Ночь триффидов - Саймон Кларк

– На койке она пока спать не желает, – сообщила Ким. – Стаскивает одеяла в угол и вьет себе что-то вроде гнезда. Но, как вы видите, настроение у нее прекрасное. Это умный, живой ребенок. Кристина со счастливой улыбкой обошла всех. Поглаживая каждого из нас по руке, девушка говорила:

– Хэлло… хэлло… хэлло… Добравшись до меня, она к этому приветствию присовокупила: “Бум-бум!”

– Итак, вы теперь для нас “Человек Бум-Бум”, – улыбнулась Керрис. Я кивнул, глядя на Кристину и не переставая изумляться тем изменениям, которые с ней произошли за столь короткое время.

– Она помнит, как я напугал ее выстрелами. Мне пришлось стрелять в триффида, приблизившегося к нам слишком близко. Шум обратил ее в паническое бегство.

– Это не повредило вашим отношениям, – улыбнулась Керрис. – Она снова поверила в вас. Человек Бум-Бум. И тут Кристина внезапно выбежала из комнаты. Мою улыбку как водой смыло.

– Может быть, вы поспешили с выводами, Керрис? – сказал я.

– Не тревожьтесь, – успокоила меня Ким. – Для нее все в новинку. Слишком много впечатлений для одного раза. Я думал, что девочка убежала, чтобы спрятаться в своем гнезде из одеял в углу каюты, но она вскоре вернулась, сияя от гордости.

– Сохрани это, – сказала она, протягивая мне обеими руками портфель. – Сохрани… ты… ты!

– Ты хочешь, чтобы я сохранил его для тебя? – переспросил я, пожимая плечами. – Но он принадлежит тебе.

– Ты сделать! Ты сделать! – стояла она на своем, втискивая в мои руки портфель.

– Прости, Кристина, но я не понимаю… – Я обвел беспомощным взглядом присутствующих.

– Ты… сделать! Присутствующие, судя по недоуменному виду, тоже были далеки от понимания.

– Ах! Ах! Ах! – Этот звук больше походил на собачий лай, чем на человеческую речь. – Ах! Ах! Она схватила лист бумаги, на котором писал Гэбриэл, и принялась двигать его перед своим лицом. У меня поначалу даже сложилось впечатление, что девочка вытирает глаза.

– Ты сделать! Ты сделать! – повторяла она. И тут меня осенило!

– Ты хочешь, чтобы я прочитал что-то. Ее глаза радостно засияли, и, энергично кивая, она выкрикнула:

– Читать это! Читать это!

– Хорошо, Кристина, я понял. По-детски поджав под себя ноги, она уселась на мягкое кресло и с восторгом принялась следить, как я расстегиваю ремни портфеля. Весь покрытый царапинами и пятнами портфель (мне даже показалось, что я узнал следы зубов) сам мог бы поведать многолетнюю историю своих приключений. По причинам, известным только самой Кристине, она хранила его с тех пор, как совсем крохой осталась в полном одиночестве. Открыв с некоторым душевным трепетом портфель, я принялся извлекать и аккуратно укладывать на столь хранившиеся в нем предметы. Первой появилась карманная Библия. Я открыл книгу и прочитал на титульном листе: “Кристине Джейн Скофилд в день принятия ею Святого Крещения. От любящей ее тети Сюзанн Туррейн”. Кристина с напряженным интересом следила, как я достаю из недр портфеля ее сокровища.

– Кукла, – сказал я и положил игрушку рядом с Библией.

– Беккер, – произнесла девочка и погладила личико куклы. Затем появился предмет, который я вначале принял за камень. Но, приглядевшись внимательнее, понял свою ошибку.

– Хлеб, – пояснил я. – Очень, очень сухой кусок хлеба. Пролежал в портфеле, видимо, много лет. После этого я извлек несколько предметов одежды для девочки четырех-пяти лет. В этот момент я понял, что вскоре мне откроется ключ для понимания прошлого Кристины. У меня возникло желание положить конец печальному ритуалу, но, взглянув на девочку, я решил продолжить.

– Блу-зер, – произнесла она, прикоснувшись к одному из своих бывших нарядов, и тут же сама себя поправила: – Блузка. – К ней возвращалась память. – Скверная собачка Макс, – с неожиданно затуманившимся взором протянула она, – дерево укусило Макса. – Все ее оживление вдруг куда-то исчезло. – Макс в земле. Всем своим существом я ощутил ту атмосферу печали, которая в этот момент воцарилась в пассажирском салоне парохода. Наверное, каждый из присутствующих воссоздавал в уме картину того, что пережила девочка, оставшись в одиночестве. Я видел, как она бежит по темному лесу, прижимая к груди портфель, в который кто-то сложил самые необходимые вещи. Краюху хлеба, так и не съеденную за все эти годы, Библию, которую никто не прочитал, и другие вещицы, способные напомнить крошке о более счастливых временах. При условии, что она сумеет выжить. В портфеле оказались и другие предметы. Бечевка. Карманный нож. Пустой спичечный коробок. Золотой медальон с локоном светлых волос. На медальоне имелась гравировка: “Маргрет Энн Скофилд”. Наверное, ее мама. На самом дне портфеля оказалось еще кое-что. Металлический футляр для сигары с навинчивающейся крышкой. Судя по размеру футляра, в нем когда-то хранилась гавана или что-то столь же большое. Почему футляр здесь? Может быть, для того чтобы напоминать об отце? Я начал убирать предметы в портфель, но Кристина остановила меня, схватила за запястье, подтащила мою руку к столу, прижала пальцы к сигарному футляру. Я обвел взглядом своих попутчиков, они же выжидающе смотрели на меня. В помещении царила тишина, если не считать отдаленного шума машины.

