните, каким фломастером вы писали вчера, и сразу найдете эти заметки про танго.
Несколько листочков упало с Нининого столика на пол, и было видно, что все они исписаны крупным, полудетским почерком одинаковой синей пастой.
– Какое танго? – спросила наконец помреж.
– Нина, вы что, больны психически? – очень вежливо осведомился Мисюк. – Я сказал – вчера это было! – что в пяти сценах: на балу, при встрече Иешуа с Понтием Пилатом, при ссоре Шарикова с Борменталем и где-то еще звучит мелодия танго и проносится пара! Напомните мне, в каких сценах еще это намечено. Или вы слишком плотно позавтракали и еще не отошли после еды?
