Смерть по сценарию - Татьяна Столбова

Вечером, около десяти часов, все наконец завершилось. Боже, с какими усилиями я натянула куртку, повесила сумку на плечо и поплелась по коридору к выходу. Я устала. Работа, убийство, Денис... Все навалилось на меня разом, и теперь я чувствовала себя так, словно мне перекрыли кислород. Мне и в самом деле было трудно дышать.

Я вышла на улицу, глотнула холодного, не слишком свежего воздуха и двинулась к остановке. Больше всего на свете я хотела сейчас приехать домой, выпить горячего, очень горячего чая и лечь спать. Завтра я могу валяться в постели хоть до десяти часов. А потом... Потом поеду встре чаться со свидетелями, потом опять на работу... Когда же закончится этот круговорот? Да и закончится ли? У меня явно начиналась депрессия. Я уже не раз переживала такое состояние, а потому знала совершенно точно: надо бороться со своим настроением, иначе можно вогнать себя в такую черноту, что после будет непросто выбраться обратно, вернуться к жизни...

— Тоня!

Я вздрогнула.

— Тоня!

Обернувшись, я увидела в тусклом свете фонарей Невзорову, которая неслась ко мне со скоростью арабского скакуна, такая веселая и довольная, будто не у нее на днях убили любимого человека и будто не она отработала шесть часов почти без перерыва...

У меня не было сил на то, чтобы изобразить приветливую улыбку. Так я и стояла с перекошенным от досады лицом, пока она не добежала до меня и не остановилась, пыхтя как паровоз. Моя гримаса ее нисколько не смутила. Видно, и не к такому привыкла...

— Тоня, я хотела с тобой поговорить...

Вот так, сразу быка за рога. Молодец, Невзорова!

— Я тоже хотела с вами поговорить, — вежливо отозвалась я, — только не сегодня.

— Почему? — Она расстроилась, нахмурила брови и надула губы.

А я испугалась. Если она сейчас заплачет, я не смогу ее утешить. Нет сил. Мне придется развернуться и уйти, тем самым потеряв еще одного свидетеля. Нет уж, хватит с меня и Пульса.

— Люда, я очень устала, — сказала я как можно мягче. — Давайте перенесем нашу беседу на завтра, ладно?

Она таки заплакала. Но не так, как обычно — тоненько подвывая и кривя алые губки. Слезы просто падали из ее прекрасных глаз на меховой воротник пальто, а кукольное лицо не менялось вовсе. Даже улыбка осталась прежней. Странное зрелище, должна сказать.

— Если вы хотите сегодня... — сдалась я, — тогда...

— Сегодня! — Она быстро вытерла слезы и заулыбалась. — Пойдем ко мне. Я живу рядом, минут пятнадцать пешком.

Я кивнула, про себя подсчитывая свои финансы. Все, что у меня было с утра, я отдала Денису. Но перед съемками заняла пятнадцать рублей у нашего осветителя, из них десять потратила на кофе и эклеры для Пульса, еще два дала в долг ассистентке режиссера Гале, а ближе к вечеру ко мне подошел Вадя и передал четыре рубля от Саврасова — за книжку, которую я ему купила у алкоголика возле метро. В итоге у меня в кармане сейчас было ровно семь рублей. На такси не хватит. Наверное, придется звонить Пете и просить встретить меня у подъезда с деньгами.

От этих экономических размышлений меня оторвала все та же Невзорова. Перед огромной лужей она вдруг подхватила меня под руку, прыгнула (мне пришлось прыгать вместе с ней) и, бодро зашагав дальше, весело защебетала — этакая птичка, вырвавшаяся на волю из клетки.

— Тонечка, я живу одна. Ты могла бы остаться у меня ночевать. У меня есть бутылка домашнего вина. Я давно хотела с тобой подружиться. Вокруг одни мужчины. Фи! Ужас какой...

Я покосилась на артистку с неудовольствием. С какого перепугу она решила со мной подружиться? Не хочу. Иначе я буду вынуждена терпеть ее периодические истерики, вытирать ей слезы своим платочком, утешать и баюкать... О-о-о... Нет уж, пусть дружит с кем-нибудь другим. С той же Галей, например. Или Еленой Петровной, второй Вадиной ассистенткой. Она, правда, появляется на съемочной площадке редко, потому что болеет (говорят, у нее запои), но...

Что именно «но», я придумать не успела, поскольку Невзорова, перетащив меня через очередную лужу, зачирикала дальше:

— Не с кем поделиться своим горем. С Михаилом Николаевичем можно, конечно, но он больше меня переживает Мишину гибель. Такой чуткий, чувствительный человек... Вот что значит настоящий артист!

Здесь она, решив, вероятно, что я еще молода и многого не понимаю, стала просвещать меня относительно высоких отношений между ней и Саврасовым, постоянно подчеркивая, что оба они умело подавляют симпатию и даже страсть друг к другу, ибо пропасть лет разделяет их, и... Уф, какой вздор! Да, мои свидетели стоят один другого. Что Пульс, что Невзорова...