– Читать это, – сказала Кристина. На металлическом цилиндре никаких надписей не было, и я отвинтил крышку. Внутри футляра оказался плотно свернутый листок бумаги. Выцарапав свиток наружу, я развернул его, положил на стол и разгладил ладонью. Листок был исписан быстрым, но тем не менее элегантным почерком. Я посмотрел на Кристину. Она сидела тихо, с блестящими глазами, и ждала продолжения. Мне оставалось только приступить к чтению. Тому, кого это может касаться. Девочка, которая передаст вам это письмо, – моя дочь. Ей пять лет, и ее зовут Кристина Джейн Скофилд. У меня нет времени, чтобы в подробностях рассказать обо всех несчастьях, которые обрушились на нас. В течение двадцати лет мы жили в укрепленном форте на побережье Корнуолла. Наша колония состояла как из слепых, так и из зрячих. Как мне представляется, мы относительно преуспевали, занимаясь в основном земледелием и отчасти рыбной ловлей, чтобы хотя бы немного обогатить пищевой рацион. Затем, примерно год назад, к нашему форту приблизилась флотилия яхт. Нападение оказалось настолько неожиданным, что мы не успели подготовиться к обороне. Зрячие женщины и все наши дети были захвачены пиратами, остальных безжалостно перебили. Мне была уготована иная судьба, и я сумел бежать вместе со своей дочерью Кристиной. Несколько месяцев мы скитались, питаясь тем, что удавалось собрать. Ночи мы проводили в руинах. Триффиды преследовали нас, как волки преследуют раненых животных. Что, впрочем, было недалеко от истины. Когда мы бежали, я был уже далеко не молод, а теперь вдобавок и серьезно болен. Переход всего в одну милю приносит мне нечеловеческие страдания. Чем медленнее мы передвигаемся, тем ближе подходят к нам триффиды. За все время странствий (а это двенадцать месяцев) мы не встретили ни одного человека. Ни единого. Из этого я заключил, что во всем графстве в живых остались лишь мы двое. Триффиды либо уничтожили людей, либо вынудили их всех уйти. А теперь эти проклятые растения вознамерились сожрать и нас. Я пишу письмо незнакомцу, с которым мне не суждено встретиться. Мы с Кристиной нашли временное убежище в каком-то эллинге на берегу реки. Сейчас вечер. Триффидов я не вижу, но зато прекрасно слышу. Они стучат своими отростками по стволу, словно сообщают другим, что мы здесь попали в ловушку. Кристина спокойно спит. Она не знает, что это наш последний вечер вместе. Я далек от медицины, но тем не менее понимаю, что дни мои сочтены. В животе я могу нащупать какую-то твердую неподвижную массу. Кожа моя пожелтела. Как я подозреваю, у меня развилась злокачественная опухоль. В любом случае я настолько ослаб, что способен пройти всего несколько шагов. Очень скоро я и этого не смогу сделать.

Но не это волнует меня. Меня беспокоит судьба моей дочурки. При мысли о том, что она останется в одиночестве, беззащитная перед этими гнусными растениями, мое сердце разрывается на части. В данный момент я не уверен, в порядке ли мой разум. Меня все время тянет в сон, а бодрствовать я способен лишь несколько минут. Сегодня вечером Кристина выскользнула из эллинга. Я помню, как мне кажется, что я спрашивал ее, куда она ходила. Дочь ответила, что ходила за яблоками, но другие растения кусали ее своими ветками. Я, естественно, разволновался и спросил, не били ли они ее стрекалами. Она сказала, что это было и что после этого ее кожу немного покалывало. Ничего больше. На лице дочурки я увидел розоватые следы, но никаких припухлостей. Об отравлении вообще не могло быть речи. Но не исключено, что мне все лишь пригрезилось, а это письмо – способ уйти от реальности. Я стараюсь не допустить конца до тех пор, пока не сделаю для моего ребенка то, что следует сделать. Через несколько мгновений я отнесу ее в лодку, сохранившуюся здесь, в эллинге. Я положу в лодку еду, воду и это письмо, а затем отправлю ее в темноту. Ничего больше для нее я сделать не в состоянии. Я едва могу двигаться и знаю, что у меня не хватит сил забраться в лодку вместе с ней. Моей дорогой дочурке, чтобы выжить в одиночку, придется совершить чудо. Может быть, я посылаю ее на верную смерть. Не знаю. Но разве у меня есть иной выход? Всем сердцем молю вас позаботиться о ней. Она – очень хорошая девочка. Искренне ваш, Бенджамин Скофилд. Закончив читать, я не произнес ни слова. Другие тоже молчали. Все долго сидели, погрузившись в свои мысли.