Отсюда - туда - Петер Розай

— Печальная история, — сказал Перкинс.

— Но ведь это сказка, — сказал Итальянец.

Так мы и беседовали до самого рассвета. Я молчал, только слушал. Одна история вытекала из другой. Если кончал Итальянец, тут же начинал рассказывать Перкинс. Под конец Перкинс рассказал о мальчике, с которым дружил в детстве.

— Этот мальчик, — сказал Перкинс, — больше всего на свете любил игру на флейте. Просто жить не мог без нее. Кроме игры на флейте, у него не было никаких других склонностей. Нередко он часами бродил по темному запыленному чердаку дома, в котором жил с родителями. Это совсем не успокаивало его, но он и не мог бы сказать, чего именно хочет, что именно могло бы хоть на время успокоить его. Он рылся в старых сундуках, которые взламывал стамеской. И ничего там не находил. В бессильной злобе частенько колотил ломом по стенам или по железным кроватям, которые ржавели в углу. Только игра на флейте могла его до какой-то степени успокоить. Я сидел на ложе, — рассказывал Перкинс, — сделанном из матрацев, и часами играл, не обращая внимания ни на кого вокруг. Это было прекрасно.

Около шести Перкинс смахнул пакетики в сумку, которую носил на ремне. Мы покинули резиденцию Итальянца, уличные фонари еще горели, оживленное утреннее движение приняло нас в свои ряды, на что мы и рассчитывали.

Когда мы остановились на перекрестке, я показал рукой на сумку Перкинса.

— Ты похож на разносчика пива, — сказал я.

— Так ведь чем-то в этом роде я и занимаюсь!

Мы рассмеялись. Маленькая девочка — она стояла около гидранта — все смотрела на нас. Потом спряталась за гидрант и высунулась оттуда. Мы помахали девочке рукой, тогда она вышла совсем и улыбнулась.

Мы поехали на главный вокзал и спрятали сумку в автоматическую камеру хранения. Полицейские поднимали какого-то человека, бездыханно валявшегося на мостовой. Уборщицы подметали перрон. Во всем, казалось, был скрытый смысл. Через стеклянную крышу вокзала падал неверный свет. Так значительны были поезда, что стояли в зеленых, пропитанных дождем сумерках, так озабоченно сновали люди. Почти невозможно было себе представить, что в мире могли быть и цель, и бесцельность. Но было и то, и другое.

— Вот они, стены действительности, — сказал я Перкинсу, — куда ни сунься!

Он улыбнулся:

— Ты забываешь, что у нас есть сознание.

— Что мы знаем об этом, — ответил я.

Мне стало не по себе, и я повис на руке Перкинса, плохо соображая, какой помощи от него хочу. От радости до отчаяния один шаг. Перкинс тормошил меня. Он был совершенно спокоен.

— Хочешь есть? — спросил он.

Вошли в привокзальное кафе, Перкинс заказал. Когда он разбил принесенное ему яйцо, мы увидели, что оно тухлое.

— Ну вот видишь, — сказал Перкинс.

По широкой улице катился к вокзалу поток машин. Мы сидели на ступеньках и курили. На автомобилях иной раз посверкивали ветровые стекла или зеркальца. Я кивнул на небо, занавешенное прозрачным тюлем облаков. Поговорили о том, будет ли дождь.

— Пойду спать, — сказал я.

— В самом ли деле умер этот мужчина? — спросил Перкинс.

Это было бы слишком просто!

Условились встретиться вечером. Я ушел, а Перкинс, успевший заговорить с какой-то девушкой, помахал мне.

Весь день я проспал. Лежал в комнате в «Баии». Было ужасно жарко. По коридору шмыгали старики. Было слышно дыхание астматика, потом снова тишина. В одних штанах я наконец побрел в ванную.

С порога увидел, как из душевой кабины выходит сухонький старичок. От душа он раскраснелся. Он вздрагивал, кутаясь в полосатое полотенце, потом осторожно засеменил к выходу. И тут вдруг упал. И хотя он протянул руку в мою сторону и как-то неуверенно улыбнулся, я не пошевелился. Пар медленно разлился по всему помещению и погасил наконец зеркала. Рука упавшего безвольно опустилась. Он все еще улыбался. Я вышел в коридор — никого. Закрыл дверь и пошел в свою комнату. Потом проснулся.

Воздух на улицах был тяжелый, дома темные, мрачные, огни в окнах светились так ярко, будто вот-вот потухнут. Я высунулся из окна и разглядывал вечер. Сон не освежил меня. Я был как оглушенный, руки и ноги точно из стекла. Внизу на тротуаре играли дети. Один из них уверял, что умеет колдовать.

— Так заколдуй нас! — кричали ему другие.

— Закройте глаза, — сказал мальчик, — мы сейчас полетим!

