Золотая осень - Александр Шубин

26 октября в городе началась всеобщая забастовка, столкновения продолжались с нарастающим ожесточением. Колонна военных была остановлена у гостиницы Владикавказ и не смогла продвинуться дальше. Население активно поддерживало бунтарей. Из обкома был пущен слух, что принято решение применить огнестрельное оружие. После этого беспорядки пошли на спад. К тому же многие участники событий уже были арестованы.

Начавшись как антиингушские, эти волнения, в которых приняло участие около 4500 человек, быстро переросли в выступление против власти. Решающую роль в политизации движения играли студенты. Волнения в Орджоникидзе были подавлены с помощью войск, но без применения огнестрельного оружия. Было осуждено 26 человек[217].

Характерно, что при подавлении массовых волнений в 70–е – начале 80–х гг. власти обходились без применения огнестрельного оружия – в отличие от 50–60–х гг. В этом также заключалась важная характеристика брежневского стиля правления.

Апогеем брежневского равновесия стало принятие новой Конституции СССР 7 октября 1977 г. Новый основной закон должен был подчеркнуть этапность достигнутых при Брежневе успехов. Фасад новой Конституции был призван подчеркнуть завершенность эпохи «борьбы» и возникновение «общенародного государства» (вызывающе антимарксистский тезис) как надстройки над «реальным социализмом» (промежуточная станция, призванная заменить отодвигавшийся в неведомые дали коммунизм).

Партийные юристы понимали, что строят фасад, идеальную конструкцию, во многом рассчитанную на импорт. Отсюда — последовательный демократизм многоступенчатой парламентской системы, ответственное правительство, тщательное перечисление гражданских и социальных прав. Возможно, участвовавшие в написании проекта шестидесятники надеялись, что рассчитанная на долгую жизнь Конституция станет воспитательным фактором и усилит правовой элемент в обществе и государстве. «На всякий случай» 6 статья документа закрепляла «руководящую и направляющую роль» КПСС, но это положение, которое через десятилетие сконцентрирует на себе гнев оппозиции, воспринималось скорее как констатация данности.

Выстраивая демократический фасад, руководство КПСС все же относилось к нормам закона серьезно. По двум причинам. Во–первых, Конституция фиксировала структуру государственных органов, и потому могла непосредственно повлиять на соотношения их влияния. Характерно такое выступление А. Косыгина при обсуждении проекта: «Я полностью согласен с тем, что сказал Леонид Ильич относительно проекта новой Конституции. Однако у меня имеются два замечания. Первое замечание касается компетенции Совета Министров В проекте Конституции (статья 128) говорится, что для решения текущих вопросов государственного управления в качестве органа Совета Министров СССР действует Президиум Совета Министров, определяется его состав и т.д. Вы знаете, что в Совет Министров входит около 160 человек. Если мы будем собирать всех этих людей для рассмотрения текущих вопросов, то получится очень громоздкий аппарат, создадутся большие трудности. У нас все вопросы, не только текущие, рассматривает Президиум Совета Министров. Поэтому мне кажется, что слово «текущие» здесь не подходит». Коллеги согласились с замечанием председателя Совета министров[218].

Во–вторых, диссиденты уже научили партию, что любая норма закона может быть прощупана на исполняемость, и новые права нужно предоставлять очень осторожно. Несмотря на то, что режим научился ограничивать записанные в Конституции права (вроде свободы слова и демонстраций), члены Политбюро следили за тем, чтобы новая Конституция не создала им новые поводы для головной боли: «ПОДГОРНЫЙ. Я полностью согласен с тем, что действительно все вопросы учтены в проекте Конституции и ее можно было бы одобрить. У меня вызывает сомнение статья 55. В ней говорится, что гражданам СССР в соответствии с законом гарантируется свобода передвижения и выбора места жительства. Если мы сейчас одобрим эту статью и разошлем на всенародное обсуждение, то это вызовет очень много трудностей. Всем известно, что сейчас поступает большое количество писем и просьб от татар, которые выселены из Крыма, от немцев Поволжья, которые переселены в другие республики, чтобы их водворить на старое место жительства. Поэтому я бы внес предложение эту статью из проекта Конституции исключить.

БРЕЖНЕВ. Видимо, следует сейчас эту статью исключить.

ПОДГОРНЫЙ. Тем более это будет целесообразным, что у нас принят соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР по этому вопросу, согласно которому сняты все ограничения с граждан крымскотатарской и немецкой национальности. В Конституцию записывать этого не следует»[219].

