Такой смешной король! Повесть третья: Капкан - Ахто Леви

— М-да… — произнес водитель, видно, туго соображал.

В ателье Калитко заседало общество. Присутствовали Пограничник и Заморский, друг Пограничника и незнакомая рыжая женщина. Все присутствовавшие ожесточенно, как всегда, спорили. Как-то Король даже заметил по этому поводу: «Неужели так трудно хоть разочек согласиться?» Сегодня спорили о достоинстве и содержании «Истерии». Анализировали ее смысл и конечно же тоже, как всегда, с помощью водки. Иван пришел настолько поздно, что в смысле спора разобраться не мог, он и не интересовался этим, а картину Заморского называл мазней. На приход Ивана не реагировали, особенно если случалось — а случалось всегда, это тоже стало постоянной необходимостью, — когда говорили про политику.

Как давеча водитель грузовика, нервный друг Пограничника тоже жаловался, что ему порядком надоело на этом дурацком острове, где, по его мнению, нет никакой цивилизации и воняет тухлой рыбой. Заморский удивился: только-только пришел человек на Остров, а уже он ему надоел! Не Париж здесь, это конечно, что и говорить, но все же…

Пограничник признался, что тоже… Вообще-то, на острове жизнь, по его наблюдениям, какая-то уж очень не динамичная, словно приостановилась, так что действительно скучно, тоскливо, тем более что дома у него жена и дочь, и вообще… Все не так, как должно, потому что если он капитан, то на этом острове какого еще можно дождаться повышения? Разве только очередного. А это когда еще будет… И вообще — разве ему в России делать нечего, что сюда загнали? Когда дома все развалено-разрушено и надо восстанавливать. И разве не хватает им здесь этого… эстонского корпуса, что ли, чтобы охранять здешнюю границу? К тому же он — коммунист, а не конкистадор какой-нибудь, которого из него сделали. Где же логика?

— Логика здесь, — отвечал пьяненький Заморский, показывая на кусающихся коров, и сделал губами «взип-взип-взип».

Кроме коров, что только не изображалось на этой картине: разноцветные люди — черные, желтые, красные, белые, голые и одетые, в рыцарских доспехах, в средневековой причудливой одежде, современных костюмах и военных мундирах; мужчины и женщины стояли, лежали в обнимку с животными; женщина целовалась со свиньей; собаки… Ивану даже стыдно сказать, что они делали; то же самое делали и люди — мужчины с мужчинами, также и с женщинами и животными, животные опять это же с женщинами — все смешалось, причем все, и это было главное в картине, друг друга еще и убивали — кто как: резались ножами, рубились топорами, мечами, душили руками, две коровы просто зубами рвали друг друга. И он, Заморский, убеждал, что это Истина? Что это Логика?.. Впрочем, Ивану все это, вместе взятое, безразлично, о смысле и значении логики он, во всяком случае, голову не ломал.

— Истина здесь, — настаивал Заморский, — и логика тоже, потому что в жизни нет никакой логики, ее не существует в природе.

— Врешь! — из второй комнаты появился заспанный пьяный Жора. Он заявил, что в природе логика есть, но люди ее первозданную разрушают и сами от этого скоро сдохнут, он именно так и выразился — «сдохнут».

— Нет, нет, он прав, — громко закричал нервный друг Пограничника. — Я всю войну прошел, только слегка царапнуло, теперь меня сюда — зачем? Никто сюда теперь вторгаться не собирается, мы всем урок дали, показали силу… где раки зимуют. А взбунтуются, прикажут — наведем порядок.

Хотя его никто и не слушал, он долго кричал, что здесь, на этом идиотском острове, и самим пулю из кустов схватить недолго, и это когда войне уже конец. Разве мыслимо?

— Истина здесь, — все возвещал Заморский, показывая на «Истерию», — но насчет кустов… я на острове давно, меня они знают, но не… жалуют; сколько волка ни корми… — Калитко на слова Заморского засмеялся, но ничего не сказал, он не любил много говорить. — Помяните мое слово, — заявил Заморский, — минует лет сто, а какому-нибудь чудом сохранившемуся местному рыбаку какой-нибудь иностранец все равно будет напоминать о собственном великодушии, что освободил он рыбака от чего-нибудь. В Штатах, говорят, вымирают индейцы, в Австралии — аборигены, и здешних тоже занесут в Красную книгу. Так спрошу я вас, как вам кажется: нравится ли этим рыбакам такая перспектива?