Дети закрыли глаза и стояли неподвижно. Прохожие обходили их, весело подмигивая друг другу. Завыла сирена, и — дети осторожно открыли глаза.

Разве не странно, что воздух прозрачен?

Дождя еще не было. Я стоял на вокзальной площади и ждал Перкинса. Наконец он появился. Люди кругом спешили, на ветру развевался чей-то красный плащ. Вдали сверкали молнии. Они сверкали на западе из-под низких туч, и странный свет сеялся над городом, колдовской, пока не хлынул дождь и не погасил его.

Мы достали сумку из ячейки и сразу поделили ее содержимое. Можно было начинать. Перкинс был в духе. Пиджак его отяжелел от воды, он шлепал по лужам. Таким теплым и приятным был дождь. Мы поехали на оплывшие огни города. Дождь мягко тыкался в грудь и лицо, словно заблудший поцелуй.

Я поставил мотоцикл и побежал вдоль домов, словно спеша к себе. Людей попадалось мало. Забытая детская коляска наполнилась водой. В подворотне стояла парочка, мужчина курил, что-то рассказывал. Там было здорово, говорил он, жаль, нельзя было остаться. Я побежал дальше, по ступенькам подземного перехода.

Под землей было пусто, горел желтый свет. Вдалеке раздавались шаги пешехода. На каждом шагу он постукивал по асфальту тростью, а может быть, зонтиком. Я вошел в туалет. Монетка уже нагрелась в моей руке, так давно я ждал этого мига.

Боковые стенки кабины, не доходившие до пола, состояли из восьми планок, закрепленных на раме. Мне нужно было лишь отвинтить одну планку, приклеить пакетики лейкопластырем и снова привинтить планку. Вот и все. Сделать все это можно было без труда.

Только теперь я заметил, до чего вымок, до чего холодно было здесь, внизу. Снаружи шел пешеход. Стучал тростью.

Однажды в соседней кабинке кто-то покончил с собой, как это нередко бывает в подобных местах. Полиция обнаружила труп после того, как он пролежал там уже несколько дней. Они должны были пройти мимо моей стены, чтобы вытащить мужчину. Он был несколько дней как мертв.

Мне было хорошо в кабинке. Я курил. Здесь было так пустынно и тихо. Я был забыт; и мне мерещилось, что город давно разрушен и обезлюдел. Лишь в тоннелях подземки ютился еще кое-кто, и в пешеходных переходах. Уцелевший генератор давал свет и кислород. В моей кабинке было слышно тихое жужжанье генератора. Я превратился в большое насекомое. Видение было каким-то совсем нечеловеческим. Немного знобило.

Кто-то заперся в кабинке рядом. Я спустил воду и вышел. Переход ожил. По сухой одежде прохожих я догадался, что дождь кончился. На улице была теплая ароматная ночь. Все сверкало от дождя — когда проезжал автомобиль и его фары выхватывали предметы. Фонари, потрескивая, вырывали из темноты яркие круги света. От луж поднимался запах прелых листьев. В одной из них я выловил кусок лыка. Обратный путь я себе удлинил, обогнув квартал. Чувствовал себя усталым, словно раненным мыслью о том, что живу.

Быть Таким, единственным во вселенной: я будто прислушивался к миру, ожидая встречи с самим собой.

Ночь мы прошлялись по дискотекам, разглядывая танцующих. Перкинс хотел мне что-то растолковать, но музыка играла слишком громко. Пришлось молча сидеть в полутьме. Перкинс пил бренди. Иногда рыгал. Один из танцующих походил на конькобежца. Скользил он очень красиво; смотреть на него доставляло нам радость, как глухим, которые догадываются о чем-то по жестам. Под ногами его прямо так и видишь лед. Он прыгал и танцевал. Когда музыка на мгновение смолкла, Перкинс хотел было что-то сказать, но я махнул ему, чтобы помолчал. Было слишком хорошо.

Муха кружила по комнате. Сначала летела от окна ко мне, потом обратно к окну. Казалось, она ищет дорогу, но дороги не было, она ее не находила.

Утром я сразу поехал в универмаг. День был осенний, солнце расплывчатым желтком висело в тумане. Все выглядело таким сонным. Мотоцикл мой погромыхивал. Дворники уже сгребали с улиц листву. Сгребали.

Вспомнился садик того универсама, где весенний ветер шевелил бумажные ветви деревьев: я долго сидел на бортике бассейна, плескал рукой в воде. Как мысль и нереальное превращает в реальность.

Какой-то малыш потерял родителей, звал их. Заглянул ему в лицо. Разглядел его. Можно ли так разглядывать человека?

Малыш побежал куда-то между прилавками. Скрылся из виду. Музыка в универмаге оглушила меня.

Сначала я, как обычно, прошелся по всем отделам и купил кое-какую мелочь. Меня несло по течению. Продавщица попыталась мне что-то предложить.