Курс — одиночество - Вэл Хаузлз

Яхта отбрасывала длинную тёмную тень в бездонную пучину; в этой тени кружили рыбы покрупнее, будто гости, которые на приёме в саду предпочитают газон. Мне нравилась роль зонта. Картина была настолько увлекательная, что лицо моё всё ниже и ниже наклонялось над водой. Я прикрыл сверху глаза рукой от солнца, чтобы лучше видеть, и спрашивал себя — не окунуть ли голову в воду и посмотреть на всё это в упор; в это время поле зрения плавно пересёк какой-то тёмный силуэт. Лёгкое движение хвоста, и он пошёл к лодке. Небольшая акула, спина ярко-синяя, брюхо девственно белое. Я ни капли не встревожился. Акула вела себя спокойно, ею явно руководило простое любопытство. Осторожно, чтобы не спугнуть её резким движением, я выпрямился. Она поднялась к самой поверхности и выставила поблескиващие на солнце плавники. Длина около шести футов, туловище поджарое, отвечающее своему назначению. Вот она повернулась, и я увидел кривую пасть с рядами мелких зубов. Они тоже явно отвечали своему назначению.

В полдень обсервация дала координаты 43° 28 северной широты и 30° 08 западной долготы, лаг показывал 1155 миль. Барьер сорокового меридиана был взят чисто, без малейшего толчка, и я извлёк одну из двух банок пива, рассчитанных на тысячу миль. Пиво было тёплое, но вполне сносное, и, опустошив банку, я швырнул её за борт.

Через несколько минут акула Джек, нервно метнувшись прочь, пришла в себя. Описала несколько плавных кругов. Наконец поднялась, чтобы взглянуть поближе.

Но это была всего-навсего банка.

Пополудни я вытащил на палубу свою постель и развесил гирлянды из одеял, подушек и двух спальных мешков. Задолго до захода солнца постель стала тёплой на ощупь, снова суля мне радушный приём.

С приходом ночи рыб вокруг яхты прибавилось, и до тех пор, пока под утро не подул ветер, я слышал бульканье и всплески, говорящие о том, что не только среди людей бывают ночные гуляки.

Всего семнадцать миль — итог следующих двадцати четырёх часов. Я удручённо размышлял, сколько прошли в этот день Фрэнсис и остальные. Хороший загар — тоже неплохо, но меня больше волновал Нью-Йорк. Настроение снова начало портиться. Примечательно, что с каждой неделей мои нервы всё острее отзывались на одни и те же обстоятельства. Чтобы встряхнуться, я как следует вымылся во второй раз с начала плавания. На этот раз тёплая солнечная погода позволила мне устроить баню в кокпите, где, внимательно осмотрев горизонт и убедившись, что никто не подглядывает, я разделся донага и весь намылился. Меня по-прежнему удивляло, как мало воды нужно, чтобы намылить большое тело, и поражало, как трудно это мыло удалить, когда у вас для душа есть всего две и три четверти пинты воды. Тем не менее, как и в прошлый раз, эффект был изумительным, ради этого стоило стараться и упорно копить воду.

Во второй половине дня, слава богу, подул ветер, и всю ночь и утро я шёл бейдевинд правым галсом. В полдень в субботу мои координаты были 42° 31 северной широты и 30° 42 западной долготы, лаг показывал 1243 мили.

Плыви дальше, борясь с соблазнами и грустными мыслями.

IX

Вплоть до этой самой минуты я ежедневно выполняю одну и ту же обязательную процедуру. Заполняю вопросник Британского совета медицинских исследований.

Один из тех, кому предложили это дело, отказался. И пожалуй, правильно поступил.

«Как вы себя чувствуете», — гласит один из вопросов. Реплика, которой вы встречаете сослуживца, рассчитывая на короткое: «Ничего», «Паршиво», «Здорово». Любой ответ сойдёт. Только не здесь. Здесь от вас требуется, чтобы вы раскрыли своё нутро и предъявили им для исследования.

