Партизан: от долины смерти до горы Сион, 1939–1948 - Ицхак Арад

В мае "юденрат" послал меня работать на большую лесопильню в нашем лесу. Я проработал там четыре месяца. Лесопильня производила работы для германской армии. Огромные бревна привозили из леса, и мы распиливали их вручную на отрезки длиной в 4–5 метров. Механические пилы разрезали их на доски. Работали по десять часов в день, и первое время работы было очень тяжелым. Мало-помалу привыкали. Моим напарником по распилке был мой одногодок Мотке Зайдель, с которым я сдружился в те дни. Мотке обладал низким голосом, и в долгие часы работы мы напевали. Старший сержант немец, в достаточно преклонном возрасте, который был одним из тех, ко принимал нашу работу, приказывал нам петь русские песни. Если в песне встречалось слово "Сталин", мы заменяли его на "Зелиг", чтобы нас не обвинили в восхвалении Сталина.

В один из июльских дней 1942 Мотке сказал мне, что получил приказ от "юденрата" отправиться на работу в трудовой лагерь "Тодт" на железнодорожной станции Ингалина. На следующее утро мы расстались. Не знали, встретимся ли мы еще. Судьба распорядилась так, что это произошло. В летнюю жару было намного труднее работать без Мотке, и я не нашел себе такого напарника, как он.

По вечерам мы, юноши и девушки, встречались, пытаясь хоть немного забыть реальность нашей жизни. Нас было мало, оставшихся в живых после расстрела в Полигоне, быть может, считанные десятки, все, по сути, выходцы из больших семей, уничтоженных нацистами. И все же жизнь продолжалась. Юношеская романтическая любовь расцветала в узких переулках гетто. Чувство неуверенности в завтрашнем дне приводило к тому, что люди, особенно молодые, жаждали использовать каждый день жизни. Теснота в домах гетто и его переулках не оставляла места для любви, но она сама себе находила место в любом уголке. В эти летние вечера, в обществе девушек, я много думал о Бебе, красавице с длинными светлыми косами, которая была моей первой любовью. Ее расстреляли в Полигоне.

Тот факт, что мои двоюродные братья Йоська и Моше-Юдка тоже вошли в нашу подпольную организацию, сняло напряжение, которое возникло между мной и членами семьи, связанное с наличием у меня оружия. Члены семьи смирились с тем, что в нашем доме спрятано оружие. Сестра моя Рахель во многом помогала мне и была самым близким мне человеком. Мы часто говорили о наших родителях, оставшихся в варшавском гетто, от которых не было никакой весточки с момента прихода немцев в Свинцян. Мы не знали, что именно в эти дни, с конца июля до начала сентября 1942, из варшавского гетто отправлено было 300 тысяч евреев в лагерь смерти Треблинку, в 80 километрах от Варшавы. Мы не знали, что среди них были отправлены вместе со всей еврейской общиной Варшавы наши родители.

А мы столько мечтали с сестрой, что настанет день, и мы встретимся с родителями, или просто пытались в этом убедить друг друга.

Съестного в доме было очень мало, но мы не совсем голодали. Сто грамм получаемого нами хлеба в день, немного перловки, картошка и другие продукты явно нам не хватали, но, выходя на работу, мы брали с собой вещи, еще оставшиеся у нас, и обменивали их на продукты у крестьян и жителей городка. Все это мы без труда проносили в гетто, ибо литовский полицай на воротах получал взятки от "юденрата", и сквозь пальцы смотрел на входящих, а немцы вообще редко приходили делать проверки на воротах. Продукты, приносимые нами, предназначались для всей семьи, и тетя Ханя ухитрялась из них готовить еду, которая сильно нас поддерживала.

В начале октября пронесся слух по всему гетто, что к нам привезут евреев из гетто Видз в Белоруссии. В марте 1942 немцы присоединили к их администрации в Литве, части западной Белоруссии, включающие местечки Свир, Видз, Ошмяны и Ишишок, в которых были небольшие гетто. В один из дней в "юденрат" прибыли представители гебитскомиссариата из Вильно, которым подчинялись все гетто округа, и сообщили, что в гетто Свинцяна на днях прибудут более 1000 евреев из гетто Видз, которое ликвидируется. Чтобы расселить этих людей, к гетто присоединили два больших здания синагог и переулок с домами, которые до сих пор находились вне территории гетто. "Юденрат" планировал поселить половину людей в зданиях синагог. Для этого там соорудили в три этажа нары. Также было решено удвоить число квартирантов в каждом доме в гетто. Положение ухудшалось с каждой минутой.

