Свои по сердцу - Леонид Ильич Борисов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Образ Жанны неотступно стоял перед Жюлем, но этот образ ничем не был похож на ту парижанку, которую он встретил на улице. Этот новый образ был недругом того, старого, — милого и родного. Памяти и сердцу близка Жанна из Нанта, но никак не парижская Жанна. Боже мой, что случилось с нею?!
Барнаво, узнав о существовании Жанны, принялся допрашивать Жюля тоном весьма строгим:
— Страдаешь?
— Теперь нет, Барнаво.
— Плохо спишь?
— Я не люблю спать, Барнаво.
— Есть хочешь?
— Сейчас не хочу, только что пообедал.
— Так… А не тянет тебя сочинить что-нибудь в рифму?
— Нет, не тянет. Мне хочется написать пьесу. Я задумал сюжет комедии. Мне, как ты знаешь, недостает Скриба.
— Зачем тебе Скриб, когда есть целых два Дюма! Это надо обдумать, мой мальчик. Писать пьесы может не каждый. Я, например, не умею. Значит, надо познакомиться с Дюма. Кстати, это очень хороший писатель. Я люблю его.
— Я тоже люблю его, Барнаво.
— А Жанну?
— Об этом тяжело и трудно говорить, Барнаво. К ней я не пойду, — никогда!
— Ого! И ты это не лжешь?
— Не лгу, Барнаво.
— Ты можешь солгать мне, но избави тебя боже лгать самому себе! Страшнее этого нет ничего на свете. Что касается Дюма, то я тебя познакомлю с ним. Мне это нетрудно.
— Не хвастай, — рассмеялся Жюль. — Ты и в самом деле знаком с Дюма-отцом?
— Не имею чести знать, но хорошо знакомый мне Арпентиньи — друг и отца и сына. Я это устрою, Жюль. Жанна не будет сосать кровь твоего сердца.
— Ты волшебник, Барнаво!
— Я очень люблю тебя, мой мальчик! В следующее же воскресенье ты отправишься в Сен-Жермен во дворец к Дюма. Да, да, у него есть дворец. Во дворце есть полсотни слуг. Отсюда мои связи. Приготовь фрак, перчатки, бутоньерку.
— Как ты это устроишь, Барнаво?
— Ты веришь мне, Жюль?
— Безусловно! Верю и изумляюсь! Недоумеваю и верю! Верю и боюсь!
— Самая настоящая вера, мой мальчик! Когда человек чего-нибудь захочет, он добьется своего. Тем более и тем скорее, когда этот человек носит одежду швейцара. У него и связи, и знакомства, и хорошее настроение.
Месье Арпентиньи знал весь Париж, и он знал всех в Париже. Этот человек был богат, имел собственные дома в Фонтенбло, играл в клубах и много, для шику, проигрывал, писал пьесы, которые пробовали ставить, но после первых двух репетиций раздумывали и обращались к месье с просьбой написать что-нибудь другое. Арпентиньи охотно покровительствовал молодым литераторам, с республиканцами держал себя по-республикански, крайне правых взглядов держался в разговоре с монархистами, подкармливал анархистов — на тот случай, чтобы они оставили его в покое, когда, возможно, эти молодчики никому покоя не дадут. Пробовал месье заняться политикой, но из этого ничего не получилось: политикой кропотливо занялась буржуазия, и месье брезгливо умыл руки после первой же попытки.
На следующий день после беседы Барнаво с Жюлем в кабачке неподалеку от Сорбонны происходила следующая сцена. Жан Батист, кучер собственного выезда Арпентиньи, сидел за столом, потягивал вино и напевал песенку, поглядывая в окно. Было одиннадцать часов утра. Дядюшка Батист только что отвез своего барина к его родителям. Коляска, запряженная парой превосходных вороных, стояла у дверей кабачка.
— Ваш друг запаздывает, — сказал сидевший за стойкой хозяин. — Вам одному скучно. Не хотите ли, я заведу музыкальный ящик?
— Спасибо, я предпочитаю слушать музыку издали, — отозвался кучер и расправил свои пушистые, густые усы. — Я не тороплюсь. Налейте, хозяин, еще кружку. Кстати, и лошадки отдохнут.
— Насколько я понял, — сказал хозяин, ставя на стол перед Батистом новую кружку вина, — вашему другу придется иметь дело с лошадками, — не так ли?
— После полуночи, — ответил кучер.
— Тем более, — будет и темно и поздно. Я боюсь, что ваш друг устроит какую-нибудь катастрофу и тем подведет вас.
— Возможно, только вряд ли, — сказал кучер. — Услуга за услугу. Я не могу отказать человеку, который спас меня много лет назад. Еще тогда я сказал ему: «Барнаво, я должен отблагодарить тебя; говори, — чего ты от меня хочешь?» Он подумал и ответил: «Пусть твоя благодарность полежит на текущем счету, придет время, и я воспользуюсь процентами». А вчера он пришел ко мне за ними. Он сказал: «Дай мне твою коляску на завтрашний день». — «Что такое? — спросил я. — Ты хочешь вместо меня сесть на козлы?» — «Ты догадлив, — сказал Барнаво. — Именно так, я хочу сесть на ко́злы и взять в руки хлыст и вожжи. Мы уговорились о…» Мы поняли друг друга. Мой барин едет сегодня в Сен-Жермен к Дюма. Править лошадками будет Барнаво. Он берет свои проценты. Я человек чести, я не могу отказать моему благодетелю.
— А вам известно, как он справляется с лошадками? — спросил хозяин кабачка.
— Барнаво все знает и все умеет. Меня страшит другое, — как бы мой барин не заметил, что вместо меня на козлах сидит кто-то другой. Барин мой перепугается и прогонит меня. Этого я боюсь.
— Боюсь и я за вас, дядюшка Батист. Непонятно, — зачем и для чего понадобилось вашему другу садиться на козлы? Нет ли здесь политического заговора?
— Это меня не касается. Пусть будет политический заговор, давай бог удачи, лишь бы коляска и лошадки не позже десяти утра стояли на месте в конюшне… А вот и сам Барнаво! — обрадованно произнес кучер. — Здравствуй, дорогой друг! Садись!
Барнаво снял с головы форменную, в золотых позументах, фуражку, поклонился хозяину, пожал руку кучеру, сел на табурет, молча выпил кружку вина, отер усы и бороду и знаком пригласил друга своего придвинуться ближе.
Разговор велся шепотом. Хозяин тянул свою длинную шею, прикладывал рупором ладонь к уху, но чего-либо связного так и не услыхал. До него доносились отдельные слова, сказанные Барнаво, из них наиболее интригующими были карьера и миллион. Кучер несколько раз произнес одну и ту же фразу: благослови тебя бог и его ангелы.
Дядюшка Батист забрался на свое сиденье, щелкнул бичом и уехал. Барнаво отправился на свое место у подъезда большого здания высших наук. В два часа он увидел Жюля, остановил его и сказал:
— Придешь домой — ложись спать. В двенадцать, иначе говоря в полночь, переоденься, жди меня. Как твои дела?
— Все хорошо, Барнаво, спасибо. Скучно мне…
— Потерпи, будет весело. Фрак и все прочее добыл?
— Добыл, но…
— Не люблю этих «но».
— А