Во время официального обсуждения проекта Конституции советское общество также отнеслось к делу серьезно и проявило себя во всем своем многообразии. Люди пытались воспользоваться случаем, чтобы пролоббировать назревшее и «наболевшее». По всей стране были проведены открытые партийные собрания, на которых в большинстве своем высказывались рядовые коммунисты и даже беспартийные. Широкие партийные массы подошли к вопросу практически. Конституция воспринималась как документ прямого действия, и поэтому на партийных собраниях постоянно предлагали внести норму о наказании виновных в нарушении тех или иных положений (об обязанности заниматься воспитанием своих детей, праве на критику, охране природы, националистической пропаганде и использовании общественной собственности в корыстных целях), часты были требования введения в конституцию конкретных норм права (например, преследования за клевету)[220]. Словно обобщая эти предложения, рабочий совхоза К. Тадевосян предложил внести в ст. 4 такое положение: «Должностные лица, не соблюдающие Конституцию СССР, освобождаются от занимаемой должности и привлекаются к ответственности»[221]. Это предложение предвосхитило требование оппозиции 80–х гг. о прямом действии конституционных норм.

Обсуждение проекта Конституции на партсобраниях обозначило границы советского плюрализма конца 70–х гг. В экономической области в центре внимания остается проблема соотношения хозрасчета и планирования. Предложения закрепить в конституции хозрасчет были типичны. Только за 10 дней 10–20 июля было высказано 64 таких предложений[222]. «Работа предприятий, объединений и организаций оценивается по конечному результату их деятельности», — предлагает уточнить ст. 15 заведующий планово–экономическим отделом издательства «Штиинца» А. Финштейн[223] (всего за время обсуждения проекта было высказано 35 аналогичных предложений)[224]. Директор И. Яшкин выступает за расширение прав предприятий[225]. Начальник цеха Н. Калиев требует закрепить взаимную ответственность предприятий за поставки продукции[226] (всего высказано 249 аналогичных предложений)[227]. И.о. главного инженера Н. Керпелевич в той же статье считает необходимым упомянуть научность планирования[228]. По мнению 74 коммунистов после утверждения план не должен изменяться[229]. При этом академическая общественность настаивает на том, чтобы при составлении «научных» планов все–таки учитывались рекомендации академической науки[230]. Эти предложения не противоречили друг другу, так как хозрасчет считался совместимым с научным экономическим планированием из центра. Но сами предложения показывают, за какую корректировку хозяйственного механизма выступали коммунисты, стремившиеся к переменам. Это была модель плановой рыночной экономики с научным планированием, четким соблюдением взаимных обязательств и оплатой «по конечному результату».

Предвосхищая будущие эксперименты в области производственного самоуправления, преподаватель Г. Бондаренко предлагает наделить коллективы не абстрактными, а конкретными правами: «Коллективы предприятий, общественные организации вносят предложения, участвуют в управлении предприятиями и объединениями, в решении вопросов организации труда и быта, повышении качества продукции»[231].

С высоты своего опыта коммунист с 1925 г. И. Маслов предлагал гарантировать свободу хозяйствования колхозам[232]. Следует множество предложений уточнить размеры личной собственности (в том числе на землю) либо с целью ограничения, либо — поощрения и расширения[233]. Одновременно выдвигались и требования к колхозникам эффективно обрабатывать землю (842 предложения за декаду)[234], не оставлять «ни одной пяди земли» необработанной, что могло подразумевать передачу пустующих земель в личное пользование[235]. Зоотехник Х. Адуллаев идет еще дальше и предлагает такую конституционную формулировку: «Государство и колхозы оказывают гражданам помощь в содержании скота в личном пользовании»[236]. «Аграрные прения» в парторганизациях приводят к тому, что даже на одном листе сводки рядом стоят предложения, продиктованные почти противоположными интересами: «Сверхнормативное содержание скота в личном хозяйстве считается средством наживы и преследуется законом», — предлагает директор совхоза Бороздов. «Государство и колхозы оказывают помощь населению страны в содержании скота в личном пользовании», — отстаивает права мелких хозяев пенсионер Н. Павлий[237]. Эту помощь, в том числе горожанам, должны организовать местные советы (53 предложения за декаду)[238]. Защита личной собственности шла и на теоретическом уровне — в письме в «Правду» доктор экономических наук Г. Шмелев настаивал на ее социалистическом характере, ссылаясь при этом на опыт Восточной Европы[239].