Мое поколение - Борис Горбатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Эх, ребята были! — восхищается Юлька. — Вот умели за коллектив стоять! Вот ребята! Вернулись ребята в колонию с комсомольцами — все перевернулось. Заведующего сняли, педагогов прогнали, — захлебываясь, рассказывала Юлька, — образа выкинули. Революция, одним словом: мировой Октябрь.
Но в это самое время Юлькина мать получила работу в больнице в южном городе и стала собирать своих детей.
Они съезжались к ней из разных концов страны: десятилетняя Варюшка — из детдома, Юлька — из колонии, Наталку привезла из деревни бабушка.
Когда Юлька собралась в дорогу, воспитанники колонии устроили ей торжественные проводы, а отчаянные ребята говорили на прощание:
«Ты, чуть что, в комсомол иди!» — и крепко жали ей руку.
— И я решила: приеду, стану комсомолкой. Я буду все делать, что коллектив скажет. Я… — Она краснеет и тихо, смущенно заканчивает: — Я даже умру, если надо будет. Как ребята в Триполье. Правда!
Рябинин улыбается ей и говорит:
— Я верю.
Юлька приехала к матери. Та встретила ее устало и сухо, молча поцеловала потрескавшимися, жесткими губами и ушла на работу. Юлька заметила: состарилась, согнулась мать: заострившиеся плечи старухи даже испугали ее.
Через несколько дней за обедом Юлька спросила:
— Мама, а комсомол тут у вас есть?
Мать даже ложку выронила от удивления.
— А тебе зачем?
— Я хочу ходить к ним.
Ей ничего тогда не ответила мать, но вечером, перед сном, схватила Юльку за руку и потащила в угол. Там упала на колени перед образами. Юлька поспешно сделала то же, напуганная и удивленная.
— Молись! — прошептала мать и начала неистово креститься широким крестом.
Но Юлька не хотела молиться. Она вырвала свои руки из холодных, острых пальцев матери, она кричала:
— Не стану! Не стану молиться! Нет никакого бога! Нет его! — А мать шипела на нее и все молилась.
Когда неистовая эта молитва кончилась, мать торжественно встала с пола и сказала Юльке голосом чужим, суровым, словно читала евангелие:
— Будешь с комсомольцами путаться — запорю, выгоню и прокляну.
Юлька шмыгнула в постель, сжалась под одеялом в комочек и решила: «Буду, буду ходить!»
И на другой день пошла в комсомольский клуб.
— Мне тогда было четырнадцать лет, и меня… не… приняли. Сказали: маленькая еще. Ведь неправильно они сказали, Рябинин, правда?
— Правда! Ты не маленькая.
— Это у меня рост такой. Питалась плохо. Вот поэтому и рост такой.
Она действительно казалась совсем маленькой. Отцова солдатская шапка наползала ей на нос. Когда ее не приняли в комсомол, она чуть не заплакала при всем народе в клубе (об этом она Рябинину не рассказала), но упорно продолжала ходить. Скоро организовалась при комсомоле детская коммунистическая группа. Юлька записалась туда.
— А мать ничего? — спрашивает Рябинин.
— Мать не знает, — шепотом отвечает Юлька.
Матери она сначала говорила, что в школе занятия поздно кончаются, потом — что школа организовала спортивную группу, в клубе, вот она туда и ходит. Мать хмурилась, не верила, но, усталая, разбитая тяжелой работой, не хотела шума и ссор дома. Измаявшееся за день тело требовало только одного: покоя.
Юлька тайком ходила в комсомольский клуб. Когда, оглядываясь и замирая от страха, пробиралась она в здание бывшего ремесленного училища (здесь был комсомольский клуб), ей все казалось: вот-вот встретится мать.
Но мать не встречалась, и Юлька быстро и шумно взбегала по широкой лестнице. Вот уже последняя ступенька, вот уж сырой, весь в мокрых пятнах и отеках коридор, вот зал, гудящий, как коробка со шмелями.
— Ребята! — кричит Юлька и, сияющая, радостная, бросается навстречу товарищам.
А они окружают ее шумной гурьбой, кричат, перебивая друг друга, подымают такую возню и смех, что выскакивает из своей комнаты сердитый завклубом Бунч и начинает кричать на них:
— Эй, вы, хвост комсы! Тише! А то выгоню.
— А какой мы хвост комсы, а, Рябинин? — возмущается Юлька. — Вот тоже придумают!
— Нет, почему же? — смеется Рябинин. — По-моему, верно. Мы — комса, а вы — наша смена.
— Так не хвост же?!
Но Рябинин только смеется в ответ.
Он взял ее тетрадки и стал перелистывать их. «Тетрадь для алгебры ученицы 6-й группы Ю. Сиверцевой». Он грустно улыбался: с чем ее едят, алгебру? Вздохнул. «Тетрадь для физики ученицы 6-й группы Ю. Сиверцевой». Физика? Это которая о свете и звуке? Или не то?
