Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Он сидел часами в библиотеке, рылся в книгах, которые до него никто не открывал, собирал данные о материальных и людских ресурсах стран-участниц войны, чертил таблицы, графики и диаграммы. Можно сказать без преувеличения, что его работа не уступала по уровню дипломным работам студентов.

Когда она была сдана, о ней заговорили во всем районе. Партийные боссы читали ее. Это была работа ученика, которого директор боялся принять в школу…

Он учился на «отлично» по всем предметам, кроме русского языка и литературы, по которым получил оценку «хорошо». В сочинениях у него всегда бывало несколько грамматических ошибок.

Дядя Илья прислал деньги на покупку дома. В середине зимы папе, благодаря широкому кругу знакомых, удалось найти подходящий дом. Покупка была оформлена, но сразу въехать мы не могли: надо было ждать еще несколько месяцев, пока выедут прежние жильцы.

В течение всего учебного года мы ходили пешком из Малых Бугров в Парабель и обратно, четыре километра в каждый конец. Выходили группами, мальчики и девочки – все те, которые учились в средней школе. Часов ни у кого не было, репродуктор не вещал утром, поэтому мы выходили из дому очень рано, до рассвета. Если ночью шел снег, и никто раньше нас не выезжал из поселка, то дороги не было видно, она скрывалась под слоем свежего снега. Мы протаптывали тропинку поверх наезженной дороги, нащупывали ее ногами, ведь она не была ничем помечена. Кто отклонялся в сторону от дороги, тот проваливался в снег по пояс, в то время как на дороге свежий снег был неглубок, по щиколотки. Местные ребята принимали все это со смехом и забавлялись, кидая друг в друга снежки. Дети ссыльных вели себя более сдержанно.

Поскольку радио не вещало так рано, мы не знали, какова температура воздуха. Важно было знать это, потому что при температуре ниже минус сорока градусов занятия отменялись. В Парабели давали больше часов радиовещания, и проживающие там ученики слышали сообщения об отмене занятий. Как раз ученики из отдаленных поселков, которые больше всех нуждались в этих сообщениях, не могли их слышать. Не раз случалось, что мы приходили в школу в страшнейший мороз и оказывались перед запертой дверью. Не имея возможности обогреться и отдохнуть, надо было сразу отправляться в обратный путь.

Хотя я и была одета так, как требует климат, все же несколько раз обмораживалась. Это случалось в дни, когда температура опускалась до –45 градусов, и мы проделывали путь в Парабель и обратно без остановки.

Обмороженный орган становится белым и теряет чувствительность, поэтому человек не чувствует, что обморозился. Это опаснее всего: если не стараться немедленно растереть и оживить обмороженный орган, то он отмораживается совершенно и при оттаивании может просто отвалиться от тела.

Чаще всего обмораживалось лицо, открытое для мороза и ветра. Можно было закрывать лицо шалью до глаз, но это считалось признаком слабости. Мы старались «держать фасон» друг перед дружкой, показывать, что не боимся мороза.

В сильные морозы важно ходить группами. Во всех известных случаях, когда люди замерзали насмерть, они были одни. На замерзающего человека нападает сонливость, он вдруг чувствует себя хорошо, только хочет немного отдохнуть. И тогда он ложится – навсегда. В группе ему не дали бы лечь, так как это конец.

Обмораживаешься и не чувствуешь, что это с тобой происходит, но другие в группе видят. Вдруг девочки начинали кричать мне: «Рива, ты обморозила щеки!» Они видели белые пятна на моих щеках. Все сразу собирались вокруг меня и начинали «лечить»: набирали снегу на варежки и растирали обмороженные места, пока они не приобретут свой естественный цвет. Иногда это не удается, если обморожение слишком глубоко.

После этого уже не до «фасона»; закрываешь обмороженное место шалью и спешишь домой. Дома, в тепле, начинается оттаивание и вместе с ним сильная боль, как при ожоге. Это длится несколько часов. Потом пораженная кожа отшелушивается, до голого мяса, на поверхности которого образуется темно-красная корка. Вид ужасный. Проходит не менее недели, пока корка отваливается и лицо принимает прежний вид. Все это при условии, что обморожение не затронуло более глубокие ткани; в таком случае могут остаться шрамы и даже дыры.

