Год Крысы. Путница - Ольга Громыко

— Я этой крысе хвост оторву! — кипятилась Рыска, пока они с Жаром пересекали двор: суд и тюрьма находились на противоположных сторонах одной площади. Посредине — чтобы не тянуть с правосудием — стоял помост с виселицей. Там и сейчас кто-то болтался, но прохожие едва удостаивали его взглядом. Похоже, их скорее бы изумила пустая веревка. — Нет, буду по кусочкам отщипывать!

Жар, напротив, отнесся к последней выходке саврянина на удивление снисходительно, даже сам, без Рыскиных просьб, нашел подход к судье, потолковав с парой-тройкой сомнительных типов. Когда рассвело, друзья первыми стояли у его двери.

— Да ладно, с кем не бывает — ну выпил мужик чуток, разухарился…

— Ты ж не ухарил!

— Так ко мне ж го… господин наместник не цеплялся.

— Ты ж девок соблазнять не пытался?

Жар смущенно кашлянул. «Не пытался» и «не получилось» — вещи разные.

— Как ты думаешь, он сумеет выкрутиться? — резко сменила тему сама Рыска.

— Не знаю, — соврал вор, не желая огорчать подружку раньше времени. — Зря Альк путником назвался. Пусть бы лучше судья думал, что он простой наемник.

— Тогда б его уже повесили!

— А теперь вообще неизвестно, что сделают. Как пирожок спереть в общину сообщат.

— Как… что?

Жар прикусил язык. Не украсть пирожок у растяпы-лотошника на углу Крученой и Семи собак было позором даже для ребенка, на нем обучали всех начинающих воришек. Следующей ступенью было незаметно подбросить лотошнику в карман монетку, дабы такой полезный человек не разорился.

До объяснений, к счастью, дело не дошло: друзья уже остановились перед тюремными воротами. Выданная судьей «бумажица» оказалась простым обрывком, на котором судья поставил размашистую подпись и приложил печать. Стражники не глашатаи, чтобы грамотой владеть, но печати всех знатных горожан знают назубок. Казалось бы, неужто сложнее каких-то сорок шесть букв заучить…

— С виду вроде правильная. Только что-то не звенит. — Старший из охранников сосредоточенно помахал бумажкой над ухом и передал второму.

— Угу. — Тот надкусил краешек и скривился: — И мягкая какая-то. Уж не фальшивая ли?

Жар, поняв намек, положил на бумажку две монеты.

— А так?

— Тонковата что-то… — продолжал кочевряжиться старший.

Вор добавил еще одну, и их наконец впустили, пренебрежительно указав копьем на лестницу в подвал: на первом этаже, вполне себе приличном, жили тюремщики и палачи, на втором хранились бумаги. Заключенные же небось и под землей не заплесневеют.

Внизу гостей встретил еще один, куда более унылый пожилой стражник, мающийся в тесном сыром закутке с коптящим факелом. Тюрьму недавно почистили, скопом отправив на каторгу мелкое жулье и бродяг, и в камерах сидели только «порядочные» — те, за кого обещали собрать выкуп или похлопотать перед наместником. Эти считали ниже своего достоинства общаться с простым охранником, да тот и сам остерегался с ними связываться, отчаянно скучая по старой доброй швали, с которой можно было пошутить, побраниться, а то и безнаказанно дать в рыло.

— Вон там ваш дружок, в самом конце слева, — сообщил стражник, принимая от Жара монету. Посторонился, пропуская гостей в длинный тюремный коридор, и лениво заметил им в спины: — Только он, кажись, окочурился ночью.

— Что?! — Рыска в ужасе обернулась.

— Ага. — Тюремщик вытащил изо рта зубочистку, осмотрел и вставил другим концом. — Ну его когда притащили, он совсем плох был, даже на лежак влезть не смог. Стонал-стонал, потом обделался и затих. Так там на полу и валяется.

— Альк!!! — Рыска бросилась вперед.

Жар, печально покачав головой, пошел за ней. Этого он, честно признаться, и ожидал. Бить можно по-разному. И просто разукрасить синяками на память — и почти бесследно, чтобы дознаватель не придрался к трупу и чересчур ретивым стражникам. Вор на такие штучки уже насмотрелся. Потому-то и остерегался до поры хаять саврянина — но втайне надеялся, что убить путника не так легко.

Девушка схватилась за прутья решетки, прижалась к ним лицом. Камера была узкая и длинная, с забранным прутьями окошечком на противоположной стороне, под самым потолком. Проникавшего в него света едва хватало, чтобы разглядеть узкую лавку-лежанку у стены, накрытую серым драным покрывалом.

— Альк?

Темное пятно на полу не шелохнулось.

— Откройте! — Рыска с лязганьем потрясла дверь.

— Но-но, не балуй! — ворчливо одернул ее тюремщик. — Ему уже без разницы, а замок старый и так вечно клинит. Помнится, в соседней камере как сломался, так приговоренного оттуда неделю для плахи добыть не могли. Пришлось жаждой уморить. — Стражник хихикнул и зазвенел ключами, неспешно подбирая нужный.

Жар прислонился к стене, заставляя себя дышать глубоко и ровно. Тюремное подземелье с его особым запахом сырости, немытых тел, крыс, тухлятины и нечистот и без того выбивало вора из колеи, навевая не слишком приятные воспоминания, а тут еще «веселенькие» баечки.

Дверь наконец открылась, и Рыска ворвалась внутрь, чуть не сбив стражника с ног.

— Тьфу, бешеная девка! — Тюремщик, впрочем, был не чужд человеческому горю, тем более исходящему от такой хорошенькой девицы. Он даже посторонился, пропуская в камеру Жара, прикрыл за ним дверь и подпер ее спиной. Пусть полюбуются напоследок, а то мстительный наместник может и трупу наказание назначить: голышом на кол насадить или за ноги подвесить, покуда не сгниет. А хорошо он все-таки Румза приложил, хе-хе! Весь город уже знает. Кабы не саврянином был, даже пожалели бы его.

Рыска упала на колени возле тела (как померещилось в полумраке, уже обезглавленного), схватила его за плечи… и ощутила под пальцами только мокрую ткань рубашки. Девушка взвизгнула от неожиданности, отпрянула. Жар, не веря глазам, подскочил к лавке и рывком сдернул тряпье, словно надеясь обнаружить узника под ним.

— Ах ты…

Рыска истерически рассмеялась.

Под лавкой чернел крысиный лаз.

Звякнуло, щелкнуло. Когда Жар обернулся к двери, на ней уже висел замок, а тюремщик спешил к выходу, тряся связкой ключей, как колокольчиком.

— Эй, ты чего, котяра?! — возмутился вор, подбегая к решетке. — Выпусти нас!

— Посидите тута до разбирательства, а то ищи вас потом, подозрительных! — не оглядываясь отозвался стражник и уже с середины коридора завопил: — Побе-е-ег!

Фесся молча глядела, как муж наматывает портянки и обувается в лапти. Тишина была тяжелой, напряженной. Лучше бы ругань, упреки, слезы, чем такое вот грозовое ожидание.

— Ну пошел я, — неловко сказал Цыка, выпрямляясь. — Давай поцелуемся на дорожку, что ли…