Да, мне одиноко. Да, мне страшно. Да, я буду рад, когда всё это кончится.

Кому это важно, кроме меня?

С какой стати я должен открывать свою душу какому-то любопытному медику, который будет брезгливо копошиться в ней и во мне, сидя в прокуренном лондонском учреждении?

Тем не менее я продолжаю благоговейно заполнять вопросник. После стольких дней он даже по-своему благотворно влияет на меня, время от времени я пытаюсь объективно взглянуть на себя со стороны. Неужели ты и впрямь такой гриб-дождевик, что малейшая перемена погоды влияет на твоё настроение?

Мы прошли к северу от Азорских островов, теперь надо уклониться к югу, чтобы обогнуть Гольфстрим. Норд-вест меня вполне бы устроил, но если в субботу утром нам везло, то в последующие двадцать четыре часа ветер постепенно отошёл на запад, и к полудню воскресенья установился вест-зюйд-вест. Теперь дует почти в лоб, и я снова вешаю нос. Вообще-то погода приличная. Видимость хорошая, ветер и волнение умеренные, только направление завывающего ветра вас коробит. Опять лавировать против ветра. Лавировать. Лавировать. Лавировать…

Мне однажды сказали, что идти бейдевинд на малом судне — суета. Как это понимать? Тщётная надежда? Никчемная затея? Пустое развлечение? Напрасные усилия? Праздное времяпрепровождение, показная доблесть или, пуще того, проявление гордыни — плод чрезмерного самомнения? Всё это может быть и верно, однако нисколько не умаляет того факта, что ход бейдевинд требует от вас работы. Хорошее слово, верное слово. Конечно, можно попробовать хитрость и лесть, но на них далеко не уедешь.

Пройдя половину пути между зенитом и горизонтом, солнце оказывается примерно на юго-западе, там, куда мы идём. Но и ветер дует с той же стороны, дует упорно, настойчиво. А с ветром приходит и волна, лютой её не назовёшь, но что-то вроде непрестанно движущегося парового катка, который вы можете бодать сколько угодно и без заметного успеха. Яхта лучше моего приспособлена для этого. У меня при взгляде на карту, на безбрежный этот океанище сердце сжимается. Его размеры совершенно подавляют.

Яхта реагирует более разумно. Она одолевает каплю за каплей, волну за волной, стойко перенося все превратности судьбы; мне бы такое упорство. Я падаю духом, она же, хоть и ворчит порой и кряхтит, продолжает делать своё дело.

Шкоты выбраны в тугую, не настолько, чтобы яхта совсем потеряла ход, но так, что грот превратился в доску, а стаксель только-только тянет. Наветренные ванты натянулись, как струна, штаги тоже, остальной такелаж болтается без толку и ничего не делает для поддержки мачты, которая сильно клонится в подветренную сторону. Териленовый грот хорошо переносит напряжение. Нижние полотнища поблескивают внизу, где солёные брызги выбивают о них барабанную дробь и скатываются к нижней шкаторине. Ветер гонит их назад, и они срываются с нока обратно в море с подветренной стороны. Риф-штерты бьются о парус, ждёшь, что это непрестанное трение должно отразиться на парусине, но пока что ничего не заметно. Зато ваш взгляд привлекает передняя шкаторина грота, соединённая с мачтой ползунами из нержавеющей стали. Один ползун, примерно посередине, сорвался, и в этом месте парус отстал от мачты. Починить, что ли? Это значит полчаса работать на палубе под градом брызг. Ладно, потерпит, скажем, до следующего штиля. От этих ползунов бывают и другие неприятности. У них острые края, которые истирают подшитую кромку териленовой парусины. Кожаные предохранители поизносились, ими тоже скоро надо будет заняться. Железный Майк доблестно трудится, он самый прилежный член команды, но сейчас ему не мешало бы подсобить. Частая крутая волна изо всех сил старается сбить яхту с ходу, а Майк явно склонен держать судно слишком круто к ветру.