Тома-Ягненок - Клод Фаррер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поэтому, едва Тома Трюбле в сопровождении тридцати матросов, ступил на вражеский бак, как из трех широко раскрытых люков, служивших для прохода на верхние и нижние батареи, хлынуло три потока вооруженных людей, которые, как горящая лава стали растекаться по всему галиону и со страшной яростью бросились навстречу нападающим. Без сомнения, как ни храбры были корсары, они не выдержали бы этого натиска, если бы их счастливая звезда и Пресвятая Дева, к которой они благочестиво взывали, не дали им, по счастливой случайности, большого преимущества в позиции: действительно, испанцы могли достигнуть бака или фок-кастеля только очень узкими проходами, справа и слева от фок-мачты. Эти проходы, и всегда-то настолько узкие, что в них трудно было развернуться четверым, были в данное время прекрасно забаррикадированы всем тем такелажем, который упал под ударом корсарских пушек: реями, парусами, связками троса, кучами снастей и разными обломками. Это создавало нечто вроде блиндажа, к которому Тома и его молодцы поспешили прибавить в качестве фашин те пять или шесть десятков трупов, которыми усеян был весь бак.
И тогда началось чудовищное сражение.
Толпа испанцев, вне себя от злобы и жажды мщения, тем сильнее разъяренная, что поневоле так долго сносила смертоносный огонь корсаров, не будучи в состоянии действенно отвечать, и вынужденная в бессилии видеть, как падают в ее рядах один за другим храбрые товарищи, с такой стремительностью и с такой отвагой бросилась на приступ бака, что, казалось, никакое укрепление не выдержит подобной атаки. Но за простой баррикадой, образованной упавшим такелажем и трупами убитых, стоял Тома со своими молодцами. И первый натиск, как он ни был ужасен, оказался начисто отраженным. Корсаров уже было не тридцать, а шестьдесят или восемьдесят, так как Луи Геноле, быстрый как молния, увидев опасность, которой подвергались его капитан и братья по оружию, бросился им на помощь со всем, что оставалось здорового на борту «Горностая». И теперь, на этом узком пространстве вокруг фок-мачты галиона, малуанцы продолжали сражаться, один против десятерых, веря в свою победу.
И она осталась за ними. Кто сможет передать, ценою каких подвигов? Кто сможет изобразить небывалое зрелище, которое представляли эти два человека — Тома Трюбле и Луи Геноле — из которых каждый защищал один из узких проходов, каждый командовал и руководил горсточкой своих товарищей, имея против себя несметную толпу врагов, беспрерывно нападающих, беспрерывно отражаемых, снова кидающихся в атаку, снова отбрасываемых, в то время как трупы их образовали уже целый холм у подножия блиндажа, растущий с каждым приступом. После многих тысяч смертоносных ударов холм из трупов сделался выше блиндажа, защищавшего бак. И испанцам для сражения надо было бы тогда перелезать через него. Но они потеряли мужество, и тогда сами малуанцы, увлеченные собственной отвагой, победно перескочили через это препятствие и обратили в бегство перепуганного врага. Открытые еще люки поглотили отступающие толпы испанцев. И Тома, и Луи, продолжая убивать, увлекли своих матросов в погоню за беглецами. Палуба огромного корабля превратилась в арену ужасной бойни, по которой текли кровавые потоки. И Луи Геноле, два раза поскользнувшийся и упавший в эту густую кровь, бежал теперь обагренный с головы до ног. А Тома Трюбле, сломавший об испанские кости три шпаги, кинжал и рукояти всех своих пистолетов, взмахивал теперь двумя огромными топорами и сражался так, как сражаются дровосеки против дубов.
VIII
С оборванного фала флагштока галиона упал огромный кастильский флаг. И Тома Трюбле, ужасный в своей победе, растоптал блестящую ткань. Осторожный перед битвой и яростный во время сражения, он как всегда опьянялся мало-помалу воинственным пылом и становился похож в конце концов на неукротимого тигра. Даже разгром врага не мог остановить его ужасных порывов. По-видимому, все уже было кончено: победители занимали палубу корабля и батареи; сбившиеся в кучу побежденные теснились в отчаянии на дне трюма, откуда слышались бессильные стоны ужаса вперемежку с мольбами и криками о пощаде. Но тем не менее, непреклонный Тома Трюбле продолжал громить гранатами эти жалкие остатки испанского экипажа. В то же время раненых на палубе беспощадно добивали и бросали за борт вместе с трупами. Избиение не прекращалось. Один только Луи Геноле, скрестив руки и опустив голову, не принимал в нем участия и прогуливался в стороне по фор-кастелю галиона, все еще сцепленного своим бушпритом с фрегатом. Иногда Геноле осматривал небо и горизонт вокруг себя, как будто следя за погодой или появлением новых врагов. Действительно, помощник, внимательный как и всегда, в то время, как остальные упивались резней, стоял на страже.
Наконец бойня прекратилась. Из тысячи воинов, числившихся когда-то на галионе, оставалось не больше трехсот. Убедившись в том, что у них не осталось оружия, их, как баранов, загнали в глубокий трюм — их последнее убежище. Часовые, с мушкетами в руках, были поставлены сторожить все выходы на палубу, которые, ради большей безопасности, закрыли железными решетками. После этого все, казалось, было в порядке. И Тома Трюбле, все еще дрожащий и размахивающий двумя окровавленными топорами, решил, что для окончательного овладения побежденным судном, надо пойти в кают-компанию ахтер-кастеля и забрать судовые бумаги и другие документы, которые там должны находиться.
Он отправился туда в сопровождении нескольких матросов.
Но едва только они приоткрыли дверь в кают-компанию, как оттуда раздались крики ужаса и взвизгивания, с несомненностью доказывавшие присутствие в этом месте большого количества женщин. Действительно, их было там немало. И много мужчин вместе с ними, голосов которых не было слышно по той причине, что они кричали не так громко. Это были пассажиры и вообще все те, кто не принимал участия в сражении. После первого же выстрела все они попрятались сюда и стояли, столпившись, вокруг человека с длинной бородой, фиолетовая сутана которого и аметистовый перстень достаточно ясно определяли его ранг и положение. Действительно, он величественным Жестом остановил натиск корсаров и потребовал от них Уважения и почтительности, на которые имеет право его высокопреосвященство архиепископ Санта-Фе де Богото, ибо это был не кто иной, как он. И это в честь его галион поднял на грот-мачте архиепископский флаг, который Тома принял за флаг какого-нибудь испанского адмирала.
Тома с поднятыми кверху топорами продвигался вперед, а за ним четыре его корсара. При виде архиепископа они сразу остановились, отчасти от изумления, отчасти от настоящего страха. Действительно, все они были хорошие христиане и благочестивы, и одна мысль о кощунстве приводила их в трепет. А может ли быть худшее кощунство, как поднять руку на священника, помазанника Господня. Тома поспешно преклонил колено и, забывая даже выпустить из рук свои топоры, попросил у прелата благословения, как единственное средство уничтожить самую тень того греха, который они чуть было не совершили. И архиепископ, у которого как будто гора с плеч свалилась благодаря этой почтенной просьбе, восхищенный тем, что имеет дело с католиками, — людьми гораздо менее суровыми по отношению к священникам, чем гугеноты, и легче ублажаемыми, — поспешил сначала благословить всех тех, кто этого желал, а затем предложил корсарам большой выкуп, при условии, чтобы с ним и его паствой хорошо обращались. Говоря это, он указал на свое стадо, плачущее и кричащее у его ног.