Дон Кихот - Мигель Сервантес Сааведра

— Это он правду говорит, — заметил комиссар. — Он действительно описал свою жизнь, да еще так, что лучше описать невозможно, только книга осталась в тюрьме, и под залог ее он получил двести реалов.

— Но я ее выкуплю, — сказал Хинес, — хотя бы пришлось заплатить двести дукатов.

— Что ж, разве она так хороша? — спросил Дон Кихот.

— Так хороша, — ответил Хинес, — что лучше «Ласарильо с Тормеса» и всех книг такого сорта, какие были или будут написаны[41]. Скажу только вашей милости, что все в ней правда; она такая увлекательная и забавная, что никакие выдумки с ней не сравнятся.

— А как ее заглавие? — спросил Дон Кихот.

— «Жизнь Хинеса де Пасамонте», — ответил тот.

— И она закончена? — спросил опять Дон Кихот.

— Как же она может быть закончена, — ответил Хинес, — если еще не кончилась моя жизнь. В книге описано все, что со мной случилось со дня рождения до нынешней отправки на галеры.

— А вы не в первый раз отправляетесь туда? — спросил Дон Кихот.

— Служа богу и королю, я уже провел на галерах четыре года и знаю вкус сухарей и плети, — ответил Хинес. — Однако я не очень огорчен, что снова туда отправлюсь: там я смогу не спеша закончить свою книгу. У работающих на испанских галерах столько свободного времени, что и девать его некуда.

— А ты — неглупый человек! — сказал Дон Кихот.

— И несчастный, — прибавил Хинес, — ибо несчастья всегда преследуют людей с головой.

— Несчастья преследуют негодяев, — перебил его комиссар.

— Я уже просил вас, сеньор комиссар, — сказал Хинес, — выражаться осторожнее! Вам поручено доставить нас на место, назначенное королем, а не оскорблять нас, бедняков. Поэтому помалкивайте да двинемтесь дальше, ибо кто знает, какая судьба ждет вас впереди; быть может, вы сами угодите на галеры!

Комиссар замахнулся бичом, чтобы ударить Пасамонте за его дерзость, но Дон Кихот стал между ними и попросил не трогать преступника.

— Что за важность, — заметил он, — если у человека с крепко связанными руками чуть-чуть развязался язык? — Затем он повернулся к цепи каторжников и сказал: — Из ваших рассказов, дорогие братья, я ясно понял: хотя вы и наказаны, согласно законам и по суду, но эта предстоящая жизнь не очень-то вам по вкусу и вас насильно гонят на галеры. К тому же очень возможно, что осуждены вы не вполне правильно: одного погубило малодушие во время пытки, другого — недостаток денег, третьего — отсутствие покровителей, четвертого — пристрастное решение судьи. Кто знает, быть может, правда была на вашей стороне, и вы только не могли доказать этого на суде. Но справедливость должна восторжествовать. Сейчас вы увидите, ради чего господь призвал меня к великим подвигам, повелел примкнуть к ордену странствующих рыцарей и принести обет в том, что я буду защищать обездоленных и угнетенных. Но я знаю, что не следует прибегать к силе там, где можно все уладить миром, а потому я сперва спрошу сеньоров конвойных и комиссара, не будет ли им угодно снять с вас цепи и отпустить с миром. Я считаю большой жестокостью делать рабами тех, кого господь и природа создали свободными. Тем более, сеньоры конвойные, — прибавил Дон Кихот, — что перед вами лично эти несчастные ни в чем не провинились. Пусть каждый даст ответ за свои грехи: есть бог на небе, и он неусыпно карает за зло и награждает за добро, а простым смертным не следует становиться палачами других людей. Я обращаюсь к вам со смиренной просьбой для того, чтобы мне было за что вас благодарить. Но если вы не исполните ее по доброй воле, — я при помощи копья и меча силой заставлю вас сделать это!

— Что за дурацкая шутка! — воскликнул комиссар. — Посмотрите, до какого вздора он договорился! Разве мы имеем право отпускать на волю государственных преступников, и разве вы имеете право отдавать нам такие приказания? Ступайте-ка себе подобру-поздорову, ваша милость, поправьте как следует тазик, что у вас на голове, да не ищите у кота пятой ноги, сеньор!