— Что же… аборигены… здесь тоже? — удивленно воскликнула незнакомая рыжая женщина. По-видимому, она пришла сюда с Другом Пограничника. Ее простоватость рассмешила мужчин, и Пограничник, разжигаясь от общего смеха, предложил жить не тужить, водку пить. Что и было подхвачено: «Прозит!», «Будем!». Всем было весело, но в это веселье Заморский добавил соли, объявив, что участь малых народов в любом случае предопределена, ибо в неволе даже немыслимые твари, какие-то крысы, и те не размножаются, а люди… если и размножаются, то любопытно посмотреть, что за гибрид выведется.

— «Истерию»… подарю городу. В благодарность, что еще не убили меня, — заявил Заморский.

Открылась дверь, с порога раздался озорной клич:

— Здравствуйте, мальчики! Это — я!

Наконец она пришла, эта Ирина, тайная любовь Пограничника, затараторила-защебетала уже в дверях кокетливым голоском о своих невероятных сложностях, почему она не могла раньше прийти, о какой-то слежке, о семейном терроре, о ревности и о собственнических инстинктах, которые Ивану ничего не говорили. Разумеется, он старался во всем этом бедламе забыться от впечатлений дня — он же к своим пришел. Но им было не до него.

Когда творческие личности заняты такими возвышенными проблемами природы и мироздания, процессом вымирания отдельных малых народов, то некогда замечать простые земные существа, ведь никто же не обращает особого внимания на кошку. Ивану Маленькому, когда он пришел, кто-то, может, и сказал слово — он не понял, а затем забыли про этого чиграша. Он лег на их с Королем нары и скоро заснул — не заснул, но от действительности отключился.

На Вальялаской дороге он дрожал от страха, и ему было не до красот природы, не до звезд. Теперь же, словно сохранившись в подсознании, они возникли перед глазами. Когда он все же наконец уснул, они ему снились — и луна и звезды. Но в его сон вторглись без всякой связи выстрелы, раз и два, крики и удары, которыми председатель награждал его мать, от ее мучительно пронзительного крика, от которого человека может парализовать, он и проснулся, уставясь в темноту комнаты, не понимая происходящего. Он не знал связи явлений, существующей во всей вселенной, когда события или люди со сходными душами оказываются в похожей ситуации и жизнь одного повторяется в другом, как, говорят, происходит с близнецами; он не знал, что и Король однажды и слышал, и видел во сне, как били его мать, и тоже проснулся от ее крика, способного, оказывается, сохраниться в клетках организма на всю жизнь. Иван проснулся, но крик не пропал — как в точности было и с Королем. Крик продолжался…

Кричали в соседней комнате. Оттуда доносились яростные и страшные ругательства, женский визг больно врезался в мозг, что-то грохнуло, что-то разбилось. Опрокидывались стулья.

Иван подумал: дерутся. Он вскочил, наскоро обулся, подошел к двери и приоткрыл ее. Он увидел Ирину на полу в луже крови, а рядом с ней Жору Калитко. У Жоры на лбу билась фонтаном кровь. Здесь же бледный Пограничник сидел на стульчике и мелко дрожал. Ведь он сидел рядом с Жорой, так что… У двери стоял высокого роста офицер с револьвером, который у него вырывали Друг Пограничника и Заморский. Офицер не сопротивлялся, револьвер у него взяли, затем его отпустили. И стало тихо.

Офицер подошел к Ирине, посмотрел в лицо умершей, повернулся и вышел.

Он ушел, и никто не пытался его удержать. У Калитко широко растянулся рот, обнажились почерневшие от никотина редкие зубы. Глаза закатились. Ирина лежала на боку, вывернув голову вверх, словно оглядывалась, и губы ее застыли в гримасе, которую можно было принять за улыбку.

Иван оказался в затруднительном положении: он не понимал, как должен поступить, как выбраться. Инстинкт подсказывал, что надо уходить, что он здесь теперь чужой, что и в ателье у него теперь дома нет. Все эти люди, хотя и свои, но они могут куда-нибудь идти, у них есть — куда, но, когда они уйдут, тогда он останется один, а быть здесь одному — на это у него нет сил. Это же страшно… Здесь тоже страшно! Это говорил ему инстинкт. Сознание же еще не осмыслило увиденное. Много в жизни повидал он и страшного — такая удача выдалась детям того времени, и в его психике уже присутствовал иммунитет против страха. Однако сейчас Иван был в шоке. Во сне услышанный крик матери доминировал над действительностью, случившейся только что.

От страшного, которого он инстинктивно опасался на Вальялаской дороге в Розвальнях, ему уйти так и не удалось — еще более страшное настигло в городе. Теперь уйти, миновать всех незаметно он не мог. Окна же мастерской с двойными рамами никогда не открывались и были заклеены как зимою, так и летом.