Записки офицера «СМЕРШа» - Олег Ивановский

Такова вкратце была история полка, в котором довелось мне служить. Не все то, что рассказал дядя Коля в тот вечер, я привел на этой страничке. Многое из той истории я узнал позже, после войны, побывав в Луцке, где музей хранил боевые знамена нашего полка, знамена, пробитые осколками и пулями в годы Великой Отечественной.

А получилось так потому, что после окончания Отечественной войны наша дивизия из-под Праги была передислоцирована в Ровно, там вскоре была переформирована в мотомеханизированную, а затем и в ракетную. Знамена нашего полка по наследству были переданы в одно из подразделений этой дивизии. Мне довелось быть гостем в Луцке на открытии этого музея и еще раз коснуться знамени нашего полка.

Что-то сейчас там, в Луцке, в Ровно, в Дубно? Сохранились ли все те боевые, реликвии прошедших лет?..

Каково было положение на Воронежском фронте в те дни? В конце 1942 года обстановка способствовала переходу Красной армии в наступление прежде всего на южном крыле советско-германского фронта. Помимо прочего план наступления предусматривал разгром крупной стратегической группировки, оборонявшейся в верховьях Дона, западнее и южнее Воронежа. Это наступление вошло в историю Великой Отечественной войны под названием Острогожско-Россошанской операции. Ее цель состояла в освобождении важной железной дороги Воронеж — Миллерово, которая на участке Лиски — Кантемировка и Лиски — Валуйки еще находилась в руках врага.

Операция предусматривала нанесение трех ударов по сходящимся направлениям. С севера наносить удар должна была армия под командованием генерала К.С. Москаленко. Ей навстречу из района Новой Калитвы — танковая армия генерала П.С. Рыбалко. Они должны были сойтись в районе Алексеевки и, завершив окружение большой группировки противника, устроить «Сталинград на Дону».

Обеспечение действий танковой армии генерала Рыбалко было возложено на наш 7-й кавалерийский корпус, которым командовал генерал-майор СВ. Соколов.

Глава 8

КРЕЩЕНИЕ У ВАЛУЕК

В конце декабря пришел приказ готовиться к маршу. Полк погрузили в эшелоны, и по железной дороге мы двинулись к станции Анна, где и выгрузились утром 14 января и, совершив трехсоткилометровый марш, сосредоточились в районе Кантемировки.

Верховья Дона. Минные поля, немецкие опорные пункты, связанные ходами сообщения, разветвленная сеть окопов чуть не на 10 километров в глубину. В 15–20 километрах — вторая оборонительная линия, которую тоже надо прорывать. На этом участке у противника было около 30 дивизий.

Командование решилось на весьма смелый и не совсем обычный тактический шаг — на главных участках намечавшегося прорыва сосредоточить максимально возможные силы, и прежде всего артиллерию. На прямой наводке стояли даже тяжелые орудия. Ударные группировки создавались за счет ослабления остальных участков фронта, где на километр оставалось по 50 солдат, по пулемету и по орудию. А на участке прорыва на километре было более 100 стволов артиллерии!

Перегруппировка войск была проведена так скрытно, что за два дня до прорыва командование противника сообщило в свою ставку (об этом узнали, конечно, позже), что по данным разведки советские войска на этом участке фронта не собираются вести никаких активных действий,

Наступление свалилось на противника действительно как снег на голову. Два часа бушевал артиллерийский ураган. После артподготовки в прорыв вошли танки, за ними пехота и кавалерия.

Хорошо помню ту ночь. Донской лед, на котором скользили, падали кони. Справа и слева по берегам Дона пожары. Горели хутора. Между пожарищами темень непроглядная. Разбитая техника, трупы кругом. Ворота прорыва. В них устремилась наша дивизия.

Строжайший приказ: дальнейшее движение в тыл противника только ночью, только скрытно! А как скрыть? Кавполк — это почти две тысячи лошадей, десятки саней, три артиллерийские батареи, около тысячи всадников. В дивизии три таких полка, да еще приданная танковая бригада. И все это скрытно? Причем не десятью разными дорогами и не по десяти направлениям. Пусть полк идет очень организованно, колонна не растягивается, и то это — цепочка километров в пять. А дивизия? Это уже двадцать!

Доставалось штабу в те дни. Нужно было так спланировать движение, чтобы к рассвету обязательно выйти к населенному пункту и в нем найти укрытия для лошадей и для техники. Выйти к населенному пункту… в глубоком тылу противника, где почти в каждом селе гарнизон. Какая же тут скрытность? Значит, уничтожать гарнизоны внезапным нападением и так, чтобы они не успели поднять тревогу. — В захваченных населенных пунктах размещались по хатам, по сараям, выставляли посты наблюдения за воздухом и за порядком на улицах. А как кормить и поить людей и лошадей?.. А их тысячи!

Днем немецкие самолеты чуть не утюжили села, строча из пулеметов, — надеялись на наш ответный огонь. Но строжайший приказ: ни в коем случае по самолетам огня не открывать.

Ночами полк уходил все дальше и дальше в тыл противника. Приказом командира дивизии нашему полку при поддержке нескольких танков предписывалось захватить город Валуйки…-

Разведотдел дивизии сообщил: есть сведения, что в Ва-луйках два полка итальянской пехотной дивизии, несколько подразделений немецкой пехотной дивизии, два строительных батальона, две танковые роты, артиллерийский полк и зенитный дивизион. Подступы к городу с востока прикрыты подготовленными к обороне зданиями, на окраине с юга — противотанковый ров. С северо-востока и юго-востока сплошные проволочные заграждения. Вдоль улиц в городе — дзоты…

Да, непростым был валуйский орешек!

17 января остановились в одном из сел. Вместе с нами расположилось несколько подразделений штаба дивизии. Я решил встретиться с Братенковым, ведь почти две недели мы с ним не виделись.

— Нет, товарищ начальник, — возразил дядя Коля, — прежде надо немного отдохнуть, да и Братенков не машина. Зачем сейчас же к нему? Отдохните немного, потом успеете. До ночи время еще есть.

Он был, конечно, прав. Прямо надо сказать, хотя я и держался в седле совсем не так, как первый раз, и чувства мои к «четырехногому» транспорту уже не характеризовались определением «Проклятущая» и «Чтоб тебе…», но все же ночные переходы по 30–40 километров давались нелегко. Утешался только тем, что не я один это чувствовал, похвалиться легкостью преодоления двух сотен километров ночными маршами вряд ли кто мог.

Проспали мы с дядей Колей часа три. Затем он занялся моим Разбоем и своей вороной коротконогой Тумбой, а я пошел искать Братенкова.