Не помня себя от гнева, Дон Кихот так стремительно набросился на комиссара, что тот не успел приготовиться к нападению и свалился наземь, выбитый из седла ударом копья. Неожиданное нападение в первую минуту ошеломило остальных конвойных. Однако они тотчас опомнились и схватились за шпаги и пики, и все вместе напали на Дон Кихота. Нашему рыцарю, наверное, пришлось бы очень плохо, если бы каторжники, видя, что им представляется случай освободиться, не напрягли всех своих сил, чтобы порвать сковывавшую их цепь. Все пришло в смятение; конвойные не знали, что им делать: броситься ли на каторжников или обороняться от нападавшего на них Дон Кихота. Тем временем Санчо помог Хинесу де Пасамонте сбросить оковы. Освободившись от цепей, Хинес подскочил к упавшему комиссару, схватил его мушкет и нацелился в конвойных. Но выстрелить ему не пришлось: на поле битвы уже не оставалось ни одного врага; все они бежали от мушкета Пасамонте и от камней остальных каторжников. Видя, что стража рассеялась, Санчо сразу опомнился и очень встревожился. Он сообразил, что конвойные, наверное, донесут обо всем случившемся Санта Эрмандад, которая поднимет тревогу и немедленно начнет преследовать каторжников и их освободителей. Он поделился своими мыслями с Дон Кихотом и стал убеждать его как можно скорей покинуть это место и углубиться в горные ущелья, видневшиеся неподалеку.

— Успокойся, — ответил Дон Кихот, — я знаю, что нам сейчас нужно делать.

Затем наш рыцарь созвал каторжников, которые, ограбив комиссара, разбежались было по сторонам; все обступили его в ожидании приказаний, и Дон Кихот начал так:

— Люди благородные всегда бывают признательны своим благодетелям, ибо нет больше греха, чем неблагодарность. А вы, сеньоры, только что на опыте убедились, что я ваш благодетель. Так вот — за услугу, оказанную мною вам, я требую только одного: я хочу, чтобы вы возложили себе на плечи цепь, от которой я вас освободил, и немедленно отправились в город Тобосо. Там вы предстанете перед сеньорой Дульсинеей Тобосской и скажете ей, что рыцарь Печального Образа шлет ей привет, и затем во всех подробностях расскажете ей о том славном подвиге, которому вы обязаны своим освобождением. Исполнив это, вы можете идти, куда вам будет угодно.

За всех каторжников ответил Хинес де Пасамонте:

— Сеньор спаситель, мы никак не можем исполнить приказания вашей милости, ибо нам нельзя толпой расхаживать по дорогам. Напротив, мы должны разойтись в разные стороны и так запрятаться, чтобы нас не нашла Санта Эрмандад, ибо она, конечно, бросится за нами в погоню. Пусть ваша милость вместо посещения сеньоры Дульсинеи прикажет нам прочитать какое угодно число молитв; мы охотно помолимся за вашу милость. Но воображать, будто мы согласимся взять нашу цепь и отнести ее в Тобосо, — все равно, что думать, будто сейчас ночь, когда на самом деле еще нет десяти часов утра, и просить нас об этом — все равно, что на вязе искать груш.

— Так я клянусь, — вскричал Дон Кихот запальчиво, — дон мерзавец, дон Хинесильо де Парапилья, или как вас там зовут, вы отправитесь туда один и сами потащите на себе цепь.

Пасамонте, услышав бранные слова и смекнув, что Дон Кихот не в своем уме, дал знак своим товарищам. Все тотчас отскочили в сторону, и на Дон Кихота посыпался такой град камней, что он не успевал прикрываться от них щитом. Санчо спрятался за спину своего осла и таким способом защитил себя от камней. А его хозяин некоторое время успешно оборонялся от ударов; однако в конце концов несколько камней попало ему в грудь и плечо, и он свалился на землю. Лишь только он упал, один из каторжников бросился к нему, сорвал с его головы таз и раза три или четыре ударил им нашего рыцаря по спине; затем каторжники сняли с бедного рыцаря камзол, который он носил поверх доспехов, и хотели стащить чулки, но в этом им помешали его поножи. У Санчо они отняли плащ и оставили ему только платье; наконец, поделив между собой остальную военную добычу, они скрылись в горы.

На месте побоища остались только осел и Росинант, Санчо и Дон Кихот. Осел стоял, задумчиво понуря голову и от времени до времени потряхивая ушами; должно быть, он воображал, что каменный град еще не прекратился, так как в ушах у него все еще гудело; Росинант лежал на земле рядом со своим хозяином, ибо и ему порядком досталось от неблагодарных каторжников; Санчо, лишившийся плаща, дрожал от страха при мысли о Санта Эрмандад; а Дон Кихот был глубоко удручен тем, что люди, им облагодетельствованные, так дурно обошлись с ним.

Глава 18, в которой рассказывается о том, как Хинес де Пасамонте украл у Санчо Пансы его серого