— А закон божий где же? — пошутил он.
— Нету! — смеясь, ответила Юлька.
— А меня только закону божьему и учили. Важнейшая наука, скажу я тебе.
Он задумался, грустно разглядывая тетрадки. Три учителя было у него в жизни: пьяный попик учил грамоте и закону божьему, закадычный друг Тишка Пройди-свет учил махру курить, взводный Марченко учил шашкой рубить. Какие богатые науки!
Толстая тетрадка попалась ему, наконец. Юлька смутилась и хотела вырвать ее.
— Зачем? — удивился Рябинин. — Я посмотрю.
Он раскрыл первую страницу и прочел: «Дневник Ю. Сиверцевой».
— Можно? — спросил он тогда.
Юлька ничего не ответила. Он стал читать.
«1919 г. 9 марта. Сегодня был очень хороший день. Шибко текла вода с крыш. Я ходила в маминых башмаках, но в них было мокро и чулки были мокрые, а переменить было нечего. Я около крыльца очищала лед — было очень весело, но надо было идти к Наталке, а потом за самоваром, а поэтому было скучно.
10 марта. Сегодня день был несолнечный, но было тепло и шла метель. Сегодня я впервые начала учиться вязать. Мне чего-то грустно и болит голова. Больше писать нечего.
11 марта. Сегодня Варюшка целый день плакала: Наталка поела ее картошку, которую мама дала Варюшке, а Наталка поела. По городу ходили с флагами. Я смотрела.
12 марта. У меня интересная книжка — „Веселые будни“. Я вообще люблю читать, но книжек нет. А мама говорит: „Ты вяжи лучше, а не читай“».
Дальше дневник обрывался. Очевидно, у девочки не хватило терпения регулярно записывать в него. Начиналась следующая страница уже с 1922 года.
«1 марта 1922 г. В двенадцать часов дня ходила в ячейку детдома, куда меня прикрепил горком. Занималась с девочками спортом. В детдоме решили: вместо воскресенья чтоб день отдыха был четверг.
3 марта. Был кружечный сбор. Я ходила с Балабаном. Это комсомолец, член нашей детгруппы, хороший парень, может рассмешить до слез. Но он теперь грустный, потому что в группе постановили не курить, а он курит. Он попросил разрешить ему курить до 5 марта и сегодня выкурил одну папироску с разрешения зампреда.
4 марта. Сейчас читала о Ленине. Ужасно трудные статьи есть, в которых много непонятных слов.
7 марта. Меня хотят послать на работу в первый детдом, — он за версту от нашего дома. Там организуется ячейка, много девочек. Потому меня.
8 марта. День работниц — писать некогда.
9 марта. В день Февральской революции в группе будет суд над царем Николаем II. Безусловно, его обвинят, но надо это провести наглядно.
Я ужасно простудилась, не могу говорить. Это из-за репетиций.
13 марта. Суд над царем прошел великолепно. Царя обвинили. Народу — детей — было масса. Полный зал. Когда говорил обвинитель, было тихо, но лишь только стал говорить защитник — поднялся шум. Ребята не давали говорить, крича: „Смерть царю! Смертный приговор!“
После суда меня ребята из первого детдома потащили к себе. У них был вечер-концерт, участвовали сами ребята. После концерта была закуска, очень вкусная: яблоки, пироги, конфеты и чай.
15 марта. Только что я и соседка Надя пришли из нардома. Там танцевали балерина Е. Тихомирова и В. Суворов. Танцевали великолепно. Придя домой, мы с Надей пошли прямо на кухню, сняли ботинки и стали подражать им в танцах, но из этого, конечно, ничего не вышло. Смеялись до упаду, потому что у нас ничего не получалось.
16 марта. Я не знаю, что делать. Работа в ячейке детдома у меня не ладится. Всё одни игры и спорт, и больше ничего. Потому что я не знаю, какие собеседования надо проводить, а никто мне не говорит.
20 марта. Только что пришла с лекции о Максиме Горьком. Я раньше не задумывалась, кто такой Горький или другой писатель. Теперь же я буду думать о разных мною прочитанных произведениях. Мои любимые писатели: Максим Горький, Некрасов и Тарас Шевченко».
Рябинин захлопнул дневник и отдал Юльке.
— Ты вот что, — сказал он, усмехаясь, — ты напиши, пожалуйста, в своей тетрадке: «Сегодня познакомилась со Степкой Рябининым. Он в общем хороший парень».
— Напишу! — серьезно ответила Юлька.
— Ну, ну!
Он пришел домой и достал свою старую записную книжку. Получил ее в подарок, когда отправился на фронт, от ребят, оставшихся в организации.