Через несколько дней, ночью, пришла первая колонна евреев из гетто Видз. Люди преодолели пешком в течение двух дней 50 километров между местечком Видз и городком Свинцяном. Всего несколько подвод было дано им, чтобы перевезти немного вещей и продуктов. Старики и дети тоже шли пешком. По дороге скончались десятки. Сопровождал их усиленный конвой литовских полицаев. Пока они не пришли к нам гетто, большинство из них было уверено, что немцы их обманывают и ведут на расстрел. Мужчин и молодых парней среди них почти не было. Когда я спросил об этом одну из пришедших женщин, она ударилась в плач: всех мужчин немцы расстреляли в самом начале своего появления в местечке, да и нас они хотят собрать в одном месте, чтобы всех расстрелять. Слух о том, что немцы намереваются собрать всех евреев в одном месте, чтобы всех уничтожить, разнесся по всему гетто с момента, когда стало известно, что приводят еще и еще евреев. И когда мы увидели, что речь идет не о работоспособных людях, а о детях, стариках и женщинах, — мы еще более уверились, что близится конец гетто.

Каждую ночь я стоял у ворот гетто и разглядывал приходящих людей. На одной телеге сидели четыре старухи, все в слезах, а, миновав литовских полицаев у ворот и очутившись внутри гетто, зарыдали навзрыд. Через минуту подняли громкий плач женщины и дети, сидящие на своем скарбе у синагог и оставшиеся без мест: синагоги были забиты до отказа. Еще миг, и плач разнесся по всему гетто. Я больше не мог этого выдержать, и пошел домой. По дороге увидел молодую девушку. Она сидела на связанных узлом вещах и плакала. Я сказал ей, что негоже девушке так рыдать. Она перестала плакать и ответила: "Можно подумать, что нет причин для плача? Что с нами здесь будет? Что мы будем есть, и где мы будем жить? Если бы привели сюда для того, чтобы жить, немцы присоединили бы еще дома к гетто и разрешили бы нам взять с собой продукты. Они привели нас сюда на убой".

Все члены нашей семьи вышли из дома и смотрели на массу бредущих людей. Я прилег, но не мог заснуть. Перед моими глазами вставали трагические картины, свидетелем которых я был, и снова до меня донесся плач. Теперь рыдала наша соседка: "Ой, что с нами будет?" В ту ночь нельзя была сбежать от плача, охватившего все гетто. Все чувствовали приближение конца.

На следующий день я пошел в синагогу, увидеть, как там устроились люди. Шум голосов доносился издалека. Почти невозможно было протиснуться внутрь из-за невероятной тесноты. Я с трудом пробрался в коридор, полный лежащих вповалку на полу и на вещах людей. Со всех сторон доносились крики и детский плач. Даже в этом бедламе некоторые спали, сраженные усталостью. Я сумел несколько продвинуться, переступая через тела и вещи, и добрался до внутренних дверей синагоги. Отсюда можно было видеть, что творится внутри. Снаружи было по-осеннему холодно, внутри же не хватало воздуха для дыхания. На каждой из полок в три этажа вплотную один к другому сидели и лежали люди. Все они выглядели отчаявшимися.

Шум стоял ужасный. Потрясенный, я выбрался оттуда и по дороге зашел к нескольким моим товарищам. И везде была одна и та же картина: комнаты, забитые людьми. В каждый дом были вселены еще семьи: в комнате — три на четыре метра — жили десять душ. И в наш дом вселились две семьи. И все же, по сравнению с положением в синагогах, в домах все выглядело раем. Там же, в синагогах, теснота, отсутствие воздуха, шум и санитарные условия были ниже любой возможности существования.

В гетто сейчас находилось более двух тысяч человек. Вдобавок к острой нехватке продовольствия, вода выдавалась по порциям. Воду доставали из нескольких колодцев на территории гетто с помощью ведер, прикрепленных к веревкам, наматываемым на колесо. К колодцам выстраивались длинные очереди. Проточной воды для душевых и туалетов не было вообще. Мыться можно было только из таза с водой. Уборными служили вырытые ямы. И к этим уборным выстраивались очереди. За отсутствием мыла и средств для уничтожения насекомых, одолевали вши и клопы. Они принесли эпидемию тифа.

Сотни людей валились с ног от болезни. Почти в каждом доме были больные, и центрами эпидемии были синагоги, в которых скопились сотни людей. Важно был скрыть это от немцев и жителей городка, ибо немцы могли истребить всех в гетто из опасения, что эпидемия распространится. Вместо больных, работавших вне гетто, посылали других, чтобы не возникла проблема уклонения от работы. Надо было скрывать число погребений жертв эпидемии. Хоронили на еврейском кладбище, вне гетто, сразу нескольких покойников вместе. "Юденрат" организовал небольшую больницу и две изолированные комнаты. В гетто было два врача и несколько медсестер, и они делали нечеловеческие усилия, чтобы остановить эпидемию. Но в существующих условиях и с теми средствами, которые были у них, трудно было ликвидировать эпидемию.