Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать - Айдын Шем

- Но духовные силы нашего народа не иссякли! – воскликнул старый профессор. - В тяжкие сороковые годы я не рассчитывал, что после тотального разгрома, учиненного над нашим народом, новое возрождение наступит так скоро. Теперь я вижу, что ошибался, что страшные события сорок четвертого года сделали меня пессимистом. Да, я знал, что после смерти Сталина должно наступить облегчение всей стране. Между прочим, - он засмеялся, - поводом для моего последнего ареста, который был органами так или иначе запланирован, стал тот факт, что я в присутствии двух свидетелей обращаясь к портрету Сталина, воскликнул: «Я уверен, что после того, как тебя не станет, мой народ получит свободу!». Я был слегка навеселе, да и рядом находились те, кто представлялся очень дружественным ко мне, а оказалось, что один из них специально был ко мне приставлен.

Старый профессор улыбнулся и поспешил добавить:

- Все равно арестовали бы, а тут я хоть высказался! Но, имейте в виду, эти соглядатаи были не из наших. Ни один крымский татарин не давал показания против меня! Да… В отличие от конца тридцатых, когда мое досье распухло от доносов, истинных и ложных.

- Почему же так случилось, почему изменился народ? – спросил один из гостей, и Афуз-заде ответил:

- В сороковых годах в Узбекистане вокруг меня были наши молодые ребята из простого народа. Именно простой народ сохранил присущие крымским татарам благородство и честность. А так называемая элита была в некоторой своей части взращена и развращена коммунистическим режимом – так было не только у нас, так было по всей стране. В Крыму центральная власть бесчинствовала с особенным усердием. Еще прежде среди образованных слоев прошла чистка, лучшие и честнейшие погибли в тюрьмах, или бежали в другие республики и там затаились. Оставшиеся в Крыму, если и не все, то в большинстве своем, были партийными выдвиженцами. Их заранее готовили на места тех, кто неугоден властям… Но не все из них стали подлецами, далеко не все. Однако после тридцать седьмого года на всех должностях были эти выдвиженцы, и мало кто из них в дальнейшем вел себя хоть в какой-то степени независимо - отрабатывали доверие властей. А простой народ оставался приверженным благородным заветам предков.

Он вышел в свой кабинет и вернулся с толстой тетрадкой в кожаном переплете.

- Вот слушайте, что пишет сочувствующий татарам русский политический деятель в газете "Коммерческий Вестник", это в 1896 году: "Видел ли кто-нибудь татарина, просящего милостыню? Он входит в чужой дом только за тем, чтобы попросить работы. Несмотря на крайнее угнетение самые бедные женщины, самые маленькие дети одеты пристойно, нет этих отцовских зипунов, мужицких тулупов на бабах... Простым татарам присуще чувство чести такого же уровня, которое находится в Европе у народов наилучше образованных".

Молодые мужчины внимали словам старого и прославленного своего земляка, стараясь не упустить не слова.

- Между прочим, - профессор отложил тетрадь в сторону и невесело рассмеялся, - между прочим, можно гордиться тем, что ни один из пошедших в услужение к коммунистическому режиму наших литераторов-выдвиженцев не написал произведения, в котором прославлялся бы захват Россией Крыма. Ха, ха! Нет, были, были среди них большие подлецы! Великих наших людей, например, таких, как Чобан-заде, травили, преследовали! На всех, кто честнее и талантливее их, доносы писали. Но на историю родины посягнуть не посмели! Не захотели при всей их подлости. А вы читали романы, написанные представителями некоторых иных, порабощенных Россией народов? Или, может быть, смотрели кинофильмы? Своих ханов и князей поносят, русских представляют как освободителей от ига собственных властителей! Или, например, человека, ставшего прислужником русских и предающего своих, выводят героем, образцом для подражания. Позор! – он опять рассмеялся, на этот раз с гордостью: - А у нас таких не нашлось!

В это время заглянула мама Камилла:

- Сынок, постели на стол скатерть и разложи тарелки, сейчас я кушать подам. Все, наверное, проголодались.

Волнение среди слушателей речи хозяина дома не затихало, ребята обдумывали услышанное, вновь переживая то, что было в какой-то степени им уже известно.

Но вот на столе появился мясной пирог - кобетэ.

- Камилл, - сказал отец, - займись кобетэ.

Не так уж часто посещал Камилл дом родителей, и им явно хотелось увидеть его занимающимся, как прежде, домашними делами.

Гости отправились мыть руки.