Я слушала ее вполуха, параллельно думая о том, что надо бы встретиться с Ониксом Сахаровым и порасспросить его кое о, чем. Может, я сумею найти в его информации что-то стоящее. Сам-то он вряд ли разберется в этом деле. Он даже не сообразил, что я знаю его настоящее имя. А чего уж проще. Я же сказала ему, что говорила с Менро, что у него феноменальная память, что он видел его удостоверение... Так неужели ж Менро не запомнил, как его зовут? Ах, Оникс, Оникс. Не бывать тебе Колей... И Ваней тоже не бывать.

— Вот мы и пришли! — Невзорова смотрела на меня с таким гордым видом, будто мы подошли к особняку в два этажа, с атлантами и кариатидами и мраморными ступенями.

Обычный московский дом. Постройка годов семидесятых, если не ошибаюсь. Стены обшарпаны до такой степени, словно дому уже исполнилось лет двести.

— Неплохо, — кисло улыбнулась я.

Невзорова расцвела.

— Это еще что! — Она сделала таинственное лицо. — Пойдем. Я тебе что-то покажу...

Мы вошли в вонючий подъезд. Лампочка светила еле-еле, но я смогла разглядеть надпись над мусоропроводом, на которую мне указала Невзорова: «Люда + Валера = любовь». О Господи... Какой анахронизм...

Моя новая подруга торжественно сопела за моей спиной. А я стояла и думала, где же мне взять силы, чтобы выразить восхищение. Вообще-то я подозревала, что Невзорова сама написала эту чушь, но даже если и не она, все равно это кретинизм чистейшей воды.

Так и не дождавшись от меня овации, Невзорова потянула меня за рукав к лифту. По дороге она нарочито небрежно обронила:

— Да-а, популярность растет. Я уже чувствую, какое это бремя.

Я едва сдержала стон. Непроходимая, непроходимая тупость!

— У моей двери тоже кое-что написано, — загадочно усмехаясь, как кинозвезда, добавила артистка.

У ее двери было написано матерное слово из пяти букв, первая — «б». Причем написано краской, крупно.

Я искоса поглядела на Невзорову. Похоже, она была уверена, что и это тоже свидетельство ее популярности. Я не могла поверить своим глазам и ушам. Да, с таким можно столкнуться только в кино... Вру, конечно. От усталости и раздражения.

Взяв себя в руки, я очаровательно улыбнулась. Увы, мои усилия пропали даром: в этот момент Людмила как раз повернулась ко мне спиной, чтобы открыть дверь.

Мы вошли в квартиру. Невзорова зажгла свет. Я увидела крошечную, метр на метр, прихожую и выходящий из нее длинный узкий коридор. Стены в коридоре были увешаны плакатами кинофильмов, в которых снималась хозяйка квартиры. Ее изображения на этих плакатах не было, так как до нашей картины она исполняла в основном эпизодические роли. Зато там был Миша, был Саврасов и был Денис. Я как зачарованная смотрела на портреты моих друзей, и, хотя нарисованы они были из рук вон плохо, мне казалось, что и они присутствуют здесь, со мной; и они сейчас сядут за стол в маленькой — наверняка маленькой — кухоньке, возьмут по стакану обещанного Невзоровой домашнего вина и заведут обычную беседу...

— Тоня! — окликнула меня Невзорова.

Она, оказывается, уже давно разделась и теперь стояла передо мной с тапками в руках — ждала, когда я скину куртку и ботинки. Я быстро разоблачилась, и она повела меня по длинному полутемному коридору. Мы действительно очутились на кухне. Не такой уж маленькой, кстати. Зато потрясающе захламленной и грязной. Стол был весь в жирных пятнах и кофейных кругах, посуда с серыми разводами, линолеум под толстым слоем вековой пыли утратил свой первоначальный цвет, оба кресла продавлены, и пружины обнажены... Ох, как давно я не бывала в таком свинарнике! Не ожидала, признаться, от Невзоровой. Она сама всегда такая чистенькая, умытая, с легким запахом дорогих французских духов...

— Садись, пожалуйста! — Гостеприимно подвинув ко мне одно из кресел, она открыла старый, тоже весь в грязных пятнах, холодильник «Юрюзань» и достала большую бутыль, заткнутую тряпкой вместо пробки.

Я села в кресло, предварительно отодвинув пружину, и тут заметила под столом нечто вроде кружки Эсмарха. Невзорова, поймав мой удивленный взгляд, пояснила, что это — своего рода самогонный аппарат. Она, мол, ужасно боится покупать спиртное в магазинах и палатках, так как оно там очень сомнительного качества и им вполне можно отравиться. А поскольку к ней часто захаживают гости, она решила алкогольный вопрос просто: стала делать самогон.