Последняя граница - Говард Фаст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шурц отложил телеграмму и пробормотал:
— Мышеловка.
— Поуп — человек дельный.
— Да, я теперь понимаю, почему репортеры решили, что в Канзасе идет война.
Шерман пожал плечами:
— Если солдатам нечего делать, то дисциплина падает. Это встряхнет их немножко. Сегодня или завтра мы услышим, что индейцев захватили.
— Вероятно… если только кто-нибудь из них уцелеет, — добавил Шурц.
— Они получат по заслугам. Если они убьют хоть десять наших солдат, то, сколько бы мы их ни прикончили, они еще останутся у нас в долгу. Я не чувствую симпатии к индейцам. Следовало их уничтожить еще пятьдесят лет назад, и наша страна только выиграла бы от этого.
— Возможно…
— Я распорядился, чтобы вожди и уцелевшие мужчины были отправлены на Тортегесские острова.
— На Тортегесские острова?
— Мятежи следует вырывать с корнем. Это жестокий способ, но только тогда с ними будет по-настоящему покончено.
— Разве?
— Иначе искра будет тлеть.
— Вы, вероятно, правы, — мягко сказал Шурц; откинувшись на спинку стула, он насмешливо смотрел на кончик своей сигары. — Нехорошо, если вся эта история попадет в газеты, хотя особого значения это не имеет. Переселение индейцев — правительственное мероприятие, и нельзя разрешить трем сотням каких-то дурацких дикарей бродить с места на место, точно цыганам. Одно только… — Он тряхнул сигарой, рассыпая пепел по полу. — А ведь хорошо работать в подвале, — продолжал он. — Гораздо лучше, чем сидеть на высокой башне, надо всем и всеми.
— Здесь прохладно, — согласился Шерман.
— Очень прохладно… Так о чем мы говорили? — спросил Шурц; он затянулся сигарой. — Вы знаете, я люблю эту страну. Иногда меня спрашивают, не хочу ли я вернуться в Германию. Ах, я отбросил эту мысль уже двадцать лет назад! Мне говорят — это же мое отечество, а я отвечаю, что отечество там, где человек может быть свободным. Я обманываю самого себя, но все же продолжаю в это верить. Когда человек стареет и обрастает бородой, он откидывает одно честное убеждение за другим. Жажда свободы и добра как бы загнивает в нем.
— Можно сказать также, что с возрастом приходят осторожность и мудрость.
— Говорят. Нет, теперь я, конечно, не буду сражаться на баррикадах, а вы не пройдете маршем через Джорджию. Я надеялся, — продолжал Шурц свои рассуждения, — что нам удастся уладить это дело с шайенами и не будет нужды отправлять их вождей на острова.
— Образумить индейцев невозможно.
— Разве? Нам кажется, что у них нет разума и что они делают безумства, вроде, например, попытки пройти тысячу миль, хотя повсюду их стерегут войска, чтобы задержать. Но, может быть, они не умеют рассуждать и взвешивать. Они хотят попасть к себе на родину и идут туда. Надо пройти долгий путь на север, но это не кажется им невозможным, — что же невозможного в такой простой вещи, как возвращение на родину!
— В данном случае дело обстоит именно так, — сказал Шерман.
Они опять пожали друг другу руку, и Карл Шурц стал медленно подниматься по лестнице.
Провожая его до дверей, Шерман удивлялся, как медленно идет министр внутренних дел.
— Когда их доставят в тюрьму, я сообщу вам немедленно, — сказал Шерман.
Но Карл Шурц едва ли слышал его.
Погрузившись в свои мысли, он старался понять, каким образом ложное в теории может быть правильным на практике.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сентябрь 1878 года
КОВБОИ И ИНДЕЙЦЫ
Солдат, посланный капитаном Мюрреем в Додж-Сити, высокий, жилистый девятнадцатилетний парень с фермы в Нью-Джерси, носил прозвище «Рыжий». Длинное, лошадиное лицо его было почти сплошь усеяно веснушками, на голове торчали вихры морковного цвета. Его звали Ишабод Венест. Если бы Венесты не поселились в свое время на маленькой ферме за Патерсоном, Ишабод мог бы стать Вандербильтом или Астором[13].
Венесты были выходцами из Голландии, из той ее части, которая расположена далеко от моря. Это были медлительные, спокойные люди, в течение ряда поколений занимавшиеся фермерством. Они никогда не ездили дальше Патерсона, любили деньги и всегда имели их достаточно, чтобы чувствовать себя обеспеченными. Ишабод был первым в их семье путешественником, первым искателем приключений; но даже и он растерялся, когда ему пришлось вступить в армию и вместе с ней очутиться среди прерий.
Он всегда тосковал по дому, по мирной, устоявшейся жизни, по сытной голландской пище. Он тосковал по запаху зрелого зерна в амбаре, по жирному чернозему, по деревенской жизни, тосковал по толстенькой голубоглазой кузине, хорошевшей с каждым месяцем, с каждым годом. Чувство одиночества искало себе выхода в мрачной драчливости, а длинные мускулистые руки Венеста действовали, точно крылья ветряной мельницы. Он был рыжий, и ему полагалось быть драчуном.
Охота за шайенами была первым предвестником настоящих боевых действий, в которых ему предстояло участвовать, и с каждым часом этой яростной погони страх в его душе все нарастал. Ему вовсе не хотелось ни убивать, ни быть убитым, не хотелось мучиться и истекать кровью. Он слепо верил всем басням о жестокости индейцев, которыми его накачивали старые солдаты. Когда Мюррей велел ему отправиться в Додж-Сити, этот приказ показался ему избавлением, ниспосланным с небес, так как он был уверен, что к его возвращению преследование индейцев будет закончено.
Поездка в Ридер была первым проблеском свободы за целый год. Точно началась новая жизнь, точно его вырвали из когтей смерти, и вот он ехал через прерии один, на свободе. Он соврал, сказав, что знает дорогу в Ридер, но это не беспокоило его. Он нимало не удивился, что так легко нашел скотопрогонный тракт на Ридер. Быстрая езда доставляла ему удовольствие, а ко времени приезда в Колдуотер окончательно исчез и его страх. Сознание того, что на нем военная форма, делало его высокомерным. Он осушил кружку пива у стойки Королевского салуна[14] и горделиво принялся рассказывать во всех подробностях о самой последней индейской войне.
— Но армия идет за ними по пятам, — уверял он кучку бездельников. — Армия идет за ними…
Колдуотер оказался сонным и скучным городком. Венеста удивляло, как это его жители могут без конца сидеть на ступеньках салуна, строгать прутики и, глазом не моргнув, слушать рассказы о появлении индейцев в прериях.
Когда же он на усталой лошади наконец дотащился до Ридера, в его воображении война была в полном разгаре.
Уже стемнело, и несколько фермеров на своих повозках выезжали из Ридера. Они приостановились, послушали его россказни и, стегнув лошадей, продолжали свой путь. В гостинице «Свободный штат» ему отвели лучшую из четырех имевшихся комнат.