Камилл концом острого ножа провел по окружности… Но для того, чтобы непосвященный читатель понял, по окружности чего провел ножом герой нашего повествования, надо изобразить конструкцию мясного пирога, о разделке которого идет речь. Прежде всего, хочу уточнить, что речь идет о конкретном виде кобетэ – катмерли кобетэ. «Катмерли» означает, что из слоеного теста – со всеми вытекающими из этого приятными последствиями.

С чем сравнить этот великолепное творение рук человеческих - предмет вожделения каждого крымского татарина? Не знаю, право! Или вы его видели, или вы его не видели, или ели его, или не ели!

Прежде всего, катмерли кобетэ – культовый субъект крымскотатарской национальной кухни. Чебуреки, вы скажете? Ну, чебуреки – это чебуреки. Это даже не просто объект национальной кухни, это нечто другое! Чебуреки - это символ нормального бытия. Однажды одного татарина спросили, сколькими чебуреками он может насытиться?

- Чибурекке тоймак олурмы? О емиш те о, емиш! - воскликнул он. - Разве чебуреками можно насытиться! Они же как фрукты, как фрукты!

Я думаю, что он имел в виду, что чебуреки можно есть весь день, подобно тому, как можно весь день срывать с веток деревьев вишню или абрикос, яблоко или грушу, и вкушать, вкушать, вкушать…

Но при всей своей символичности чебуреки в некотором смысле банальны. Всем чебуреки известны, все их - хотя бы подделку под тем же названием - когда-нибудь да пробовали. А вот кобетэ, я знаю, доводилось поесть очень и очень немногим из числа тех, чья мама не готовила его для них в детстве.

Кобете - это событие. Чебуреки же - это свидетельство достойного существования крымского татарина. Когда в дом приходит гость, перед ним сразу же ставят вазочку с колотым твердым сахаром, другую с печеньем курабье (нет, это не то, которое продается в магазинах, просто совпадают названия!) и чашечку горячего черного кофе. Не успеет гость допить кофе, а беседа еще не достигла своей вершины, как хозяйка уже вновь суетится у стола и кто-то вносит блюдо с чебуреками (а я помню времена, когда чебуреки подавали не на блюде, а в саны – красивой металлической посуде с крышкой)…

Да, гость еще не успел допить свой кофе.… Однако надо признать, что такая оперативность является непременным достоинством татарской семьи, когда в доме много женщин – мать, жена, сестра или свояченица, а, может быть, забежавшая или специально кликнутая по сему поводу соседка. Одна из женщин спешно просеивает сквозь сито муку, другая чистит лук, а третья прокручивает мясо (а когда-то мясо не прокручивали, а быстро-быстро превращали в фарш двумя ножами – такой продукт был вкуснее!). И вот уже та, что просеивала муку, замешивает тесто на воде и без яиц, но с добавлением двух-трех ложек растительного масла (не все это масло добавляют, а вот Гульзар, жена моего друга Рустема, – всегда!). Тесто должно быть в меру крутым, но не очень - на ощупь оно должно быть подобным мочке вашего уха. Вот и фарш уже готов – согласитесь, что для проворных рук, да при бесперебойно работающем языке, продолжающем еще прежде начатый разговор, на эти дела достаточно и десяти минут. От уже готового теста первая женщина, не прекращая слушать и подавать реплики, отрезает маленькие кусочки, и этих кусочков уже целая горка, и в четыре руки вместе с той, которая почистила и мелко нарезала лук, они подвергает каждый кусочек теста последующим процедурам: тесто между ладоней превращается в недлинную колбаску, эта колбаска свертывается в спиральку, которую сдавливают и отстраняют в другую горку.

А та, что готовила фарш, теперь добавляет в него подсоленную воду, щедро посыпает черным перцем и, конечно, смешивает с луком. Затем пробует жидкий фарш на вкус и присоединяется к тем, кто уже маленькими скалками раскатывает сжатые спиральки в тонкие круглые пластинки, укладывая их под полотенце – чтобы не подсохли. Далее одна из женщин, убедившись, что раскатанных пластинок уже достаточно, прерывает это занятие и наливает в казан масло. Масло очень быстро нагревается, а женщина между тем вытаскивает из-под полотенца эластичную пластинку, ложкой накладывает на одну из половинок жидкий фарш и накрывает другой половинкой, придавливая в этой проворно совершаемой процедуре края сложенной пластинки подушечками пальцев - чтобы сок не вытек. Но придавливания пальцами недостаточно - жидкость потому и называется жидкостью, что она может протечь сквозь любую неплотность. Поэтому кромка теста обрезается вращающимся железным колесиком, и при этом мало того, что происходит надежное слипание краев, а еще полукружие из теста обретает игривое зубчатое окаймление.