Если не принимать в расчет трудности, причиняемые сибирской зимой, в целом наша жизнь стала легче. Мы уже не страдали от острого голода, как раньше, хотя целый ряд продуктов, наподобие мяса, масла, сахара и яиц, не попадал на наш стол. Хлеб по-прежнему выдавался по карточкам. Можно было держаться, бывали у нас дни и похуже. Все это благодаря дяде Илье, который произвел настоящий переворот в нашей жизни. Мне трудно даже представить себе, что было бы с нами, если бы тот человек с базара не был знаком с дядей и не встретил папу, в котором узнал его брата. Да и от дяди Якова время от времени прибывали посылки.

Дрова в ту зиму мы уже не таскали из леса на плечах: родители покупали дрова у колхозников, которые имели возможность получить лошадь и хотели немного заработать. Привезенные бревна нужно было пилить и колоть, но это было для нас обычным делом. Многое стало привычным, трудности как будто уменьшились.

Мы с нетерпением ждали момента переезда в нашу собственную избу в Парабели. Только с переездом переворот в нашей жизни станет полным. Парабель была вершиной стремлений.

Учеба в школе была легка и приятна. Только с одним предметом я не справлялась – с физкультурой. Я знала, что мне недостает ловкости и координации, что я не прыгну и не пробегу так хорошо, как другие. Не было у меня и физкультурных тапочек. Больше всего я боялась, что надо мной будут смеяться. Если бы не этот страх, я бы, может быть, улучшила свои физические возможности; но я боялась даже пробовать.

Глава 18. Война кончилась!

Конец зимы и начало весны 1945 года были временами хороших вестей. Советская армия шла от успеха к успеху, освободила всю оккупированную немцами территорию и вела военные действия за границей, в соседних странах. Армии союзников продвигались к Германии с запада. Дух победы витал в воздухе.

Даже в самые трудные дни войны в день первого мая в Москве проводился военный парад и после него демонстрация в честь солидарности трудящихся всех стран. Нередко бывало, что люди выходили на праздничные демонстрации под сильным нажимом парторгов с мест работы, но на сей раз ликование было подлинным. Было уже известно, что бои ведутся на улицах Берлина и что красный флаг развевается над рейхстагом – оплотом нацистской власти. Репродукторы в поселке работали чуть ли не круглосуточно, передавая сводки с фронта и патриотическую музыку. Все с нетерпением ждали сообщения об окончании войны.

Сообщения об успехах сил союзников были очень скупы. В последние дни войны союзная коалиция как будто перестала существовать: ее скрепляло существование общего врага, а теперь враг уже был повержен. Изменение отношения к государствам Запада ощущалось во всем, что говорилось по радио и писалось в газетах: поскольку больше не нужно было просить их открыть второй фронт и поставлять снабжение, Советский Союз вернулся к своей сепаратистской политике, согласно которой «западный капитализм – наш враг». Переход от дружбы к вражде получил наглядное отражение в событиях 8-го и 9-го мая.

Весь мир знал, что Германия подписала акт о безоговорочной капитуляции 8 мая. Весь мир отмечал 8 мая как день победы над Германией. Но Сталин даже победу не хотел праздновать вместе со вчерашними союзниками. Он не послал представителя на церемонию подписания акта о капитуляции и потребовал от немцев, чтобы они подписали акт вторично 9 мая, на отдельной церемонии с участием командующего фронтом маршала Жукова. Советский Союз официально объявил об окончании войны на день позже всего остального мира. Этот факт имел не только формальное значение: Сталин хотел подчеркнуть, что настоящая победа – это только его победа и победа его страны, а роль союзников незначительна. Поэтому он не признал церемонию капитуляции с участием представителей союзников: истинный победитель, Советский Союз, не готов делиться с другими славой победы.

Мы не думали тогда об этих вещах и, правду говоря, мало о них знали. Толпы ликующих людей запрудили улицы. Все пили водку, а еще чаще самогон: немногочисленные мужчины, которые не были призваны в армию или вернулись инвалидами, и женщины. Общее ликование заглушало плач вдов, которые знали: их прежняя жизнь не вернется, для них война не закончится никогда.

Нам, ссыльным, победа не сулила свободу и возвращение домой. Правда, курсировали слухи о возможной амнистии, но полагали, что она будет распространяться только на уголовных заключенных. И все же мы радовались: наша маленькая семья пережила тяжелые годы войны без людских потерь. Но вся наша родня, оставшаяся в Латвии, была уничтожена. Мы уже знали, что нам не к кому возвращаться: никого из моих любимых дядей и теток и их детей больше нет в живых. Как они погибли, когда, где похоронены – ничего мы не знали. Мой дядя Абрам, младший брат папы, которого я никогда не видела, пал на фронте.