Две твердыни - Джон Толкиен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ОНТ.
Простерся и млеет летний покой, золотистый, знойный, дневной,Под лиственным кровом лесные сны бредут чудной чередой,В прохладных чертогах зеленая тишь, и западный веет ветер —Приди же ко мне! Возвратись ко мне! Здесь лучше всего на свете!
ОНТИЦА.
Вызревают в летнем тепле плоды, и ягоды все смуглей,Золотые снопы и жемчуг зерна вот-вот повезут с полей,Наливаются яблоки, соты в меду, и пусть веет западный ветер —Я к тебе не вернусь ни за что: у меня лучше всего на свете!
ОНТ.
Но грянет сумрачная зима, и мертвенной станет тень,В древесном треске беззвездная ночь поглотит бессолнечный день,Ветер с востока все омертвит, обрушится черный дождь,И сам я тогда разыщу тебя, если ты сама не придешь!
ОНТИЦА.
Небывалой зимой обомрут поля, кладбищами лягут сады,Заглохнут песни, и смех отзвучит, и сгинут наши труды.Тогда былое явится вновь, и мы друг друга найдемИ вместе пойдем в подзакатный край под черным, злобным дождем!
ОБА.
Мы вместе пойдем заповедным путем за дальние рубежи,И нам откроется новый край, и снова заблещет жизнь.
Древень допел и примолк.
— Да, вот такая песня, — сказал он погодя. — Эльфийская, это само собой: траля-ля-ля, словцо за словцом, раз-два, и дело с концом. Однако же неплохо сочинили, ничего не скажешь. Только онтов малость обидели: очень уж коротко они говорят. Н-да, ну ладно, я, пожалуй, постою да посплю. А вы где встанете спать?
— Мы обычно спать не встаем, а ложимся, — сказал Мерри. — Мы бы, если можно, прямо здесь, на ложе, и поспали бы.
— Как то есть ложитесь спать? — удивился Древень. — Ах, ну да, конечно! Гм, кгм, спутался я: пришли мне на память древние времена и показалось, будто я говорю с онтятами, вот ведь как, ишь ты! Что ж, тогда ложитесь и спите. А я постою под ручеечком. Покойной ночи!
Хоббиты пристроились на постели, с головой зарывшись в душистое сено, свежее, мягкое, теплое. Мало-помалу угасли светильники и померкли разноцветные деревья; но все равно было видно, как Древень неподвижно стоит под аркой, закинув руки за голову. Вызвездило, и замерцали струи, тихо стекавшие к его ногам, и тенькали, тенькали, тенькали сотни серебряных звездных капель. Под этот капельный перезвон Мерри с Пином крепкокрепко уснули.
Когда они проснулись, пышнозеленый чертог освещало лучистое утреннее солнце, проникая в укромный покой. Высоко в небесах порывистый восточный ветер рассеивал облачные клочья. Древень куда-то подевался, и Мерри с Пином пока что пошли купаться в бассейне за аркой — и заслышали его гуденье и пенье, а потом и сам он появился на широкой тропе меж деревьев.
— Кгм, кха! Ну, доброе утро, Мерри и Пин, — прогудел он при виде хоббитов. — Вы, однако, поспать горазды! А я уж нынче отшагал шагов под тысячу. Сейчас вот попьем водички и отправимся на Онтомолвище!
Он нацедил им по полному кубку из каменной корчаги, но не из вчерашней, из другой. И вкус у воды был не тот, что вечером: она была гуще и сытнее, вроде и не питье вовсе, а прямо-таки еда. Хоббиты прихлебывали, сидя на краю высокого ложа, и закусывали эльфийскими хлебцами-путлибами (они были вовсе не голодные, но как-никак завтрак, жевать что-то полагается), а Древень стоял дожидался их, напевая то ли на онтском, то ли на эльфийском, то ли еще на каком языке и поглядывая на небо.
— А где оно, ваше Онтомолвище? — отважился наконец спросить Пин.
— Кгм, как? Онтомолвище-то где? — переспросил Древень, обернувшись. — Это не место, Онтомолвище, это собрание онтов, нынче такие собрания созываются очень-очень редко. Ну, сейчас-то многие, н-да, многие мне накрепко обещали быть. А соберемся мы, где и всегда: людское название этому месту — Тайнодол. Отсюда малость на юг. Надо нам подойти туда к полудню, не позже.
Вскоре они тронулись в путь. Древень, как накануне, усадил хоббитов на предплечьях. Выйдя из чертога, он свернул вправо, шутя перешагнул через бурливый ручей и пошел на юг возле безлесных подножий высоких обрывистых склонов. За каменистыми осыпями виднелись березняк и рябинник, а выше — темное густое краснолесье. Потом Древень отошел от предгорий и подался в Лес, где деревья были такие высокие, раскидистые и толстые, каких хоббиты в жизни не видывали. Поначалу их, почти как на опушке Фангорна, прихватило удушье, но очень скоро дыханье наладилось. Древень с ними не заговаривал. Он раздумчиво бухтел себе под нос, и слышалось только «бум-бум, рум-бум, бух-трах, бум-бум, трах-бах, бум-бум, та-ра-рах-бум» или вроде того — то угрюмей, то радостней, то глуше, то гулче. Иногда хоббитам чудился ответный гул, трепет или звук, не то из-под земли, не то над головой, а может быть, гудели стволы; но Древень знай себе вышагивал, не глядя по сторонам.
Пин принялся было считать мерные «онтские шаги», но сбился со счету на третьей тысяче, а тут и Древень пошел чуть помедленнее. Внезапно остановившись, он опустил хоббитов на траву, раструбом приложил ладони ко рту и, словно из гулкого рога, огласил лес протяжным кличем. «Гу-у-гу-у-гу-умм!» — раскатилось окрест, и деревья явственно вторили зову. Потом со всех сторон издалека донеслось: «Гу-у-гу-у-гу-у-гу-у-гумм!» — и это был уже не отзвук, а отклик.
Древень примостил хоббитов на плечи и опять зашагал, время от времени повторяя громогласный призыв. Отклики слышались все ближе. Так они шли да шли — и наконец уперлись в глухую стену вечнозеленых деревьев неведомой хоббитам разновидности: они ветвились от самых корней, густой темноглянцевитой листвой походили на падуб и были усыпаны крупными, налитыми оливковыми бутонами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});